«Собрали отца в пакет. Он лежит в доме»

«Люди из мазанок»

Вечером шестого декабря мне одно за другим начали приходить сообщения от знакомых суджан: «Выплаты отменили. Теперь жить как? На что?» «Мы теперь не бомжи. Мы голодные бомжи». Пост Хинштейна и приписка: «Вот и все».

Спустя два дня больше 200 жителей Суджанского района вышли в Курске к зданию администрации Суджанского района. (После того как в августе 2024 года украинские военные перешли границу России и в области был введен режим КТО, все государственные и муниципальные учреждения Суджанского района переехали в Курск. — Ред.)

В руках суджане держали письменные обращения на имя Владимира Путина с просьбой сохранить выплаты. Формально 65 тысяч рублей им платили «за потерю имущества», но для большинства это была не компенсация — а едва ли не главный источник средств к существованию. Выплату тратили на еду, покупку одежды детям, раздачу долгов, на съем жилья.

К собравшимся у администрации вышли глава района Алексей Спиридонов и советница губернатора Виктория Пенькова. Обращаясь к суджанам — людям, потерявшим в результате вторжения украинской армии в приграничье Курской области родных и всю свою жизнь, — Пенькова заявила, что «мужчинам в Судже нужно было не бежать от ВСУ, а защищать свои дома».

Эта точка зрения не первый раз звучит от представителя власти. В октябре губернатор присоединенной к России Запорожской области Евгений Балицкий уже обвинял курян в том, что они не защитили свой регион во время вторжения ВСУ: «[Мы] все делали для того, чтобы защитить в 23-м году нашу область. И мы защитили ее. Не чета, кстати, курчанам (Балицкий сказал именно «курчанам», а не курянам, как правильно называть жителей Курской области. — Ред.)».

Хинштейн тогда написал в телеграм-канале, что смотрел выступление Балицкого «с удивлением и в недоумении».

На слова Пеньковой губернатор Курской области пока не отреагировал. Возможно, потому, что они были сказаны суджанам в лицо. Не на камеру.

На следующий день одну из участниц схода, Алену Лисковую, задержали сотрудники полиции. Ее доставили в отдел и «провели беседу» длительностью в несколько часов, после чего отпустили без составления протокола. Подробностей этого разговора не последовало.

***

…У Елены была квартира в центре Курска. От нее ничего не осталось. Дом, в котором была квартира, разбит. Суд отказывает Елене в выдаче сертификата на покупку жилья — не устраивают документы на квартиру, якобы были оформлены неверно. Елена — не единственная, кто оказался в такой ситуации. У сотен людей из приграничья Курской области документы на утраченное жилье оказались не в порядке. У кого-то официально зарегистрирована одна площадь участка и дома, а на деле она была больше; у кого-то кадастровый инженер допустил ошибку и приписал дом к другому селу; у кого-то не был подключен газ, а значит, дом не считается жилым и его хозяевам не положена компенсация.

Проблема массовая, но курские суды рассматривают каждое дело как отдельный случай, не принимая во внимание, что люди никак не готовились к тому, что их жилье будет разрушено. И выходит, что система придирается к бюрократическим формальностям и не оценивает реальность, в которой оказались сотни семей.

— Мне не выдадут сертификат на покупку квартиры, я уже смирилась, я откладываю с этих 65 тысяч… Но и жить-то надо. Мы никогда ничего не просили ни у кого, жили зажиточно, а теперь нас попрекают и говорят: ваши дома ничего не стоят, сертификат вам если и выдадут, то только такой, на который вообще ничего купить будет нельзя. Дома, на которые люди копили годами, оценивают в копейки. У каждого дома было по две-три машины, а всем нам говорят, что мы с мазанок приехали.

Этот пренебрежительный штамп про «мазанки» суджане в свой адрес слышат регулярно. Мазанки — это дома из глины, самые дешевые в строительстве и самые недолговечные; сегодня такие уже, наверное, и не строят. Но вопреки этому разошедшемуся стереотипу суджане жили в современных, благоустроенных домах, которые мало чем отличались от домов курян.

«Выплаты должны были идти, пока люди не вернутся домой, — продолжает Елена. — А сейчас куряне говорят нам: «Вам хватит, вы зажрались с этими 65 тысячами». Они не понимают, сколько людей там погибло. Я не хочу за гуманитаркой идти — ребенка сама одеваю, работаю сиделкой. Но где-то канализацию прорвало — это «суджанские», где-то другая авария — тоже мы, во всех грехах виноваты мы. Потому что «понаехали — нагрузка выросла», коммунальные службы не справляются. Нас так обгадили. Что ни случится — это приграничные. Пьяницы, уроды, идите работать! Ощущение, как если бы в тебя плюнули. Нас кинули окончательно».

Татьяна с детьми живет в пункте временного размещения (ПВР) под Курском. Мы встречались с ней летом, и тогда она рассказывала, что суд отказывает ей в выдаче сертификата на покупку квартиры, а 65 тысяч компенсации — единственный шанс что-то отложить на будущее жилье. Именно поэтому приходится «терпеть» ПВР, где и сейчас остается около ста человек. 

Старушки сидят в халатах на лавочках, уже даже не рассчитывая ни вернуться в свои дома, ни получить когда-нибудь новое жилье.

— Неделю назад Хинштейн проводил прямую линию с курским народом, — говорит Татьяна. — Звонки суджан блокировали, никто не мог прозвониться. Эти 65 тысяч были единственной поддержкой. Я понимаю: государство уже выделило некоторым жилье. Но из наших, кто бомжевал и заехать обратно не может — потому что въезд закрыт, — многие так и остаются бомжами.

Фактически сертификаты на покупку жилья получили только те, у кого безупречно оформлены документы на утраченные дома и квартиры. По официальным данным, в регионе это несколько тысяч человек. Все остальное население, потерявшее жилье, оказалось в безвыходной ситуации: выплаты и возможность получить сертификат зависят от мельчайших формальностей, соблюсти которые, скитаясь по ПВР и съемным квартирам, практически невозможно. Это порождает обиды и непонимание среди переселенцев.

«В Курске цены на квартиры выросли страшно, — продолжает Татьяна. — Аренда двушки — от 45 тысяч. Люди живут в ПВР, потому что экономят каждую копейку, нет денег на съём. Мне сертификат не выдадут, потому что не зарегистрировано жилье, на которое копила всю жизнь. У меня один только участок стоил 2,5 миллиона. 

Снова это слово — «обгадили». Его повторяют многие суджане, говоря про отношение к себе.

Мама суджанских бабушек

А получат ли отмененные 65 тысяч хоть раз суджане, которые находились в оккупации? Или те, кто по сей день находится в Украине? Эти люди выплат в глаза не видели.

Полгода они находились в оккупации в Судже, а потом после удара по интернату, где многие из них укрывались, были вывезены в украинские Сумы — и уже десять месяцев находятся там.

Письмо от лица двенадцати суджан написала находящаяся в Сумах Галя Скобеева. До начала оккупации она работала в Судже в Росреестре. А после вторжения фактически стала медсестрой.

Мы встречались с мамой Гали Ниной Кузьминичной в Курске. Ей — 75 лет, дочери — 50. Нина Кузьминична провела в оккупации в Судже полгода. После удара по интернату она тоже попала в Сумы, вместе со своими взрослыми детьми — сыном Андреем и дочерью Галей. Но спустя месяц Нина Кузьминична и Андрей были включены в список на обмен. Галя же в него не попала. Еще в Судже она спасала раненых, занималась «учетом» погибших.

Разговор о возвращении оставшихся в Сумах суджан в России практически никто не поднимает.

— Мы в отчаянии, — сказала мне Нина Кузьминична по телефону. — Я даже не знаю, что предпринять. Кому мы еще можем написать. В Сумах они живут в здании, которое арендует Международный Красный Крест. Но Красный Крест сейчас не подпускают туда. Уже три недели.

Там есть женщина, которой за 70, Гале — 50, еще есть ребята и женщины помоложе — до сорока лет. Кухня работает. 

С лекарствами все очень плохо. Я чувствую, что Гале очень нехорошо. Ее там прозвали — «мама суджанских бабушек», она всем помогает, только не себе. Ей дают позвонить, проходит один звонок из пятнадцати. У нее всегда очень болели плечевые суставы, а сейчас чуть ли не до обморока. Когда мы там с сыном были, там хотя бы парацетамол оставался. Сейчас ничего.

Они задают вопрос начальнику здания, украинцу: «Когда вы от нас избавитесь?» Он отвечает, якобы: «Наши согласны, а ваши нет». Эти на тех перекладывают, те на этих.

А мы с сыном тут, в ПВР… Нам выдали сертификаты на жилье, но на очень маленькие суммы, на них ничего не купишь. Цены сейчас поднялись даже на вторички захудалые… Мы в оглушительном состоянии. Прибитом, — продолжает Нина Кузьминична со слезами. — Настал промежуток какого-то отчаянного времени. Незащищенность. В голове непринятие.

«Положили отца в пакет. Он в доме»

Еще в ноябре Следственный комитет сообщил о том, что из Суджи вывезены более 300 тел (трупов гражданских жителей) и переданы родственникам. Эта тема особенно тяжелая для суджан. Даже зная о смерти родных, они не могут с ними попрощаться. Часто бывает, например, известно, что погибший лежит в сарае, в подвале дома, на улице, на крыльце. Но волонтеры не могут добраться до тела — в городе и селах по-прежнему очень опасно — прилеты.

В суджанских группах пишут, обращаясь как бы в пустоту: «Скажите, пожалуйста, а когда будут вывезены трупы наших родных с Толстого Луга, из Обуховки, Дарьино, Николо-Дарьино, Зеленого шляха, Любимовки? Многие из нас написали заявление на розыск, сдали ДНК. Первые эвакуированные дали показания. На руках у нас талон-уведомление — и все. Вывозят трупы тех, кто в Судже и по окрестностям, а в наших селах некоторые лежат на улице, в сараях с первых дней, некоторыми местными похоронены».

Юрий, волонтер, ездит по родному Кореневскому району, соседнему с Суджанским. Этот район тоже был под оккупацией. Юрий ищет тела. Его просят родственники погибших, дают координаты, но часто бывает тяжело найти даже того человека, о котором известно — он точно лежит в доме. После прилетов перекрытия в домах обваливаются, стены рушатся.

«Люди пытаются возвращаться в свои дома в нашем Кореневском районе, — говорит Юрий. — Но бывает, что к нам что-то прилетает, машины загораются. То в одну подстанцию беспилотник прилетит, то в другую. Часто приходится сидеть без света. Кто-то от безысходности возвращается, кто-то просто не может жить не в своем доме. Приедут картошки накопать, остаются. Но это очень опасно.

Я хочу как-то людям помочь, знаю, что они потеряли близких. Звонят родственники погибших: «Знаем, что те, кто оставался в селе, собрали отца в пакет. Он лежит в доме — найдите его, пожалуйста». Но в дом попал снаряд. Все разрушено: подвал завален, перекрытия обрушились. Черный пакет нашли, а тела нет. Оно раздавлено.

Мне звонила еще одна женщина, очень просила найти отца, говорит: «Он предположительно захоронен возле этого или этого дома». Мы как только ни пытались его найти. Все перерыли, раскопали на участке, но только одно тело нашли. Не его».

В конце нашего разговора Юрий сказал: «Отъезжаешь от Курска и видишь: люди вообще не понимают, что такое ***. Живут своей обычной жизнью. Только те, кого она коснулась, понимают».

Некоторые суджане так и не найдены — ни среди живых, ни в списке погибших. Как, например, жители Махновки Владимир Владимирович Дементов и Ольга Ивановна Дементова. В суджанских чатах в ответ на фотографии, которые разместила их дочь Юля, бывшие соседи пишут: «Олечка, Володя. Где же вы есть?»

Юля пишет мне: «Тишина. Слава богу, плохих новостей нет, но и хороших тоже. С другой стороны, отсутствие плохих — это тоже хорошо, слава богу».

Прошло уже почти полтора года с августа 2024 года. И с момента, после которого о родителях Юли ничего не известно.