И снова в ритме вальса. «Адвокатского»

Полвека назад — в 1968-м, году окончания оттепели — Юлий Ким написал «Адвокатский вальс», посвященный двум прославленным адвокатам и правозащитникам, Софье Каллистратовой и Дине Каминской. 

С такими, в частности, словами: 

Конечно, усилия тщетны

И им не вдолбить ничего:

Предметы для них беспредметны,
А белое просто черно.

Судье заодно с прокурором
Плевать на детальный разбор —
Им лишь бы прикрыть разговором
Готовый уже приговор.

Ведь правда моя очевидна,
Ведь белые нитки видать!
Ведь людям должно же быть стыдно,
Таких же людей не понять!

Написал после дел Иосифа Бродского, Андрея Синявского и Юлия Даниэля, Александра Гинзбурга и Юрия Галанскова, после ареста и осуждения «пражской восьмерки», вышедшей в августе 1968-го на Красную площадь. 

Когда, несмотря на самоотверженную работу адвокатов, было понятно, что приговоры написаны еще до начала суда. 

Через двадцать лет, когда начнется перестройка, этот вальс будет казаться уже неактуальным — и Юлий Черсанович почти перестанет исполнять его на своих концертах. 

А потом снова начнет. 

И при каждом рассмотрении «политического» дела в судах последних лет этот вальс будет вспоминаться. 

Вспоминаться вместе с вопросом (возможно, риторическим): почему множество людей готовы без малейших нравственных сомнений и колебаний требовать и давать гигантские сроки заключения за то, что еще несколько лет назад в принципе не считалось криминальным? 

За посты в интернете, за публичные выступления с несогласием с происходящим, за мнения, отличающиеся от официальных сообщений, за мизерные денежные переводы организациям, попавшим в списки запрещенных… 

У тех, кто требует вернуть за решетку слепого человека, — и у тех, кто судебным решением санкционирует это требование. 

Кто требует продолжать держать в СИЗО оппозиционного политика, «провинившегося» лишь постом в интернете, с которым два месяца не проводятся никакие следственные действия на том основании, что у него есть заграничный паспорт и шенгенская виза (причем паспорт находится у следователя). 

Кто требует держать там же другого оппозиционного политика и журналиста, которого обвиняют якобы в «вымогательстве» у тех, кого он критиковал, и который находится в СИЗО с января нынешнего года. С ним тоже не ведется никаких следственных действий, и следствие не предъявило никаких доказательств его вины. Но оно раз за разом просит продлить арест, потому что «так надо»… 

Примеров такого рода можно привести множество. 

Зато других примеров, увы, не замечено. 

Не замечено примеров того, чтобы кто-то подал в отставку, не желая проводить в жизнь заведомо несправедливые установки. Заявил о несогласии с репрессивной практикой. Не говоря уже о таких ненаучно-фантастических вариантах, как отказ в суде от надуманного обвинения или оправдание за полным отсутствием «состава». 

По «политическим» административным делам бывают редкие исключения, когда их прекращают или отменяют решения нижестоящих судов, но по уголовным делам такого не припомнить: все идет так, как будто суд не устанавливает вину (она постулирована заранее, когда объект преследования назначен виновным), а лишь определяет наказание. 

Нет и примеров того, чтобы кого-то наказали за жестокость: например, за то, что он потребовал посадить на несколько лет за то, что тянет максимум на мелкое хулиганство, или потребовал отправить человека в СИЗО, хотя было бы более чем достаточно домашнего ареста или ограничения определенных действий. 

Зато есть — и немало — примеров, когда тех, кто этого требовал, или выносил по этим требованиям судебные решения, впоследствии поощрили и повысили. 

Конечно, наблюдения за такой практикой дают совершенно ясный сигнал работающим в системе и стремящимся к карьерному росту. 

Но не только наблюдения его дают. 

От немногих, покинувших эту систему, приходилось слышать, что молодежь (и не только) воспитывают в ней в убеждении, что она поставлена на важнейшую задачу: защищать государство от врагов. 

Что это их, молодых людей, «передовая», где недопустимо проявлять милосердие. 

Что в условиях, в которых находится страна, любое внутреннее несогласие почти равносильно присоединению к внешнему врагу. 

И потому те, кого надо наказать, в том числе и жесточайшими сроками заключения, — не случайно оступившиеся люди, а сплошь «враги» и «предатели», которым не может и не должно быть никакой пощады. 

Это — логика тоталитарной системы, где нет оппонентов, с которыми надо спорить, доказывая обществу политическими средствами свою правоту, — есть только враги, которых необходимо уничтожить репрессивными средствами, оправданными высокой целью. 

Распространенный сюжет детективного романа на Западе — честный прокурор или следователь категорически отказывается следовать «тонким намекам» начальства на то, что надо преследовать невиновного, но неугодного. Или, напротив, не преследовать виновного, но занимающего высокое положение. А он, несмотря на давление и неприятности, стоит на своем. 

В России последних двух десятилетий такой сюжет как-то не припоминается. 

В октябре 1991 года, когда был принят закон Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий», в самом конце его была записана норма, которая очень многое могла изменить в правоохранительной системе. 

О том, что «признанные в установленном порядке виновными в преступлениях против правосудия работники органов ВЧК, ГПУ-ОГПУ, УНКВД-НКВД, МГБ, прокуратуры, судьи, члены комиссий, «особых совещаний», «двоек», «троек», работники других органов, осуществлявших судебные полномочия, лица, участвовавшие в расследовании и рассмотрении дел о политических репрессиях, несут уголовную ответственность на основании действующего уголовного законодательства», а «сведения о лицах, признанных в установленном порядке виновными в фальсификации дел, применении незаконных методов расследования, преступлениях против правосудия, периодически публикуются органами печати». 

Но после принятия закона никто из причастных к политическим репрессиям ни в каком «установленном порядке» никакой ответственности не понес. 

Статьи УК о преступлениях против правосудия: о привлечении заведомо невиновного к уголовной ответственности, фальсификации доказательств, вынесении заведомо неправосудного судебного акта и другие — применительно к «политическим» делам советского времени так и остались «мертвыми». 

Точно так же, как после XX съезда КПСС и осуждения сталинских репрессий, их исполнители — за редчайшими исключениями нескольких показательных процессов (таких как по делу Бориса Родоса, о котором Никита Хрущев гневно говорил в своем знаменитом докладе) не понесли никакого наказания. Или как, например, следователь Александр Хват, лично пытавший академика Николая Вавилова, умерли заслуженными ветеранами в своих постелях. 

В обоих случаях те, кто был причастен к политическим репрессиям, пережив первый испуг и поняв, что им ничего не будет, начали выполнять новые указания. 

И воспитывать смену в уверенности, что даже если ветер переменится, опасаться будет нечего. 

Очень хотелось бы верить, что это — не навсегда. 

Что порочный круг будет разорван — и правоохранительная и судебная системы станут такими, как в демократических странах. 

Где, при всех отдельных дефектах, в целом эти системы настроены на защиту Закона, а не действующей власти. И не считают себя обязанными отстаивать сформулированные действующим начальством «государственные интересы», порой до степени смешения совпадающие с личными. 

На этом пути — множество проблем и вопросов: где взять новые кадры для судов и правоохранительных органов? Как изменить психологию? Где гарантии, что эти новые кадры не начнут вести себя так же, как старые? 

Вряд ли кто-то может сейчас дать на эти вопросы исчерпывающий ответ и придумать универсальные рецепты. 

Впрочем, один рецепт, продиктованный опытом тех, кто в последние годы защищает людей в «политических» делах, можно предложить: «сверху» должны быть даны принципиально иные, чем сейчас, «сигналы». 

Так, касательно судебной системы: достаточно, чтобы на верхнем судебном уровне были честные люди. И последовало несколько десятков отмен наиболее вопиющих судебных актов с последующим возбуждением дел по статье УК РФ о вынесении заведомо неправосудного приговора или иного судебного акта. 

После чего очень многие сами, что называется, побегут отменять свои же акты, чтобы их не отменил Верховный суд и не отправил их «творчество» в органы предварительного следствия. 

И появится надежда на то, что суд станет тем, чем он должен быть: местом, где можно найти справедливость и отменить незаконное решение власти (уверенность в том, что «враги» не смогут этого сделать, — важнейшая основа репрессивной системы). 

Именно то, что этого не случилось в 90-х, и создало предпосылки для того, что мы видим сегодня. 

Владимир Максимов