Спустя восемь дней после задержания миграционной правозащитницы, руководителя организации «Тонг жахони» Валентины Чупик, ей позволили покинуть спецприемник в аэропорту Шереметьево и улететь в третью страну, а не в Узбекистан, куда так хотела отправить ее ФСБ. Чупик родом из Узбекистана, но много лет назад она бежала из страны в Россию, поскольку тамошние «особисты» ее пытали и угрожали ее убить. Приехав в Россию, Валентина занялась вопросами защиты мигрантов на территории страны от полицейского произвола: за 15 лет она помогла тысячам людей. А 25 сентября 2021 года, по возвращении из Армении, куда Чупик летала по работе, ее известили, что теперь въезд в страну закрыт на 30 лет. Все документы Валентины, оказывается, поддельные — так решили в МВД, хотя еще за полгода до этого спокойно их оформили. Чупик отправили в спецприемник больше, чем на неделю, а пока она сидела, фактически отрезанная от мира, полицейские пришли в дом в Подольске к ее престарелой матери — но, к счастью, никаких протоколов выписывать 84-летней женщине не стали.

Лишь благодаря совместным усилиям журналистов и правозащитников мгновенную депортацию в Узбекистан удалось затормозить, а затем внезапно сами узбекские чиновники выдали Чупик новый загранпаспорт прямо в спецприемнике в Шереметьево и не стали препятствовать ее вылету в Ереван. Оттуда Валентина уже продолжает работу по защите мигрантов в России — чем повергает российскую полицию в ступор. В интервью «Новой» Чупик рассказывает о том, как она провела восемь дней в плену у силовиков; вспоминает пытки в Узбекистане, которым ее подвергали много лет назад; и объясняет, что будет дальше с мигрантами в России.

«На вас жаловались все полицейские страны»

— Когда вы оказались в кресле самолета, который полетел обратно в Армению из России, вы происходящее восприняли как победу или как поражение?

— Это не было ни тем ни другим. Я восприняла это как лучший выход из возможных, как наименьшее зло. Ничего страшного не произошло: я буду и дальше помогать мигрантам. Самое лучшее, что могло произойти в такой ситуации, произошло: я получила возможность вновь работать.

— Почему вас отпустили? Никто до конца так и не понял, кажется.

— Как я слышала, ФСБ очень давила на СНБ (Службу национальной безопасности Узбекистана. — «Новая»), чтобы меня забрали именно они и именно к себе в подвал. И лишь благодаря Саиднумону Мансурову, главе российского представительства Агентства по внешней трудовой миграции Узбекистана (АВТМ), этот сценарий удалось остановить. Человек точно рисковал карьерой — а может, даже и жизнью, — чтобы спасти меня. Он сказал буквально следующее: «Ребята, представляете, ее сейчас в подвал — а у нас выборы. И так в России скандал, а теперь он будет еще и в Узбекистане. Вам это надо?» И в итоге решение было изменено.

— То есть он уговорил узбекские власти?

— Да, конечно.

— Получается, что, когда к вам пришли сотрудники узбекского посольства, о чем все писали, вы подумали, что это для того, чтобы вывезти вас в Узбекистан.

— Они сразу сказали, что делают мне новый загранпаспорт, но я не верила им, поскольку была в очень большом напряжении. К этому моменту у меня полностью сел телефон, я не могла помогать людям и стала чувствовать себя ненужной в этой жизни. Я стала считать, что правильным будет мне умереть. И когда меня повели делать фото на паспорт, я схватила свой телефон и сказала, что, если они хотят меня сфотографировать, им придется разрешить мне зарядить телефон. В итоге получилось зарядить аппарат на 21%, но этого хватило на три дня.

— Что же у вас за телефон такой, что вам хватило!

— Так я включала его только периодически.

— Как с вами обращались в спецприемнике?

— Нельзя сказать, что плохо, но нельзя сказать, что хорошо. Меня не били и напрямую не оскорбляли, но начальники смен и двое караульных постоянно говорили, что я никто и ничего не решаю, у меня нет и не может быть никаких прав, все за меня решат, что со мной сделают все что им заблагорассудится.

Это унижающее обращение — но нельзя назвать это пытками. Такое слово было бы неправдой.

— К вам так и не пустили адвоката?

— Так и не пустили адвоката, так и не дали ручку-бумагу, так и не давали в самой камере зарядить телефон.

— Отношение, кажется, можно выразить словом «презрительное».

— Да! Но, между прочим, среди моих охранников оказалось большое количество моих поклонников. Они приходили и рассказывали мне, как все происходящее незаконно. «Тогда выпустите меня!» — «Нет, не можем». — «Дайте зарядить телефон!» — «Нет, не можем». Так что их восхищения тем, какая я на самом деле хорошая, были скорее обидны, чем приятны.

— Они еще до вашего задержания знали о существовании правозащитницы Валентины Чупик?

— Я думаю, что нет. Думаю, что они просто уже в процессе читали публикации, в том числе и в «Новой».

— Когда вас только задержали, в первых публикациях в СМИ была гипотеза, что таким образом силовики могут мстить вам за вашу деятельность.

— Это не гипотеза, мне было подобное сказано прямым текстом прямо в первую ночь!

— Кем именно и на какой стадии?

— Когда меня задержали, старший смены на пограничном посту изъял у меня два моих документа (паспорт и свидетельство о статусе беженца. — «Новая»), отвел в свой кабинет, где выдал уведомление о запрете на въезд и аннулировании статуса беженца. После этого меня отвели в спецприемник, и ко мне пришел первый фээсбэшник. И он на полном серьезе спросил: «А за что вас так? Я сейчас ваше дело смотрел, у вас даже административных нарушений нет. Вопросов по терроризму и экстремизму нет, по политическим вопросам нет, по религиозному признаку — тоже нет. Что произошло?» Я в ответ попросила найти человека, который в курсе происходящего, и уточнила, что будет дальше. На что мне было сказано: «Все будет нормально, вас прямо утром отправят в Армению».

Через полтора-два часа, около трех часов ночи, ко мне пришел еще один фээсбэшник и говорит: «Вы знаете, нам очень жаль, что так получилось, но вы сами виноваты. Вы без конца жаловались на сотрудников полиции. Вы публично говорили, что в МВД системная коррупция. Вы подавали жалобы в Следственный комитет, в прокуратуру, в УСБ. Но полицейские же на вас тоже жаловались!

— Это иронично, что ФСБ вступилась за полицию. Я правильно понимаю, что оба офицера были предельно вежливы?

— Благожелательны, скажем так. Они вроде как не желали мне никакого зла, и этот второй фээсбэшник тоже мне сказал, что утром меня отправят в Ереван обратным рейсом. А утром этого не случилось.

— Эти сотрудники к вам еще приходили?

— Нет, больше никого из ФСБ не было. В спецприемнике пересменка каждые восемь часов. Я там просидела восемь суток, то есть застала 24 смены. За все это время старшие смены приходили ко мне четыре раза, притом что я каждые восемь часов требовала старшего, ручку-бумагу, адвоката, зарядить телефон, выключить свет. Двое из этих четверых старших смены выключали мне по разу свет на восемь часов. То есть за восемь суток свет у меня не горел всего 16 часов. Все остальное время он жарил так, что обжег мне сетчатку, зрение у меня упало на 2,5 диоптрии.

— Как была устроена ваша жизнь в бытовом смысле?

— Сама камера спецприемника представляет собой помещение из узкой и длинной части, одна в ширину полтора метра, другая — два с половиной. В длину комната метров восемь. Там стояли две кровати — и, по меркам СУВСИГа (специального учреждения или центра временного содержания иностранных граждан. — «Новая»), кровати просто прекрасные! В СУВСИГах под матрасом очень крупная решетка, и все продавливается. Здесь же было какое-то фанерное дно, и матрасы были не новые, но вполне приличные. Комплект постельного белья — это самая дешевая синтетика, от которой очень чешутся лодыжки, но все же это именно что постельное белье! Однако в качестве одеяла дается очень тонкий плед, притом что в камере всегда было 16-17 градусов, я страшно там замерзла. Особенно мерзнут ноги: плед ко всему прочему еще и очень короткий.

Но самая большая проблема — все тот же безумно яркий свет. Его видно сквозь веки, сквозь плед, сквозь одежду, сквозь подушку — сквозь все виден этот ужасный свет.

Туалет и душ в помещении абсолютно крошечные, меньше полутора квадратных метров. Окон в помещении нет, вентиляции нет, и свежим воздухом я бегала дышать над унитазом: в потолке над ним была дырка, ведущая в соседнее, более обширное помещение.

— Что насчет еды?

— Еду приносили в пластиковых и картонных контейнерах. Рацион состоит из очень разваренного супа — я только по цветовой гамме смогла определить, что там, вероятно, были и картошка, и морковка, и капуста, — и каши с червячками-волосками (предположительно, это волокна мяса). А однажды я очень смеялась, поскольку мне принесли перловую кашу и оливье. Вся еда была холодной, а к ней вдобавок шли стаканчики с двумя пакетиками сахара и двумя пакетиками чая — только опять-таки без кипятка. Видимо, предполагалось, что я эти пакетики должна была сосать.

— Я сейчас не спрошу, а, видимо, констатирую факт: такие условия здорово психологически ломают.

— Нет, я пожаловаться могу разве что на отсутствие зарядки для телефона и на постоянный свет. В остальном, по сравнению с людьми, которые находятся в СУВСИГах, я была просто в идеальных условиях. Бытовые условия не главная проблема.

«Вы свою маленькую проблему превратили в большой скандал»

— Когда и как вы узнали, что к вашей маме пришли полицейские?

— В этот момент у меня как раз оставалось мало зарядки и мне пришло сообщение, что к маме ворвались восемь полицейских во главе с человеком в штатском, который представился полковником ФСБ. Был устроен форменный обыск, силовики искали якобы мамины документы и документы на дом, но вроде бы ничего не нашли. Я вообще боялась, что мне что-то подложат. К счастью, почти сразу к моей маме приехал сотрудник нашей организации, а сама мама смогла их выгнать до порога. Так-то они зашли, просто вышибив крючок на двери, а мама просто этого не услышала.

— Вы восприняли это как запрещенный прием?

— Во-первых, да. Потом, у полицейских была конкретная цель: доказать, что я живу не по адресу своей регистрации. Но даже тут они просчитались. Российский закон говорит о том, что жить не по адресу регистрации можно не более семи суток подряд. Поскольку обычно я провожу на даче в Подольске время с пятницы по понедельник, никаких семи дней у меня не выходит.

— Разве полицейские об этом не знали?

— А я без понятия. Возможно, они хотели доказать, что мама живет не по адресу, не знаю.

— Так с вашими документами-то в принципе все в порядке?

— Идеально! Сверкающе!

— Кто мог запустить этот процесс, что, мол, «Чупик всех достала, давайте с ней разбираться»? На каком уровне?

— По слухам, в конце сентября было совещание в МВД, на котором первым лицам министерства высказывали претензии люди из ФСБ и МИДа.

Но я еще раз повторюсь: мне о таком совещании сказали знакомые, сама я на нем не присутствовала, так что ничего подтвердить не могу.

— Вопрос в том, почему это произошло именно сейчас, а не месяц назад или не через месяц? Вы же никуда не делись бы и позже.

— Мне кажется, все было «приурочено» к 30 сентября (в этот день прекращалось действие указа, по которому мигрантов нельзя было депортировать из-за нарушений в документах; позже в него были внесены дополнительные послабления. — «Новая»), потому что им казалось, что таким образом я буду лишена возможности помогать людям. Но и это не сработало. Я звонила в отделы полиции даже из спецприемника, когда у меня была зарядка. И даже сейчас, находясь в Армении, я начала звонить в полицию, чтобы вытаскивать мигрантов из передряг. Большинство полицейских, кстати, не в курсе моих бед, но двое дежурных были в полнейшем шоке: «Чупик?! Вас же депортировали! Как вы можете звонить?» Милые мои, телефонная связь была изобретена полтора века назад, так я вам и звоню.

— То есть шок у них от того, что вы даже сейчас, в нынешних условиях, не отступили?

— Абсолютно. Незадолго до разговора с вами я шокировала дежурную ОМВД Бирюлево-Восточного. Я позвонила, стала оставлять сообщение о преступлении, и до нее, когда девушка стала записывать мои данные, дошло, кто я. И вот бывает, знаете, такой крик шепотом, она так и закричала: «Это Чупик звонит!» После этого была пауза секунд десять, затем дежурная бросила трубку, и теперь они ее не берут.

— Ощущение, что вы после отъезда для полицейских стали только страшнее.

— Да! Раньше, когда человек попадал в полицию во время массовой облавы, я тратила примерно 40 минут, чтобы его из отделения вытащить. Сейчас все проходит просто на ура: позвонила, представилась, всех моих выперли. Тьфу-тьфу, обо что бы тут деревянное постучать?

— Вы же понимаете, что это все — временный эффект?

— Конечно.

— Как вы вообще представляете свою работу в дальнейшем? Вы ведь теперь не можете ходить в суд защищать мигрантов, и в целом для приезжих, кто раньше мог обратиться к вам за личной помощью, наступают тяжелые времена.

— Остаются мои сотрудники, которые продолжают работать в Москве. Конечно, на них неимоверно возросла нагрузка. Раньше половина работы с мигрантами в организации была на мне. Но если раньше мне приходилось принимать по 600–800 обращений в день, то в последние дни их 200–300 в день. Большая часть звонков перешла в ведение одного из моих сотрудников.

— Люди, которые вам звонят за помощью, в курсе вашей ситуации?

— Какие-то да, какие-то нет. Те, кто в курсе, говорят: «Ой, как хорошо, что вы живы! Спасибо, что вы нас не оставили!»

— Это правда, что на ваших сотрудников давили вплоть до обысков?

— Обысков не было, но каждый день они получают десятки сообщений и звонков от нацистов.

— Под «нацистами» вы понимаете кого?

— Возможно, это одиночки, возможно, за всем этим стоит какая-то организация, но в любом случае это те, кто открыто и агрессивно транслирует свои националистические убеждения в радикальной форме.

— Мы, кстати, тоже заметили, что у нас под материалами о мигрантах стало существенно больше негативных комментариев о приезжих. И даже когда я написал про вас колонку, мне на личной странице написали: «Пора бы и вам уехать в Узбекистан!» (автор интервью — гражданин Казахстана. — «Новая»). Вы, будучи в Москве, заметили усиление такой риторики?

— Да, заметила, и более того: мне стало поступать много больше угроз, много больше. Это началось где-то в июле. Часть мигрантов в курсе, когда день рождения моей мамы, и в этот день они звонят мне и говорят: «Передайте спасибо вашей маме за вас!» Так вот, в этом году в этот день вместо мигрантов мне звонили десятки нацистов! Десятки!

«Кураторы из спецслужб сказали, что изнасилуют и убьют меня»

— Почему вы в свое время уехали из Узбекистана? Все говорят, что вы бежали от пыток, но почти никто не в курсе подробностей.

— Я не буду ничего скрывать. В 2005 году у нашей организации в Узбекистане сменились кураторы в СНБ. Вы понимаете, что такое институт кураторов: это сотрудники спецслужб, которые наблюдают за тем, чтобы организации не делали ничего плохого. В России они тоже есть, у нас тоже были кураторы ФСБ. А в 2005 году кураторы СНБ, которые ушли, были нам даже незнакомы. А тут пришел новый — резкий русский молодой человек. Полагаю, сработал культурный код: если узбеки испытывали почтение к нашему списку учредителей и нас не трогали, то новый куратор никакого почтения не испытывал, а имел острое желание поиметь с нас денег за сам факт нашего существования. Сотрудник СНБ заявил мне, что я должна отдавать ему 50 процентов от грантов. Я тогда совершенно обалдела: такой формы коррупции тогда в Узбекистане не существовало, она структурно другая. Там коррупция связей: должность дадут только своему близкому человеку при условии, что он поделится. Прямых откатов в Узбекистане не было: раньше, если честно, даже взятку было сложно дать, поскольку ее никто не принимал у тебя. Нужно было найти своего, который передаст эту взятку другому своему.

Конечно, я послала этого сотрудника. И тогда он вечерами стал забирать меня с работы и возить на допросы регулярно.

Допросы заканчивались глубокой ночью, а поскольку в Ташкенте тогда ночью даже такси не ходили, я пешком только к утру добиралась домой. Пару часов посплю, душ приму — и снова на работу. А вечером — опять допросы.

Вскоре они стали требовать от меня уставные документы и печать организации. Как только такая просьба прозвучала в первый раз, я разделила документы по одному листочку и отправила друзьям в разные страны по почте. Они рассвирепели и стали угрожать закрытием организации. И, поскольку меня все порядком утомило, я использовала узбекский вариант коррупции и позвонила одному влиятельному знакомому во власти, после чего наезды на организацию резко прекратились.

— А дальше?

— А дальше вернулась я из рабочей командировки 22 февраля 2006 года — а дома у меня совершенно нечего есть. Я отругала маму за то, что она так все запустила, и пошла в магазин. И прямо возле дома меня поймали. Отвезли меня снова в СНБ, но не на второй этаж, где раньше допрашивали, а сразу в подвал. Меня поставили в такое помещение размером 2,5 на 2,5 метра — там даже дверей не было, это такой проем. Поставили в центр и сказали, чтобы я не двигалась. Если я пыталась присесть или прислониться к стенке, караульный с автоматом наставлял на меня оружие.

В первые часы, которые я там провела, мне было очень сильно страшно. Потом пришел мой куратор с еще двумя сотрудниками, подняли меня наверх и стали угрожать, что меня изнасилуют, на моих глазах изнасилуют и убьют моих родственников и сотрудников, а потом и меня убьют тоже. В общем, я должна отдать свою организацию, чтобы этого не случилось. А я плакала — и посылала их. Плакала — и посылала. Часа два они со мной пообщались и отправили меня обратно.

Во второй раз я стояла очень долго, много часов. Потом за мной снова пришли, привели меня в кабинет, и я поняла, что что-то поменялось. Меня больше не собирались убивать, а теперь просто говорили, что я никогда не смогу выезжать за границу, что у меня будут проблемы с налогами и так далее. Ни в какое сравнение с прежними угрозами это не шло, и я поняла: все, я отсюда выйду.

Оказывается, пока я стояла, они позвонили моей маме и сказали, чтобы она нашла и принесла в СНБ мой паспорт, потому что иначе меня якобы отпустить не могут. А мама мой паспорт просто не нашла в моих сумках, которые я бросила с дороги, и вместо этого позвонила этому влиятельному товарищу и сказала, что произошла такая ситуация.

Наш человек стал решать проблему. В итоге меня снова отправили на несколько часов в подвал, а затем пришли и сказали, что у меня есть два часа на то, чтобы принести все документы и печать организации.

— Это плата, которую ваш влиятельный знакомый смог предложить за вашу жизнь.

— Да. Я позвонила маме, сказала, что домой мне ходить нельзя, сразу же уехала к родственникам в область за 100 с лишним километров, оттуда позвонила знакомому. Он сказал мне: «Срочно уезжай, срочно! Я не смогу тебя прикрыть». И, понимаете, я не хотела ехать в Россию, но это был ближайший рейс на самолет, куда я могла купить билеты.

— Ваш влиятельный друг еще жив?

— Да, но он очень стар и не во власти.

— Одним из аргументов тех, кто вас не поддерживал, был такой: в Узбекистане сейчас все по-другому, страна развивается, если что-то в СНБ и было, то со смертью Ислама Каримова все закончилось. Так что пусть Чупик едет в Узбекистан защищать права узбеков. Откуда уверенность, что, вернись вы в Узбекистан, СНБ снова начала бы преследовать вас?

— А еще было предложение мне поехать в Узбекистан защищать права русскоязычных, потому что там, мол, махровый национализм. Дело в том, что я устроила большой межведомственный конфликт. Перед своим отъездом я написала на СНБ заявление везде, где только могла. Был большой скандал, и я после этого была в розыске без статьи до 2013 года. В 13-м году розыск сняли, а когда Каримов спустя три года помер, я уже подумала, что теперь смогу поехать домой. Но потом мне позвонил муж одной из моих учредительниц, занимающий пост в Министерстве внутренних дел, и сказал: «Валюша, тебе нельзя возвращаться ни при каких обстоятельствах. Тот след, который ты оставила здесь, не зарастет вообще. Люди здесь из-за тебя друг друга съели, а это не прощается».

— Вы знаете что-нибудь о судьбе тех сотрудников СНБ, что вас пытали?

— Нет. Не знаю.

— То есть назад вам дороги нет в любом случае.

— А кроме того, этот год полностью состоял из моей борьбы с Агентством по внешней трудовой миграции из-за фактов торговли людьми и моих заявлений на АВТМ в Генпрокуратуру Узбекистана.

— Тем не менее сотрудник АВТМ вас и спас от ФСБ.

— Да, но дело вот в чем: мы добивались снятия главы АВТМ и добились, но оказалось, что он лишь мелкая фигура во всей схеме. А заведует ей, по нашим данным, влиятельный человек, приближенный к президенту Узбекистана. Этот человек через своих людей мне уже передал, что очень меня уважает, но очень хочет убить.

— Получается, Армения, где вы сейчас, — это точка сохранения, но у вас совсем нет возможности откатить ситуацию назад. Куда дальше ехать?

— Я бы осталась в Армении, здесь люди очень похожи по ментальности на узбеков. Здесь хороший климат, культ детей, культ труда, перфекционизм, стремление к узнаванию чего-то нового. Но ФСБ очень давила на Узбекистан, чтобы они меня к себе забрали, и лишь чудом меня смогли спасти. Если здесь, в Армении, ФСБ надавит на местные спецслужбы — кто и зачем будет меня спасать?

— От вашего помощника мы в курсе, что вы планировали подать документы на убежище в Украине.

— Я не планировала, это планировал как раз помощник. У меня нет иллюзий в отношении украинских спецслужб: никакой люстрации там не было, и я четко вижу, как выдают проукраинских русских обратно в Россию или прорусских украинцев в Украину. Спецслужбы все равно тесно друг с другом сотрудничают. И я знаю, что эта страна для политического беженца небезопасна.

— Так куда дальше в итоге?

— На днях у меня было интервью с представителем посольства США. В ближайшие дни запланировано интервью с другими посольствами. Прямо сейчас меня готова к себе забрать Польша, но я пока сама не готова ехать туда. Заинтересованность высказывают Франция, Чехия, Норвегия и Нидерланды. Посмотрим.

— А как быть с вашей мамой?

— Я ее заберу. Пока сюда.

— Вы уверены, что вам не будут чинить препятствий в ее выезде?

— Абсолютно не уверена. Она сейчас заложник.

«Меня обвиняют в том, что я требую от россиян соблюдения законов»

— Что в итоге за кампанию против мигрантов мы видели этим летом-осенью? Ведь главными врагами приезжие никогда не были.

— Российские власти взяли курс на национализм. Кроме того, поскольку властям надо канализировать накопившуюся в стране ненависть, ее пытаются направить на заведомо слабого, заведомого зависимого, заведомо внешне непохожего. Мигрант идеально соответствует образу внешнего слабого врага.

— Каким в ближайшие несколько месяцев, по-вашему, будет отношение к мигрантам в России — в лексическом смысле? Станут ли с ними обращаться вежливее из-за всей шумихи или, наоборот, усилят давление?

— Мне кажется, тенденция к созданию образа врага из мигрантов будет только усиливаться. Не для того меня выгоняли, в конце концов. Мигрантофобия и репрессии будут продолжаться — до больших холодов, когда снова окажется, что некому убирать снег.

— Как объяснить парадокс, что власть, с одной стороны, негласно поощряет мигрантофобию на бытовом уровне, а с другой — постоянно заявляет о необходимости привлечения иностранной силы?

— Объективная реальность в том, что России очень не хватает трудоспособного населения. Россия не может пополнить дефицит рабочих рук за счет людей из Украины, Молдовы и Беларуси, потому что там и людей не так много, и те, кто может, стараются все-таки ехать не в Россию, где сильно государственное презрение к мигрантам. Поэтому, чтобы России выжить, ей придется принимать у себя мигрантов, причем именно центральноазиатских. Поэтому разумные вещи от власти мы периодически слышим. А весь мигрантофобский бред, который несут те же власти порой, они вынуждены нести, потому что больше не из кого сделать интуитивно понятного врага.

— Недавно появилось постановление о том, что до 2025 года в Россию нужно перевезти 500 тысяч соотечественников, в том числе из стран Центральной Азии. Курировать это направление будет министр иностранных дел Сергей Лавров. Как, по-вашему, может быть устроена эта работа?

— Это все очень забавно, потому что если вы посмотрите старые архивы, то увидите, что программа переселения соотечественников, принятая в 2007 году, рассчитана на то, что в Россию переедут 15–20 миллионов человек. Программа совсем не работала, и в 2014–2015 годах был поставлен новый план: привезти в Россию до 6 миллионов человек. Этот план тоже провалился, и спустя два года планка была снижена до 2 миллионов человек. Сейчас в своих мечтах власти приближаются к более-менее адекватной цифре, но и она под сомнением, потому что это все не так делается.

— А как делается?

— Чтобы в страну кто-то приезжал, нужно, чтобы в ней были благоприятные условия.

Люди все равно будут убегать из этих регионов, потому что не захотят жить в плохих условиях. Потом, когда люди из стран Центральной Азии становятся гражданами России, к ним относятся все так же плохо, как к приезжим. Плюс не во всех регионах детей вчерашних мигрантов принимают сразу в садики, даже если они уже граждане, не везде берут на работу, не везде сразу выдают полис ОМС. Пока все это будет, Россия будет выглядеть недружелюбной для приезжих.

Более того, в 2017 году мы проводили опрос среди узбекских мигрантов о том, как они себя чувствуют в России. Так вот, самыми уязвимыми оказались русские, приехавшие из Узбекистана. Они заявили, что их тут дискриминируют и не считают за русских, чего совсем не было на их исторической родине.

— Что сейчас делать мигрантам: уезжать или оставаться, несмотря ни на что?

— Если есть альтернатива — уезжать. Если выбора нет, то быть в России максимально легальным, не поддаваться ни на какие провокации, стараться всегда иметь под рукой телефон бесплатного юриста и заготовить эсэмэсочку: фамилия-имя-отчество, дата рождения, адрес регистрации, гражданство, задержан в отделе — и вот тут оставить пробел, чтобы просто потом вписать нужное название. Кроме того, нужно добиваться, чтобы вас регистрировали там, где вы живете.

— Вот, кстати, федеральные каналы, когда показывали сюжет о вас, подразумевали, что жалеть Чупик не надо: она проводит тренинги, как угрожать хозяевам квартир, чтобы те регистрировали жильцов.

— То есть меня обвиняют в том, что я требую от россиян соблюдения российских законов.

— В России это сейчас легко приравнять к экстремизму. Вообще, может сложиться ощущение дискриминации большинства, ведь если россиянин не хочет к себе пускать мигранта, у него есть на это законное право, а тут его хейтят и заклевывают.

— Так они же к себе пускают, но не регистрируют — вот в чем проблема! Не хочешь — не пускай! Но какого черта пускают и не хотят законно оформлять человека? Если ты не зарегистрируешь человека, есть закон, который тебя карает на 400 тысяч рублей за каждого неоформленного жильца. В чем цель вообще скрывать человека? Налогов-то никаких дополнительно платить не надо, это просто бумажка, которая облегчает жизнь твоему жильцу — и только!

— Вы хотите когда-нибудь вернуться в Россию?

— Я недавно начала задумываться, что еще года полтора — и наша работа станет неэффективной в России, потому что националистические законы рано или поздно превратятся в реальность. Я думала о том, чтобы найти какую-нибудь магистратуру на пару лет, чтобы в миграционной политике России все сгнило, а уж через два года посмотреть, возвращаться или нет. Возвращаться в Россию я не стремлюсь: я ехала в страну к своим, к узбекам, которым нужна моя помощь. Если у меня эту возможность отнимут — вряд ли мы с Россией будем нужны друг другу. Но пока я могу помогать мигрантам, будучи в России или даже за ее пределами, я буду делать это с большим удовольствием.