Одновременно с вынесением первых приговоров, связанных с протестными акциями прошедшего лета, на эту тему (5 сентября) более или менее определенно высказался и Владимир Путин. Но если для судов и «правоохранительных органов» это скорость исключительная (и похвальная, если мы говорим лишь о сроках), то для главы государства — медлительность, пожалуй, труднообъяснимая.

Где-то на третьем часу заседания Восточного экономического форума ведущий Сергей Брилев задал Путину вопрос: молодежь-де разная, и считает ли президент ту ее часть, которая выходила на протесты, (тоже) «своей»? Едва ли вопрос был неожиданным, но от прямого ответа респондент ушел: заговорил притчами и под аплодисменты зала свел все к тому, что «такую бы энергию да на мирные цели» (цитата не дословная, но по смыслу точно).

Молодежь легко сбить с толку, — сказал ведущий, вспомнив даже эпизод из собственной юности (в начале 90-х), поэтому: «Может быть, иной раз помягче к ним относиться?». Тут надо увидеть на экране лицо Путина, как он отвечает: «В рамках закона. Ко всем одинаково»…

Не будем ловить президента на том, что закон как раз требует дифференцированного подхода (но не избирательного правоприменения, что мы наблюдаем все последние годы). Однако общий тон президента свидетельствует скорее о нежелании раскручивать маховик репрессий дальше, и дело о «массовых беспорядках», наверное, теперь «зависнет». Но сравнительно более легкие статьи УК уже на конвейере. Что означает «в рамках закона», кто может определить эти «рамки» и кому поверит «единственный источник власти» — народ?

Законность — это всегда оценка (рамка). Когда на вопрос о ней отвечает суд, приговор «вступает в законную силу» — и вот уже несколько протестантов собираются в места лишения свободы. Но если на тот же вопрос отвечает журналист или эксперт, их оценка влияет только на общественное мнение, но зато она его и выражает. Между тем в состоянии политического кризиса (пусть даже власть его и не признает) на первый план выходит не законность, а легитимность. И в сегодняшних реалиях это разные вещи. «Юридический позитивизм» (упор на формальное следование норме), которым российские суды привыкли оправдывать политически ангажированные решения, исчерпал себя: законность более не совпадает с легитимностью этих решений — в этом и показатель кризиса, и главная его причина.

Если говорить о приговоре Константину Котову за неоднократное участие в несанкционированных акциях, то он формально основан на статье 212.1 УК, но сомнительна конституционность самой этой статьи (появившейся в 2014 году). А если говорить о деле Владислава Синицы за твит, «разжигающий ненависть к детям силовиков», то приговор и формально не соответствует закону: его действия, не содержавшие признаков насилия или угрозы насилием, подпадают не под ч. 2 ст. 282 УК, а под ч. 1 той же статьи, которая в декабре прошлого года была декриминализирована.

Во всех вынесенных приговорах (Кириллу Жукову, Ивану Подкопаеву, Даниле Беглецу и другим) нет ответа на вопрос, не являются ли их «деяния» малозначительными, что в принципе исключает уголовную ответственность (ст. 14 УК РФ). Нигде не учтена личность подсудимых, однако и эта «личность» у каждого из них разная, как и нюансы субъективной стороны их «деяний». И хотя приговор не может быть «немножко незаконным» (как невозможно быть немного беременной), все же степень этих «ни в какие ворота» оказывается неодинаковой.

Что же объединяет эти как бы разрозненные приговоры, вынесенные разными судьями? Кроме «политической воли», понятной каждому из них без всяких директив, все они равно нелегитимны.

Есть множество социологических опросов, указывающих на падение доверия к суду. Но даже не они образуют приговор профессиональному правосудию. Важно доверие не в рамках правильной выборки, куда вследствие механизмов опросов попадают чаще малоактивные граждане, и не «в целом» (средняя температура по больнице). Для судьбы судебной системы в ее нынешнем виде критически важно мнение политически активной части населения. Это предприниматели, чье мнение о суде на том же ВЭФ сформулировал Олег Дерипаска, учащейся молодежи, чье мнение формирует условный Навальный, это мнение, наконец, читателей «Новой газеты». В опросе таких групп и касающемся не всего массива дел, а тех из них, где есть публичная (и в самом широком смысле политическая) составляющая, результат для судебной системы оказался бы близок к 100 процентам не доверяющих.

В части дел с политической и коммерческой составляющей суду не доверяет вся «вертикаль власти». Дежурная отговорка президента (в ответ на публичные вопросы правозащитников): «суд разберется» — означает ровно то, что он «доверяет» суду как контролируемому его администрацией механизму, но вовсе не как независимой судебной власти. Впрочем, в последнее время Путин использует такую риторику все реже: видимо, политически и для него тоже это уже не аргумент.

Исполнительной — и единственной в сегодняшней России — власти симулякр суда нужен, чтобы легитимировать насилие (желательно, без крайностей) в тех случаях, когда оно, по ее разумению, необходимо. Ведь и по Конституции РФ, и вообще по любым представлениям о демократии монополия на легитимное принуждение принадлежит суду, а любые другие государственные органы могут ограничивать права человека лишь с его санкции (или при условии последующего подтверждения в рамках судебной процедуры).

Но этот механизм больше не работает, и нынешний кризис легитимности как-то «вдруг» и разом обнажил эту проблему: вся «вертикаль власти» провалилась именно в той точке, где суд должен легитимировать принуждение, а ему уже нет веры.

Необходимо понять, что применение государственного насилия, утратившего легитимность и не рассчитывающего более на поддержку значительной части общества (не говоря уж о наиболее активной его части), чревато эскалацией негосударственного насилия с другой стороны. К счастью, рассказы пропагандистов про киевский Майдан и парижские «желтые жилеты» — пока не более чем страшилки: на улицы Москвы вышли пацифисты и «веганы» (можно иронизировать над их убеждениями, но они точно не про вооруженное восстание). Их требование не про власть, оно про представительство во власти.

Требование представительства (через выборы — и этот триггер не случаен) касается, в первую очередь, органов законодательной власти. Но сейчас вся вообще власть потеряла другую, и в этой кризисной ситуации намного более важную, точку опоры — суд.

Но это сомнительная парадигма: мы (граждане) отдельно, а власть сама по себе. По Конституции России (ст. 3, п. 1) «единственным источником власти» в ней является народ. Прежде всего, народ должен получить законное представительство в тех органах власти, которые контролируют государственное принуждение, то есть в суде. Это, во всяком случае, касается тех дел, в которых есть признаки публичности и интересов гражданского общества — в том числе связанных с выборами и публичными акциями. Поскольку такое законодательное решение не ухудшило бы положение обвиняемых, его действие может быть распространено также на события, имевшие место до его принятия. При всех издержках суда присяжных и других форм участия граждан в отправлении правосудия (п. 5 ст. 32 Конституции) сейчас это, может быть, единственный мирный выход из тупика легитимности.

Это, конечно, политический проект. Его реализация потребовала бы сложной законодательной работы. Вопрос в политической воле. Но она формируется не только в Кремле.