Лето. Родители пытаются усадить детей за списки литературы, выданные в школе, дети сопротивляются как могут. Родители меряются в соцсетях количеством списочных книг и вопрошают: доколе детям будут отбивать школьной литературой желание читать? Аргументы с одной стороны — «пора выбросить из программы всю эту пыльную классику, бедные дети не могут это осилить», с другой — «вы хотите вырастить нацию идиотов, безразличных к собственной культуре».

Что в программе

Копья ломаются обычно вокруг вопросов «что надо выбросить из школьной программы?» и «что надо включить в школьную программу?», хотя логичней начать с вопроса, а что такое эта программа вообще.

Чему учить детей в школе — определяют ФГОС, федеральные государственные образовательные стандарты. Их новая версия только что появилась — в нынешнем июле. (Об этом — текст Антона Скулачева, председателя Гильдии словесников).

Я же лишь скажу, что прежняя версия ФГОС не содержала конкретного списка произведений по литературе, а только предъявляла общие требования к воспитанию квалифицированного читателя. Летом 2017 года в стандарт был включен единый список литературы с закреплением произведений по годам.

«Золотой список»

По сути, государство постоянно сводит обсуждение литературы в школе к вопросу «золотого списка» — перечня книг, которые школьник обязан прочитать за 11 лет обучения. В него должны войти какие-то специальные произведения, которые сделают школьника к концу обучения альтруистичным, сострадательным, высокодуховным, культурным и патриотичным.

При этом в список нельзя допускать никаких спорных текстов, ничего содержащего намеки на сложные вопросы современности.

А когда часов на литературу мало, включение современных авторов — это вообще диверсия против национального культурного кода: вы что, в самом деле хотите выбросить Фета и вставить Гиваргизова?!

Если задача школьника — прочитать правильную книгу и извлечь мораль, то смысл урока литературы — проверить знание текста и объяснить школьнику, как правильно его трактовать. (Текст при этом читать, кстати, оказывается, вообще не обязательно.) Правильные трактовки тоже желательно утвердить на государственном уровне, чтобы учитель не нес опасной отсебятины. А еще ученика надо научить писать тексты по образцу, из которых будет видно, что предлагаемые ему «традиционные ценности» он усвоил.

Уроки литературы должны быть уроками этики и патриотизма: читаем книгу, обсуждаем образцы поведения, пишем сочинение о том, почему отдавать повозки раненым, как Наташа Ростова, — хорошо, а отказываться от присяги, как Швабрин, — плохо. Собственно говоря, именно так во многих школах страны обучение литературе и строится. А итоговое сочинение и сочинение в ЕГЭ по русскому как раз и становятся тем самым экзаменом по этике и патриотизму.

Чем ближе к тем высоким кабинетам, где принимаются самые спорные решения последних лет — изменения в Федеральных государственных образовательных стандартах, введение Всероссийских проверочных работ (ВПР), внедрение обязательного итогового сочинения, — тем сильнее у начальства иллюзия, что это абсолютно рабочая схема.

Нет, там, вероятно, понимают, что детям не очень легко прочитать тексты из «золотого списка». Но что же мы — будем потакать их лени и нежеланию учиться? Нет, мы их заставим читать: для этого и сочинение, и ВПР по литературе. Не хочешь любить великую русскую литературу — заставим.

Орешек знанья тверд

Чем ближе к реальным детям, реальной практике детского чтения, реальным урокам литературы — тем яснее видно, что эта схема не работает. В условиях, когда книга давно перестала быть единственным источником информации о мире, когда дети живут в условиях информационного перегруза, только и успевая отбиваться от информации, завернутой в блестящие фантики и атакующей их со всех сторон, у них не вырабатывается навык искать труднодоступную информацию, облеченную в сложную форму, и перерабатывать ее. Помните? «Орешек знанья тверд, но все же мы не привыкли отступать!» О нет, нынешние дети не будут даже пытаться колоть этот орешек: зачем, если кругом полно очищенных и обжаренных?

А классическая литература для них — это твердый орешек. Детям XXI века классика века XIX так же непроходимо непонятна, как поколению их родителей и дедов, выросших в ХХ веке, непонятны тексты века XVIII: вряд ли кто-то из нас, даже филолог, вне рабочей надобности станет для удовольствия читать Тредиаковского, Хераскова или Озерова. Изменился язык, изменились реалии — и, входя в мир старой книги, ребенок ощущает себя иностранцем, если не инопланетянином: он не понимает, что это за люди, чем они живут, о чем говорят, что вообще происходит. В том мире совершенно другой ритм жизни, с которым ребенок с непривычки не может справиться: здесь все медленно, многословно, здесь полстраницы занимает описание восхода солнца, здесь, в конце концов, не происходит вообще ничего. Естественно, на пятой странице ребенок захлопывает книгу с воплем «За что мне это?!»

Дети их ненавидят, к примеру, за долгие и медленные описания природы (причем достается не только Тургеневу и Пришвину, но даже Бианки). Что плохого в описании природы? Ничего, но это не для детей: и потому, что возрастные психологические особенности заставляют ребенка предпочитать действие описанию, и потому, что любование природой — это особый опыт, требующий некоторой зрелости, и потому, что создание в уме картины по описанию — это сложный нейропсихологический процесс. И главное, потому, что современный ребенок, особенно ребенок городской, не отличит яровых от озимых, не знает, как соотносятся друг с другом гумно, рига и овин, не поймет, что такое сжатая нива и вспаханное поле, не слышал жаворонка, не сиживал у очага и не леживал на печи — это все тоже для него инопланетный опыт.

И взрослые проблемы XIX века чрезвычайно далеки от жизни современного школьника. А многие тексты ребенок со своим жизненным опытом вообще не в состоянии осмыслить. Типичный пример — хрестоматийный рассказ «Муму», который только напрасно травмирует пятиклассников или шестиклассников безысходностью собачкиной судьбы. Для них непонятен смысл крепостной зависимости, непонятно, почему Герасим не мог ослушаться барыни и уйти вместе с собачкой; ребенку не понять, как можно обрести свободу, потеряв все, — большинству из них, слава богу, вообще еще не очень понятно, что такое «потерять все». И вполне естественно, что «Муму» оказывается вечным лидером опросов «Какой текст вы бы убрали из школьной программы» или «Самое ненавистное произведение». Кстати, у старшеклассников лидеры свои — в них обычно попадают Толстой и Достоевский: первый — за объем, второй — за мрачность.

К слову, об объемах: дети успевают читать только летом, на каникулах и когда болеют. В остальное время они делают домашку, ходят в кружки и секции и занимаются с репетиторами. А в 10-м классе, на который приходятся самые значительные русские романы, и в 11-м, когда школьники изучают ХХ век, у них вообще не доходят руки ни до какого чтения: они и спать-то не всегда успевают, недаром лучшее, что они нашли в дистанте, — это «мы наконец-то выспались».

Вообще ответы на вопрос «что исключить из программы?» (их довольно много находится любым поисковиком по запросу — например, тут и тут) довольно скучны, предсказуемы и показывают очень поверхностный уровень знакомства с произведениями, не говорю даже — понимания. Несколько интереснее ответы на вопрос «что бы вы добавили?», хотя здесь предсказуемо лидирует «Гарри Поттер».

В ходе неформального опроса, который провела я сама, взрослые называли комиксы и мангу, книгу «Дорога уходит в даль» Александры Бруштейн, произведения Диккенса, Уайльда, Моэма, Джека Лондона, О’Генри, Франсуазы Саган, Оруэлла, Сэлинджера, Воннегута, Клайва Льюиса — из зарубежных писателей, Стругацких, Конецкого, Крапивина — из отечественных, из современных и ныне здравствующих — книги Дины Сабитовой, Анны Старобинец, Евгении Пастернак и Андрея Жвалевского, Нины Дашевской, Марины и Сергея Дяченко, Эдуарда Веркина…

Я каждый год спрашиваю своих школьников, какие книги они хотели бы обсудить на уроках или спецкурсах; как правило, запросы те же: больше зарубежной литературы, больше современной литературы. При этом федеральные стандарты устроены так, что хронологически последние зарубежные авторы, которых удается обсудить на уроках, — это Гёте и Байрон; отечественных текстов XIX и ХХ веков оказывается так много, а времени на работу с ними так мало, что вклиниться удается только Оруэллу или Хаксли в параллели с замятинским «Мы».

Что хотел сказать автор

Вопрос списков бесконечно навязывается и сверху, и снизу: главный запрос родителей — дайте список: список чтения на лето, список лучших старых детских книг, лучших современных, список, что читать девочке восьми лет про животных… Но вопрос списков — вообще не главный вопрос в преподавании литературы в школе.

Вот буквально на днях я разговаривала с коллегами из Германии, которые работают с билингвами — детьми, которые учатся в немецких школах, но по-русски и говорят, и читают. Их родители заинтересованы в том, чтобы дети сохранили русский язык и ощущение причастности к русской культуре. У них ровно те же проблемы, что у российских родителей: детям скучно, дети не хотят читать, не понимают русской классики без словаря. Но, в отличие от российских родителей, у них нет инструмента принуждения: они не могут пугнуть двойкой по литературе, несданным ЕГЭ, проваленным ВПР. А задача перед ними та же стоит: как вырастить любовь к русской культуре, к русской литературе, к России, которая для этих детей — еще и полузнакомая, непривычная, далекая. Эта любовь не выращивается насилием, запугиванием и прямой проповедью. А чем же она выращивается?

Вот тут и начинается самое интересное: как сделать далекую и чужую классику близкой и родной? Как показать ошарашенному школьнику, который заглянул в чужой непонятный мир, что в нем живут такие же люди, как и он сам, и их волнуют такие же сложные проблемы? Как провести его по этому миру, чтобы он начал понимать его язык и нравы, адаптироваться в нем? Чем помочь ему? Какие тексты ему дать, чтобы не отпугнуть его с самого начала? Как научить его любить и понимать стихи? Как выращивать в нем умного, самостоятельного читателя? Ведь художественный текст — это не набор «кейсов» для урока этики. Это отражение жизни во всей ее сложности — и не всегда отражение реалистичное: оно несет отпечаток времени, языка, культуры, выбранного автором метода, жизненных обстоятельств автора. Это отражение — мастерское или халтурное. Как научить ребенка разбираться в этой системе зеркал? Как помочь ему понять, где талантливо, а где бездарно? Как воспитать в нем вкус, как научить его чувствовать радость и удовольствие от хорошей книги? Как разобраться в том, что любит он сам, почему и за что он это любит? Как найти точки пересечения его культурного мира и своего?

Вот это все, а не окончательное цементирование «золотого списка», — самый важный предмет для профессионального обсуждения. Без этого преподавание литературы сведется к примитивной моральной проповеди, к унылому разговору о том, правильно или неправильно ведут себя герои, что хотел сказать автор и чему нас учит эта книга.