После протестных акций в январе-феврале 2021 года по всей России были задержаны более 10 тысяч человек. Многие их них — впоследствии получившие штрафы или административные аресты — начали рассказывать о жестокости со стороны силовиков, которые применяли к ним грубую силу не только на улицах, но и в отделах полиции. «Новая» приводила свидетельства Петра Соковых, вышедшего на митинг в Петербурге: он сообщал, что в отделе полиции № 77 Адмиралтейского района его оскорбляли, угрожали ему изнасилованием в «камере с чеченцами» и избиениями до того состояния, когда люди «ссут кровью» и «рассказывают все в слюнях и соплях». Резонансной стала история и сестер Китаевых из Москвы. Одна из девушек рассказала, что силовик ударил ее **ногой, надел на голову пакет и угрожал применить электрошокер, если та не разблокирует свой телефон. Другой сестре угрожали сломать пальцы. После сообщений о них в СМИ столичное управление МВД даже ** объявило **о проверке. **

Сегодня историю о пытках еще в одном ОВД — «Орехово-Борисово Северное» — рассказывает избитый там Динислам Салихов. После задержания ему не давали посетить туалет, а за просьбу сопроводить в ванную комнату — избили в подвале.

Адвокат Динислама из фонда «Общественный вердикт»* подал заявление в Следственный комитет. Он требует привлечь к ответственности силовиков, избивавших его подзащитного. «Новая» публикует монолог Салихова — от ОВД до СК.

Динислам Салихов, инженер-программист в «Лаборатории Касперского»

Про задержание

«Ко мне подошли сотрудники ОМОНа, взяли под руки и повели в автозак. Это был вечер 2 февраля… Сначала стали руки выкручивать. Я сказал, что мне больно и что я не сопротивляюсь. Я действительно не сопротивлялся, так как смысла особо не видел. <…> Просто я был на улице в неподходящее время в неподходящем месте.

Всех увезли в отделение полиции, сказали встать лицом к стене, ноги на ширине плеч, руки к стене, потом сказали достать телефоны и то ли экраном к стене <повернуть>, то ли, наоборот, экраном от стены, чтобы камеры не снимали.

Потом завели в маленькую комнатку, изъяли там телефон и сказали мне и еще двум девушкам проходить. Повели нас в кабинет <комиссии> по делам несовершеннолетних. Как я понял, сотрудников не хватало, чтобы нас всех оформлять, поэтому были подключены еще сотрудники «по делам несовершеннолетних».

Нас в кабинет привел полицейский. Там сидели две женщины, и он оставил нас, чтобы они проводили опрос, а сам с какими-то бумагами ходил: то выходил, то приходил, какие-то уточняющие вопросы задавал.

Потом он ушел в очередной раз, и я попросил у одной из женщин, чтобы она позвала какого-то сотрудника, который бы меня сопроводил. Я сказал: «Если вы не позовете, я надудоню». — «Что это за слово такое?» — спросила она.

Ну, я сказал: «Было бы лучше, если бы я сказал, что я обоссусь?» И ей как-то слово это не понравилось. Она ничего не сказала, просто видно было, что она возмущена этим словом, но никого тоже не позвала.

Потом проходит какой-то мужчина в штатском и в маске медицинской и спрашивает, все ли у них <у сотрудниц> хорошо. И эта женщина говорит: «Да, все хорошо, только он бранится». И указывает на меня. Он берет меня под руку и говорит: «Я тебе покажу, как с женщинами себя вести. Бранится он тут». Стал меня выводить из кабинета.

«Раз ведут в подвал, то это уже чревато…»

Я пытался узнать, куда меня ведут… Ну так, легко упирался. Он сказал: «Если ты сейчас упираешься, то это противление действиям полиции». Мы спустились по лестнице на первый этаж (кабинет был на втором) и оказались перед дверью в подвал. Там был он и еще сотрудники полиции. Он говорит: «Проходи». Понятно — раз ведут в подвал, то это уже чревато для здоровья, так скажем, а то и для жизни.

Там есть решетчатая дверь в подвале. Я схватился за эту дверь и стал кричать: «Убивают!» Сколько было сил кричал, надеясь, что кто-то придет, привлечь чье-то внимание — там же много сотрудников полиции…

<В подвале> мне сказали встать к стене, и полицейский, который меня вел, взял у одного из полицейских дубинку. Двое меня держали, а этот стал наносить мне удары по ногам и по бедрам. После нескольких ударов он спросил, буду ли я еще браниться. Я сказал, что не бранился и не буду, и его это удовлетворило.

Они не хотели слушать <объяснений>, ему было достаточно, что ему эта сотрудница указала на меня. Разбираться он не хотел. Меня потом опять отвели в кабинет по делам несовершеннолетних для продолжения опроса. Там же опрос, тебе дают прочитать. И ты можешь сказать, что не согласен, свою версию кратко описать. Если я пытался что-то дополнить или мне что-то не нравилось, что там написано, мне говорили, что если я не подпишу, то меня опять в подвал поведут. Так что я был вынужден подписывать. В паре мест мне удалось написать, что я с чем-то не согласен, но в целом… Я не знаю, насколько эта угроза была реальная, но раз они уже меня водили в этот подвал, я не видел, что бы им помешало сейчас это сделать.

После этого мне было больно сидеть. Я так и говорю: «Мне больно сидеть». Мне отвечают: «А что такое?» Ну, меня, говорю, вот только что избили в подвале.

Самое условно-человечное от полиции — это глаза в стол опустить, но тоже ничего не предпринимать.

Женщина вела себя так, как будто ничего не произошло. Не знаю, чем я ей так не понравился. Вела себя, будто так и надо.

Я еще пытался сказать, что мне нужен врач, но и это проигнорировали. Первый врач, который меня осмотрел, был только уже в спецприемнике, куда я попал только 5 февраля. А объяснения о том, откуда у меня гематомы, взяли только на выходе из спецприемника 13 февраля.

По закону, они не имеют права брать отпечатки пальцев, если твоя личность установлена, но по факту у всех брали эти отпечатки угрозами всякими, мол, ты отсюда не выйдешь.

Право сходить в туалет

Это было все в «Орехово-Борисово Северное». Но в камеру в самом отделении нас посадили в «Орехово-Борисово Южное». Насколько я понял, в «Северном» уже не хватало мест, поэтому девушек и женщин оставили там, а всех мужчин отправили в «Южное».

В одной из камер был мужчина, и ему при нас сказали: «Ладно, ты уже давно здесь сидишь — пошел отсюда». В той камере, где он был, была просто куча говна. Скорее всего, это он ее и оставил. Звучит дико, но, посидев там, понимаешь, что тебя просто не выпустят в туалет. Ты стучишь в дверь, хочешь в туалет сходить, но никто не приходит. Когда дверь все же открывается, когда кто-то приходит, чтобы принести еду (галеты), первым делом спрашиваешь, сколько времени, потому что там нет часов, и ты не ориентируешься. И потом уже просишься в туалет. Неважно, насколько ты хочешь, потому что понимаешь, что второго шанса уже не будет.

У меня в камере был парень, диабетик. Ему стало плохо, он долбил в дверь минут 15–20. Только спустя это время сотрудник полиции подошел, и тогда вызвали скорую помощь.

В подсобном помещении лежали матрасы, которые нам не дали. Там не было отопления. Жутко холодно, и ты не знаешь, что делать.

Когда мы только поступили, некоторые просили дать возможность позвонить мамам и сказать, где они находятся. Никому не дали позвонить. <…> Мы просидели там одну ночь, и нам в течение всего дня говорили, что повезут скоро в суд. <…> В итоге до конца дня никто так и не приехал, и мы там <в ОВД> провели еще одну ночь. Только под утро уже был автозак, который повез в суд.

Суд у всех разом, и судьи просто не успевают все эти дела рассматривать. Штамповать, я бы сказал. Оправдательного приговора не было ни у кого. У некоторых людей были доказательства, что они, например, в баре сидели и просто вышли покурить, и их свинтили. Даже это было проигнорировано судом.

У меня суд был назначен около полудня. Само постановление суда было в десятом часу вечера. <…> В итоге нас там <в автозаке> набралось 29 человек, я был предпоследним. Он был полностью заполнен, части <людей> пришлось стоять. Никакие социальные дистанции — это сотрудникам полиции все по барабану.

Про спецприемник в Егорьевске

В Егорьевск мы тоже поехали не сразу, потому что, как нам сказали, там уже была очередь из автозаков. Поэтому нас повезли по московским отделениям. Какое-то время я провел опять в «Орехове-Борисове Южном».

После этого нас повезли в Егорьевск. Там тоже мы сначала сидели долго в автозаке, потом нас завели уже внутрь. Там есть такая камера для тех, кого еще не успели осмотреть. Тут опять брали отпечатки, осматривала врач. Она просто зафиксировала, что есть гематомы, и все.

После отделений Егорьевск выглядит достаточно хорошим местом. Во-первых, там никто не бьет. По крайней мере, я ни об одном случае не знаю.

Там еще один парень выходил вместе со мной, и у него тоже брали объяснения, откуда у него эти травмы. А травма была на момент поступления в спецприемник.

Не думаю, что они собираются разобраться. Они это делали просто потому, что положено. Там вообще много просто потому, что положено… Либо не положено.

С помощью Никиты Гирина <автора «Новой», которому назначили 14 суток ареста и поместили в тот же спецприемник> я связался с правозащитниками из «Общественного вердикта»*, и вот мы с ним пытаемся сделать все возможное, чтобы справедливость восстановить. И на данный момент уже подали сообщение о преступлении в Следственный комитет. Пока, правда, со мной никто по этому поводу не связался».

*внесен Минюстом РФ в список организаций, выполняющих функцию иноагента