— За эти три с половиной года вы сталкивались с политзаключенными?

— Не могу оценить, насколько они действительно политзеки. В лагере знал местного коммуниста, который против чего-то там выступал, а потом его поймали с «травой». В орловском СИЗО сидит датчанин, свидетель Иеговы (организация запрещена в РФ. — Ред.). Какие-то люди сидят за репосты. Были чуваки, которые говорили, что мы тоже боролись с системой, но, насколько я могу судить, это просто мелкое жулье из местной власти или около власти. Они тоже хотят себя позиционировать как политзэки. Когда попадаешь в тюрьму, к тебе сразу идет куча чуваков, они примерно знают, кто такой Навальный и что такое правозащита, и начинают жаловаться, что их неправильно осудили. Но в реальности все сложнее. С другой стороны, меня тоже не на митинге взяли. Формально это экономическая статья.

— Какие политические взгляды у зэков, что они говорят о властях?

— Они дико против режима, считают его несправедливым. Ты попадешь в место, где тебя должны исправлять.

Они говорят: «Мы понимаем систему, где есть закон. Я совершил преступление и за это сажусь. А могут посадить вообще ни за что, подкинуть наркотики, правил никаких нет». Конечно, они не будут уважать такую систему. С точки зрения понятий эта власть непорядочная и уважением пользоваться не может.

— А что скажете об охране?

— Они не понимают, как исправлять преступников, и считают, что их нужно наказывать. Сотрудники спрашивали меня: «Зачем ты вписываешься за зэков? Там же педофилы, там чуваки, которые наркотики продают детям». Я против педофилов, против тех, кто продает детям спайс. Но когда насилие и унижение человеческого достоинства оправдывают тем, что есть какие-то педофилы, теоретически существующие… Так только говорится, что бьют педофилов, на самом деле бьют всех подряд. Они искренне считают, что единственный способ заставить зэка вести себя в их понимании нормально, — это бить его. Определенная девиация у них происходит, конечно, но никто не считает себя садистом. Все уверены, что совершают благое дело.

— А как они попадают в систему? Почему вообще эту странную профессию выбрали?

— Говорят, что идти больше некуда, работы нет, а здесь пенсия через 12,5 года: «Вот доработаем до пенсии и уйдем». С одной стороны, это правда, а с другой, какая же это правда? Здоровенные чуваки получают 25 тысяч, работая в охране, в режиме. Это выход? Был там такой Андрей, огромный парень, на нем пахать можно. 21 год, выше меня на полторы головы, косая сажень в плечах. И вот он сутки через трое работает инспектором в помещении камерного типа, открывает кормушки, раздает еду. То есть занимается абсолютно идиотской работой, дебильной. Это огромная армия дармоедов, половину из них можно уволить и никто не заметит.

— У Навальных семейная тема — коррупция. Алексей пишет о том, как это происходит на воле, вы — о коррупции в тюрьме и на зоне. Сходства есть?

— Так ли коррупция распространена в тюрьме, как на воле? Абсолютно. Если есть деньги, ты можешь иметь все, что хочешь. Для меня, например, были откровением телефоны. В любой зоне, даже в самой страшной, «красной», будут люди с телефонами. Кого удивишь тем, что гаишник берет взятки? А вот телефон в тюрьме для человека, не сталкивавшегося с таким раньше, это странно и удивительно.

— Регулярно мы читаем в прессе о людях, которые попали в тюрьму случайно, просто потому, что операм надо было палки срубить. Сидят в жутких условиях, подвергаются пыткам. Это правда?

— Невиновных и случайно туда попавших не больше 1—2 процентов. Но ведь пытают не только их.

Когда в Карелии избивали Дадина, это, с точки зрения общества, была другая история, потому что он-то просто вышел с плакатиком, а смотрите, что с ним делает система. И все начинают возмущаться. Хотя это суперлайтовый пример по сравнению с тем, что происходит на многих зонах. Есть истории очень страшные.

Пытать нельзя никого. Или давайте договоримся, что мы преступников по таким-то категориям будем бить, пытать и отрезать им носы. Вперед! А если договорились по-другому и записали это в конституции, нужно договоренности выполнять.

Если рядом с вами кто-то убьет человека, а вы не донесете, вы станете соучастником преступления. У нас 140 миллионов соучастников.

— Есть ли способы давить на администрацию, которая нарушает закон?

— Жалобы или криминальное давление на сотрудников. Я имею в виду подкуп, но бывают и более жесткие ситуации. Мне рассказывали о жуткой зоне, где сильно принижали зэков и издевались над ними. В какой-то момент к начальнику домой приехали блатные, побрили его жену наголо и сказали: «Передай мужу, что он плохо себя ведет». И беспредел прекратился. Возможно, это легенда, не знаю.

— А голодовка — способ?

— Можно голодать, вскрывать вены, заниматься членовредительством. Каждый такой случай — куча писанины для начальства, им это очень не нравится. Но есть места, где ты хоть изрежься, всем плевать, помрешь и помрешь, никого не волнует.

— Какие правила надо соблюдать, чтобы выжить? Не верь, не бойся, не проси?

— Это лучший совет, который можно дать человеку, идущему в тюрьму. Нельзя верить ни ментам, ни зэкам. И не нужно никого бояться, как бы ни угрожали. Многих коммерсантов доят в СИЗО. Но нет никакой догматической основы в криминальной субкультуре, согласно которой ты должен платить за что-то. Бывают исключения, но если проявишь твердость и откажешься, никто тебя насильственным образом не заставит.

— Что вы посоветовали бы человеку, которому грозит срок?

— Завести знакомства в криминальной среде. Обязательно найдется знакомый знакомого или что-то в этом духе, сеть у них огромная. Человек, за которого кто-то может вступиться, совсем иначе сидит. Заезжаешь в камеру, и тебе начинают настойчиво объяснять, что нужно дать в общак миллион. Если у тебя есть знакомый в этой среде, звонишь ему, и вопрос решается благоприятным образом.

Совет второй — меньше болтать и не давать никому контакты. Сразу находится масса желающих написать эсэсмэски твоим родственникам и сказать, что нужно срочно сделать денежный перевод. Родственникам и знакомым сказать, что любые просьбы только после личного звонка или записки.

Что еще? Обзавестись адвокатом и застраховать свою жизнь. Если есть адвокат и возможность пожаловаться, администрация понимает, что с тобой надо вести себя аккуратно.

— А страховка зачем?

— При тяжких телесных повреждениях страховая может потребовать независимых медиков, чтоб тебя осмотрели. И это уже другая история, чем с тюремным врачом, который очень постарается не заметить следов насилия. Говорят, что на делах ставят пометку тем, у кого есть страховка.

Но все это, конечно, не панацея. Основная проблема зэков не в отсутствии адвоката или страховки, а в том, что не работают элементарные инструменты контроля. На зону постоянно приезжают комиссии с проверкой и говорят: «Нарушений нет». Я жалуюсь, что нет пожарного выхода, а выход — это просто стена, рядом окно с решеткой, за ним колючая проволока. Если будет пожар, и ты туда выпрыгнешь, тебя должны застрелить с вышки. Приезжает прокурор, говорит: «Пожарный выход есть». — «Но вот же стена». — «Нет, есть».

Приезжает комиссия из Совета по правам человека, их все жутко боятся, ходят, выслушивают жалобы, потом отправляют запрос в прокуратуру. Прокуратура через месяц, когда все уже улеглось, отправляет ответ: провели проверку, нарушений нет. Потому что за месяц с зэками поработала администрация, тем, кто хотел жаловаться, сказали: «Мы тебя по УДО отпустим, или добавим 50 г масла в день, или не будем бить, или, наоборот, будем». Есть огромное количество штук, за которые можно поторговаться. А в результате: «Нарушений нет». Вот так это работает.

— Вспомните самые тяжелые моменты за эти три с половиной года.

— Меня не ломали, не били электрошокером и дубинками, я не вскрывал себе вены. Я был самый популярный чувак в этом месте, селебрити, публичная личность. Какая комиссия ни приедет, обязательно приходят ко мне. А главное, чего боится администрация, и главное оружие, которым с ней борются, — публичность, вынос информации за пределы колонии. Впрочем, это не спасло меня от одиночной камеры, где я большую часть срока и просидел.

Был неприятный момент, когда администрация пыталась натравить на меня блатных. Ничего страшного, все кончилось нормально, но стресс испытать пришлось. Вы поймите, никого не пытают 24/7, так не бывает, этого просто никто не выдержит. Эпизоды насилия точечны, а в остальное время люди просто живут.

— И как выглядит эта жизнь?

— Сначала тяжело, потом просто невыносимо. Это так зэки шутят.

И телефон нужен не потому, что все хотят быть на связи и им есть, о чем поговорить, а чтобы время убить.

Это идеальное место для чтения. Я прочитал там, наверно, тысячу книг, может, больше. Одно время читал по книжке в день: «Уловка 22», «Воскресение», «Анна Каренина», «Щегол»… Ну и куча всякой литературы про тюремные приключения, зэки очень любят книги о тюрьме, но в основном это адское и неинтересное чтиво.

— Музыку слушали?

— Я очень ограниченно владел гаджетами, пару месяцев в начале и месяц в конце. Но и тогда это было адски тайком, минуты или часы. Работало радио, в основном отвратительное. Включали изредка орловскую «Рок-волну», мне она нравилась, остальным нет.

— И вот все кончилось, вы на свободе. Тюремный опыт как-то повлиял на вас, изменил?

— Я стал более критично относиться к сотрудникам правоохранительных органов. Не верю, что в этой системе есть приличные люди. Все понимают, что руководство берет взятки, все знают, что это преступники, но не дают делу ход. Понятно, что ничего не получится, их уволят, но они обязаны это сделать. Просто не участвовать в криминальной движухе — недостаточно. Поэтому с тезисом — «лучше пусть будут хоть какие-то приличные люди в системе, чем не будет вообще» — я категорически не согласен, здесь не может быть компромиссов. Любого росгвардейца спросите: «Ворует Золотов?», он ответит: «Конечно». Все свыклись с этим, типа, мы будем делать свои маленькие дела, а что воруют, так здесь всегда воруют. Но им платят, чтобы не воровали!

— И все? Это все, что вы вынесли из тюрьмы?

— Опыт, который приобретаешь в тюрьме, бесполезен, его можно использовать только там. Конечно, если выбираешь криминальный путь, это хороший старт карьеры: в тюрьме ты становишься блатным, шатаешь режим, знакомишься с ворами в законе, выходишь — тебе район дают. Для таких тюрьма — школа жизни. А для обычного человека этот опыт неприменим. Я просто потерял три с половиной года, и все.