— Могли бы вы пояснить, что это за диагноз такой «вялотекущая шизофрения», в трудах каких ученых или «ученых» он появляется, есть ли он в международных стандартах оказания психиатрической помощи и международных классификаторах болезней?

— Дело в том, что любая болезнь может протекать вяло, а в психиатрии помимо термина «вялотекущая» есть термин «малопрогредиентная». Это значит, что подспудно, за фасадом внешних проявлений идет непрерывный процесс деградации, снижения, в случае шизофрении это выражается в нарастающем слабоволии, которое проявляется внешне в грубых нарушениях внимания, на котором замешана любая деятельность.

Но следует знать, что в связи с тем, что в истории мировой психиатрии по масштабу беспрецедентным было использование психиатрии в политических целях в Советском Союзе в 60–80-е годы, и это привело к тому, что в международной классификации болезней была выделена отдельная графа «Шизотипическое расстройство», которое как раз в русской редакции считается идентичным вялотекущей шизофрении. На самом деле это имеется в виду всегда, когда так говорится: малопрогредиентная шизофрения, с нарастающим дефектом.

Этот диагноз никаким образом не корреспондирует с принудительными мерами, потому что люди такого рода — просто особые люди, особый характер, особый стиль поведения, и они не нуждаются в принудительных мерах, потому что не представляют никакой опасности. А если эта опасность имеется, то она должна быть сформулирована психиатрами, если для этого есть основания. Только психопатологически выводимая опасность — предмет психиатрии. Таким образом, возвращение к этому диагнозу сейчас начало происходить все чаще, но уже не в массовом масштабе, а в точечном. Потому что появился новый способ более удобной, быстрой, дешевой формы прессовать смутьянов режима, а именно — лингвистическая экспертиза или психолингвистическая экспертиза: не нужно возиться с доставкой человека с таким диагнозом на экспертизу, часто бог весть на какое расстояние и так далее, входить в расходы и прочее.

— Почему именно вот эту болезнь, именно такой диагноз избирают для того, чтобы неугодных, по-простому говоря, упечь в психушку?

— Потому что тут срабатывает инерция старой выучки расширительного диагноза шизофрении и даже совершенно внаглую говорится некоторыми судебными психиатрами: а это все равно шизофрения. Более того, уже мы столкнулись с тем, что начинает появляться такое обоснование: «в силу хронического психического заболевания нуждается...» в принудительных мерах медицинского характера. А что такое хроническое психическое заболевание? Это что угодно, это даже психопатия, потому что это тоже хроническое постоянное расстройство, только иногда обостряющееся в силу тех или других обстоятельств. Причем

— Если подходить к психиатрической экспертизе серьезно, то есть если мы предполагаем, что перед нами человек, которому, возможно, нужно какое-то лечение и возможно, он действительно опасен для окружающих и для самого себя, то сколько времени и сколько усилий должна занять качественная психиатрическая экспертиза, чтобы ее можно было рассматривать серьезно?

— Обычно назначается амбулаторная психиатрическая либо комплексная психолого-психиатрическая экспертиза. Когда она не может решить дело, назначается стационарная комплексная психолого-психиатрическая экспертиза. Но, повторяю, судебная психиатрия; эксперт-психиатр зажат между вопросами, которые формулирует следователь, от которых ни на шаг не отступить, нельзя самому добывать из каких-то других источников дополнительные сведения, нужно быть только в рамках представленной медицинской документации материалов дела. И эксперт зажат между формулировками следователя и судом, который, как правило, уже добрых 15 лет совершенно перестал считаться с любыми доводами врача-психиатра, специалиста, которого приглашает адвокат. Потому что настоящая независимая экспертиза — это, прежде всего, состязательность экспертов в судебном процессе, и во всех странах это обязательное требование. У нас это такого рода ширма, потому что

Относительно сроков — все зависит в конечном счете от персоналий внутри судебно-психиатрической службы. Обычно это ступенчатая по мере строгости процедура. Это может быть принудительное амбулаторное лечение, но если оно нарушается, человек переводится в стационар общего типа с принудительным лечением. Следующая ступенька — принудительное лечение в спецпсихбольнице. И самое тяжелое, с тяжелыми условиями и длительным содержанием, — это принудительное лечение в больнице спецтипа с интенсивным наблюдением. Это тюремные условия, а самое главное, такое лечение длится обычно несколько лет, и обратный ход опять-таки поступенчатый, а не сразу, каким бы полным ни было улучшение состояния. То есть обратно в больницу специализированного типа, потом общего типа и только потом амбулаторное лечение.

— Отличаются ли процедуры назначения такой экспертизы и проведения ее в случае, допустим, если у нас есть преступник, который нанес кому-то уже вред и которого просят освидетельствовать на предмет вменяемости, и в случае, если речь идет о человеке, который может нанести вред самому себе, но для окружающих опасности (на первый взгляд) не представляет?

— Проблема опасности четко прописана в законе, но, как водится, при хороших законах главное — правоприменение. В законе «О психиатрической помощи…» есть три основания для недобровольной госпитализации, и это главное достижение этого закона, которого в России и в Советском Союзе не существовало, а появился он только с 1992 года. Так вот, три пункта:

• непосредственная опасность для себя и окружающих (п. «а»)
• беспомощное состояние (п. «б»)
• обострение, идущее вразлет, если не будет оказана своевременная помощь (п. «в»).

Так вот, пишут обычно пункт «а» и «в». «А» — совершенно с потолка, а «в» — натягивая произвольным образом тоже. Потому что проблема опасности должна быть психиатрической, для того чтобы давать такие заключения. Опасность в случаях, которые мы оспариваем, обычно является политической. А поскольку все политизировано и боятся крамольного слова, то

Но мои резкие протесты против такого рода судебных психиатров привели к тому, что меня осудила Этическая комиссия Российского общества психиатров, поскольку, по ее мнению, я не вправе был возражать судебным психиатрам, которые при совершенно спокойном, добровольном, охотно-добровольном амбулаторном лечении рекомендовали недобровольное стационарное лечение. Так было в «болотном деле» у Михаила Косенко в 2014 году и так изредка, я повторяю, теперь уже только точечно, повторяется до сих пор.

— Что грозит психиатру, который рискнет не согласиться с официальной точкой зрения и какие есть рычаги давления на него со стороны властей? Ведь, казалось бы, он работает совсем в другой системе, не в системе МВД, не в системе Следственного комитета, а в системе Минздрава. И какие-то импульсы с давлением должны пройти через самый-самый верх. Или я очень наивно все это вижу?

— Вы видите так, как это написано, провозглашено. А на самом деле, конечно, как у Пастернака: открыть окно — что жилы отворить. Это атмосфера, которая все пропитывает, не обязательны даже какие-то письменные указания, а нужно знать, чего от тебя хотят. Поэтому меры... Ну если эксперт пользуется своим правом на особое мнение, то он после второго-третьего раза выдавливается из профессии.

— То есть его принуждают уволиться?

—Ну конечно, но под другим соусом. Так было и при советской власти, так возобновилось и с некоторых пор сейчас, уже в этом тысячелетии.

— А есть ли у добросовестного психиатра способы как-то на кривой козе объехать вот это начальство, которое его пытается заставить подписать или написать то, что противно его совести?

— Ну это всегда дело творческой сообразительности каждого, его этического уровня. Поэтому раскрывать эту кухню просто даже невозможно, да и нельзя, мы же не должны подыгрывать тем, кто угрожает, шантажирует, давит.