— Я сейчас не преподаю литературу, ушла из школы, потому что не вынесла безумной нагрузки: у меня никогда не было меньше полутора ставок, и мне было очень трудно вталкивать литературу, которую я люблю, в детей — только потому, что так сказали сверху.

Я работала в обычной школе, в элитной и в частной. В обычной школе, как ни странно, у меня было больше свободы: можно было что-то пустить под нож, чему-то уделить больше внимания, если текст детей зацепил, можно было пожить в нем. Но при этом мне всегда казалось безумием стремление сделать из детских мозгов библиотеку, поддерживать насилие золотым фондом русской литературы. Из элитной школы я убежала через девять месяцев, в частной продержалась две недели. Там свободы оказалось еще меньше.

Теперь я «тираню» своих детей литературой и учусь в магистратуре. Работаю с детьми в рамках дополнительного образования: учу их читать современную литературу, наблюдать за словом, изучать детали, останавливаться в чтении и думать, задавать вопросы и искать ответы.

Родительский запрос на работу со школьной программой все равно есть: кому-то важно сойтись в смертельном бою со списком летнего чтения, кто-то считает, что в школьной классике есть что-то такое, что научит и воспитает наших детей. История же показывает, что это не вполне так, и ежелетняя пытка прекрасным продолжается.

Конечно, мой материнский и учительский опыт входят в противоречие друг с другом. Когда я смотрю, какие списки летнего чтения мои дети приносят домой в конце мая, мне делается нехорошо. Как прочитать с детьми весь этот объем далекой от них литературы?

Конечно, классика — это в первую очередь чтение трудное, для душевного и умственного труда. Во вторую очередь, если сложится, — это чтение для удовольствия. Но, на мой взгляд, важно сначала показать ребенку, что чтение — это невероятно интересно, что это хороший способ узнать себя и других, а уж затем научить его читать и понимать сложные тексты. А не наоборот.

Поэтому мы с сыном два месяца бились с «Тарасом Бульбой». Сейчас пытаемся осилить «Дубровского». «Шинель», «Станционный смотритель», «Судьба человека» — все это тяжелые тексты, их много, и я говорю сыну: я могу не помогать тебе с ними, но ты погибнешь в неравном бою, когда начнется школьная жизнь, ты просто не успеешь познакомиться с этими произведениями, не то что понять. Если хочешь — давай, я помогу тебе, мы посмотрим в исторический контекст, мы в нем поживем, мы посмотрим кино — как с одной из возможных интерпретаций. Нет, говорит, «я сам».

Целую неделю я вяло интересовалась, как идут дела у Тараса. Все, говорит, о’кей. Значит, прочитал не дальше второй страницы. Потом пошли с ним погулять — и тут вдруг его пробило поговорить, как глупо запрещать мангу: взрослые опасаются, что дети начитаются ее и пойдут кого-то убивать. Но ведь тогда надо половину школьной программы запретить! И того же «Тараса Бульбу», говорю я. И сын спрашивает: а что, у него тоже там убивают? Ой, говорю, а что же там со старшим сыном-то происходит? Да все, говорит, нормально со старшим. Да ладно! — говорю. Тут он сознался: ну мам, я не могу это читать, это за каждым словом надо в словарь лезть! Ага, говорю, я тебе говорила, что не продерешься.

Когда мы смотрели «Тараса Бульбу», в том месте, где начался еврейский погром, сын с полными слез глазами нажал на паузу и спросил меня, почему же казаки, рассердившись на поляков, пошли бить евреев. Хорошо, что у меня за плечами факультет еврейских языков и культуры, хорошо, что я могла с ним поговорить о еврейском вопросе. Хорошо, что он знает о Холокосте от своего учителя обществознания и даже писал в шестом классе доклад про Симона Визенталя.

И мне ужасно жалко своего ребенка. Меня охватывает тоска от того, что это обязательно, что это нельзя проскочить, что вообще-то дети отпущены на отдых… Они могут, наконец, заметить жизнь вокруг себя. Я сама не была бы рада, если бы перед отпуском мне директор выдавал простыню из двадцати позиций того, что я должна сделать.

Еще один момент: у детей ведь нет летнего списка литературы ни по географии, ни по английскому языку, ни по математике. Сейчас широкий выбор прекрасного научпопа, который интереснее учебников. Но школа традиционно выдает список литературы по литературе. Может, это потому так, что программы по остальным дисциплинам сбалансированнее? Может, стоит сократить объем программных текстов, но зато на оставшихся важных произведениях научить детей читать глубоко, вдумчиво, открывать смыслы, видеть красоту слова, силу синтаксиса? Конечно, есть коллеги, которые включают в этот список и современные тексты, которые, по их мнению, могут заинтересовать ребенка.

Почему же ребенка непременно надо убить русской классикой? Чего мы хотим добиться? Это какие-то абьюзивные отношения с литературой, многие дети потом к классике уже не подойдут: у них уже сформировалось убеждение, что русская классическая литература — это не про удовольствие. А ведь оно бывает такое разное: одно — от легкого текста, который разгружает мозги, дает возможность отключиться от внешнего мира; другое — особое — удовольствие от чтения текста многоуровневого, когда читая — трудишься, думаешь, радуешься обнаруженным параллелям с другими текстами культуры, узнаешь что-то неожиданное о себе самом.

И ведь я не скажу, что у меня не читающий ребенок. Он хорошо ориентируется в современной детской литературе, он отлично ловит цитаты в компьютерных играх. Но с сыном хотя бы можно договориться. А дочь я в начале четвертого класса забрала в заочное отделение школы «Наши Пенаты». Там есть список рекомендованного чтения, и он классный, и даже не надо, чтобы взрослый вел ребенка сквозь него, не нужна подготовительная работа. Обсудиться, почитать вслух наиболее понравившиеся фрагменты — о да! Но принуждать читать то, что непременно спросят, — не надо. Дочь увлечена японской культурой, читает сейчас японские и китайские сказки, мангу. Не знаю, что мы будем делать дальше, но у нас есть год, и я еще успею добежать до канадской границы.

Я вижу, что у многих детей нет интереса к классической литературе: его давят на корню танками, внушая детям, что́ они должны (кому? почему?) прочитать и прийти к «правильным» выводам. Я думаю, пусть сын хотя бы почитает это со мной. Пока я ставлю перед собой и перед ним задачу-минимум: вот мы за лето читаем и разбираем в спокойном режиме три больших текста, а потом ориентируемся на местности.

На прошлой неделе меня приглашали на зум-разговор на тему «Как нам приохотить детей к чтению». Поразительно, что никто не ставит перед собой вопрос «зачем?». Я сказала, что невозможно тормозить эволюцию. В XIX веке все культурные люди знали Тредиаковского, сейчас культурные люди далеко не всегда его знают.

А если нет — ну о чем с тобой говорить, раз ты не читал «Мертвые души»!

Одно время я работала в библиотеке и заметила, что многие коллеги не очень хорошо ориентируются в современном литературном процессе. У нас в фонде было сто томов «Лесной газеты» Бианки и не было ни одного «Цацики». Нам выделили деньги на обновление фондов, я пригласила к нам людей, которые увлеченно рассказывают о современной литературе. Библиотекари слушают и говорят: «Ну, вот если мы детям покажем эти книжки, так они Пушкина и Тургенева вообще читать не будут, а Лермонтова и подавно!» А что произойдет, если все-таки дети не прочтут произведения этих авторов? Мы сделали из классики золотого тельца, как евреи когда-то, потеряв веру, позолотили тельца и стали ему поклоняться.

А литература — это живое. Любовь и насилие — несовместимы. И совершенно непонятно, как сберечь в ребенке читателя в условиях, когда читать надо по списку, быстро.

Учителей все время обличают, что они не знают современной литературы. Это не вполне справедливо. По «Методической копилке» я вижу, как все больше и больше коллег ищут способы ввести современную нашим детям литературу в класс, как много прекрасных идей словесники приносят! Но пока я работала в школе, я и не успевала ничего нового читать. Когда вырвалась — набрала в книжном магазине классных подростковых книжек и запоем читала.

Учителей нельзя обвинять: они работают от рассвета до заката, чтобы получать хоть сколько-то достойную оплату своего очень нелегкого труда, но как часто эта работа превращается в штамповку деталек… Мы все время бежим. Бежим сами и заставляем бежать детей. А ведь это живые дети. Вот я смотрю, на каких текстах их учат русскому языку. Сплошь природа, Родина и извечные страдания человека с русской душой. Я однажды увидела мем: «Быть может, если бы наши дети не читали в шестом классе «Муму», мы бы получили более счастливых взрослых?» Едва ли не все тексты, предлагаемые детям в школе, — про беду и страдание.

Пожалуй, если бы мне дали класс и полную свободу действий, я бы сначала посмотрела, что это за дети, познакомилась, пообщалась, узнала бы, чем они живут, что их беспокоит, а потом бы начала с качественного текста. Не про скрепы, а хорошего грамматически, с выразительным, образным языком, хорошо построенного, осмысленного. А потом бы от него уже шла к классическому тексту. А с другим классом, может быть, мы бы читали что-то совсем другое, но читали бы, проживали, переживали. Я шла бы от ребенка: что его беспокоит, зачем ему читать, что ему это дает, на какие его запросы это отвечает. А потом он сам подойдет к полке и возьмет книгу — я в этом свято уверена.