«Мы разучились ненавидеть смерть»

В российский прокат вышел фильм о Дитрихе Бонхёффере. Ну то есть как вышел — по-пластунски выполз. Сеансы в основном только ночные (начинающиеся около десяти вечера) по одному разу в день (и то не каждый) в одном-двух кинотеатрах крупнейшей сети (и пару раз в неделю в каком-нибудь небольшом, несетевом). Рекламы нет, афиш нет. Да и сам-то прокат начался спустя год после выхода бельгийско-ирландского оригинала.

Если бы не все это, особого внимания к себе фильм бы, скорее всего, не привлекал — был бы просто очередной байопик, которые так любит штамповать европейский и особенно американский кинематограф. Да, герой выбран для жанра нестандартный — про христианских пасторов, восстававших против Гитлера, супергеройские фильмы мало кто снимал, — но во всем остальном кино абсолютно канонично-жанровое, привычное, масскультно-прямолинейное, ничего нового. Новое — в том, с какой опаской эту историю про церковь, отказавшуюся променять Христа на государство и вождя, показывают теперь в России.

В Россию Бонхёффер — именем и книгами — пришел благодаря проповедям и трудам отца Александра Меня, и с тех пор остался достоянием немногих экуменически настроенных богословов. Статистики у меня нет, но предположу, что обычный интеллигент знает о Бонхёффере в лучшем случае три вещи: одну большую — что это протестантский пастор, служивший в Германии во времена Гитлера и выступавший при этом против нацизма, и две маленьких — что он создал Исповедующую церковь, отделившуюся от нацистской рейхсцеркви, и участвовал в заговоре, результатом которого должно было стать убийство фюрера, за что был повешен в концлагере в апреле 1945 года, не дожив до освобождения всего две недели. И конечно, что он автор «Сопротивления и покорности».

Вообще, Бонхёффера постигла та же участь, которая постигает всех героев своего времени: те, кто с ходу не обозвал его варваром и еретиком, начали писать с него иконы. То же самое сделал и режиссер Тодд Комарники, снявший скорее не байопик, а житие святого.

И в целом никаких вопросов это могло бы не вызвать: во-первых, потому что биография Бонхёффера имеет все права на житийность, а во-вторых, потому что темные времена требуют однозначности и нуждаются в абсолютах — как в символах абсолютного зла, по которым можно измерять глубину падения, так и в символах абсолютной верности, несгибаемости и чистоты. Все было бы в полном порядке, назови Комарники свой фильм менее противоречиво — например, так, как названа единственная из переведенных на русский биографий Бонхёффера: «Праведник мира против Третьего рейха». Но фильм называется подчеркнуто провокационно — «Пастор, шпион, убийца» — и это не может не вызывать провокационных вопросов.

В кадре

То есть в самой по себе биографии пастора нет ничего провокационного — он действительно жил, как говорится в одном из цветаевских стихотворений, «образцово и сжато». Родился в большой семье знаменитого психиатра и все детство дышал пропыленным библиотечным воздухом немецкого академизма. К 23 годам стал доктором теологии, к 25 годам (после стажировок в США и Барселоне) — пастором.

А когда Гитлер победил на выборах и стал рейхсканцлером, уже спустя несколько дней Бонхёффер сразу заявил о своем несогласии — выступив по радио с речью «Молодое поколение: изменившаяся концепция лидерства». Говорил он о том, что всякая власть и всякий авторитет есть в первую очередь ответственность, а не привилегия. Он говорил, что никакой лидер не должен соглашаться на статус идола, который часто пытается присвоить ему общество, и тем более не должен на этот статус претендовать. И еще он сказал, что всякий лидер «должен обратить своих последователей от авторитета собственной личности к признанию истинного авторитета иерархии и институтов».

Биографы пишут, что речь эта была подготовлена еще до выборов и не была прямой реакцией на избрание Гитлера. И все-таки Бонхёффер ее произнес именно тогда, когда понимать сказанное двояко уже никому бы не удалось, и договорить ему не дали: отключили микрофон.

Очень скоро нацисты объявили о создании Немецкой евангелической церкви германской нации, то есть о «деевреизации» церкви, и, по сути, указали Христу на выход из алтаря. На его место поставили нового, арийского, «своего». 

Как сказано все в той же биографии «Праведник мира против Третьего рейха», Бонхёффер назвал три обязанности церкви по отношению к государству, если эта церковь хочет считать себя действительно христианской:

1. «Церковь должна вопрошать власти о сути и законности их действий, то есть способствовать тому, чтобы государство было таким, как установлено Богом».
2. Церковь обязана «помогать жертвам государственного насилия» (он сказал, что церковь «несет безусловную ответственность перед всеми жертвами государственных распоряжений, даже если они не принадлежат к христианской общине»).
3. Христианская церковь обязана «не только перевязывать раны попавшим под колесо (политических репрессий. — В. А.), но и вставить палку в это колесо, чтобы его остановить».

На этих китах и стояла та Исповедующая церковь, которая противостояла «немецким христианам». В ленте Комарники уместились далеко не все киты, но некоторые уместились, и это снимает вопрос о том, почему в России фильм показывают так неохотно.

Дальше история Бонхёффера состоит из преподавания, в том числе в независимой семинарии, созданной для воспитания не зараженных нацистской пропагандой священников, из постоянных встреч и разъездов — ему как экуменисту было проще наладить международные связи, благодаря которым он многое сделал для пострадавших от нацистских политрепрессий.

Потом — начало мировой войны и участие в антигитлеровском заговоре, которое заставило его служить в военной разведке и поднимать руку в нацистском приветствии, а всё его не входившее в заговор окружение — считать, что несгибаемый Бонхёффер в конце концов переобулся. Но это шпионство и даже двойное агентство Бонхёффера и в фильме, и вообще чаще всего показывают тоже максимально непротиворечиво — так, как будто это было геройство без полутонов и перед самим героем никаких моральных дилемм не ставило.

Потом были США, куда он успел эмигрировать на одну неделю, спасаясь и от возможного ареста, и от не менее возможной мобилизации. В течение этой недели он решил, что как христианин бегать от креста не имеет права и что должен быть вместе со своей истерзанной церковью и со страной, которую, как говорит герой в фильме, враг захватил прямо изнутри. Как сам Бонхёффер сказал в одной из проповедей: «Нет пути к миру через безопасность. Ради мира надо идти на риск, <…> мир и безопасность — антонимы».

Он возвращается, продолжая благодаря своей должности в абвере (военной разведке) вывозить евреев за рубеж, и в 1943 году его арестовывают. Потом — ожидание суда (тщетное), тюрьма гестапо, Бухенвальд и казнь через повешение в концлагере Флоссенбюрг по личному распоряжению Гитлера, который застрелится ровно месяц спустя. А потом — вечная жизнь в книгах, письмах и дневниках, разошедшихся по всему миру, и слава одного из самых влиятельных теологов века на освобожденной родине.

Все это так, и все это достойно причисления к лику святых, достойно непротиворечивых байопиков в жанре жития. Но все это не делает героя по-настоящему живым, вынося на экран очевидное и оставляя за кадром весь путь, приведший его к этой святости: 

За кадром

О том, как трудно должно было Бонхёфферу становиться символом пацифизма, можно сделать примерные выводы уже по тому, что известно о его детстве. Оно проходило хоть и в кругу здравомыслящих, пацифистски настроенных людей, но все-таки на фоне мощнейшей милитаристской пропаганды, которая охватывала в одну из первых очередей именно детей и подростков — разговорами о важном в школах и поднятиями флагов в детсадах — и которая не могла не задевать самого Бонхёффера.

О нем пишут обычно, что в детстве он обожал играть в войну, во время Первой мировой отмечал на карте флажками все достижения немецкой армии и, судя по письмам того периода, где почти в каждой строчке сквозит адреналиновая дрожь и эйфория, ничего против войны как таковой не имел — скорее восхищался близостью опасности, как любой подросток.

Если почитать его докторскую диссертацию Sanctorum Communio, там можно найти многое от того Бонхёффера, которого мы знаем, но и многое от того, в ком еще ничто не предвещало символа пацифизма и сопротивления. Например, он писал в ней следующее (дальше мой перевод с английского перевода, поэтому точность терминов не гарантирована, но гарантирована точность общего смысла):

Опыт последних лет показывает, что такая риторика невероятно далека от пацифизма — по крайней мере, миротворчество не является ее результатом. Тем ценнее и интереснее путь, который прошел Бонхёффер, прежде чем полностью перестроить свою лексику. Насколько я знаю, пока в России системно изучил изменения его этических взглядов только один исследователь — Дмитрий Лебедев, который в диссертации по этой теме привел цитату из одного бонхёфферовского доклада, которая еще меньше напоминает пастора в конце жизни, зато очень напоминает совсем других знакомых нам проповедников:

Риторику, в которой тяжело найти десять отличий от риторики нынешней российской Z-пропаганды, я цитирую не для того, чтобы погасить нимб над головой Бонхёффера — это не удастся даже тем, кто захочет. Цитирую я это для того, чтобы, во-первых, стало понятно, что критическое мышление в умных головах всегда победит пропаганду — просто для этого нужно время. А во-вторых, чтобы показать, сколько сил пришлось приложить Бонхёфферу, чтобы понять, где и в чем он ошибся.

Насчет того, что именно развернуло Бонхёффера к бескомпромиссному пацифизму, пишут разное. Одни — что триггером была смерть любимого брата Вальтера на фронте Первой мировой (этот вариант выбрала и съемочная группа фильма, но убедительным он не кажется — Вальтер погиб задолго до того, как Дитрих начал работать над докторской). Кто-то пишет, что в один из кризисных моментов своей жизни пастор просто наконец по-хорошему вчитался в Нагорную проповедь. Но один из самых убедительных, как кажется, вариантов описан в упомянутой биографии «Праведник мира»: 

Против проката фильма была организована большая кампания: гитлерюгенд проводил рейды по кинотеатрам и срывал сеансы, и вскоре лента была запрещена к показу и вышла заново только в 1945 году — но, по крайней мере, один великий человек посмотреть ее и сделать нужные выводы все-таки успел.

Судя по всему, и сама роль голоса христианства, вопиющего в пустыне нацизма, Бонхёфферу далась далеко не сразу и не без внутренних метаний. Не только из-за понятного страха перед тем, что ему за это грозило, но и перед страхом за собственную неготовность к этой роли. Мало какой биографический текст о нем обходится без упоминания ветхозаветного пророка Иеремии, образ которого для Бонхёффера был очень значим. В начале этого библейского текста сказано:

В проповедях Бонхёффера на эти стихи в красках описывается сцена, как несчастный Иеремия, совершенно не горящий желанием становиться пророком, пытается «спрятаться и ускользнуть», а Бог за ним «гоняется». Так и представляется сцена из старого черно-белого синематографа: седой Бог гоняется за подростком под бодрую игру тапера, а поверх сцены — титры: «Ты пророк, Я сказал! Ты!» Такая чисто по-киношному описанная сцена, повторенная в проповедях не один раз, заставляет предполагать, что и сам себя Бонхёффер часто чувствовал на месте этого слишком молодого Иеремии, совершенно не готового играть ту роль, которую написала ему жизнь, и все же из чувства долга продолжал ее играть.

И Бонхёффер пророчествовал. Он пророчествовал о том, что церковь должна подчиняться только Богу, а не фюреру. О том, что только кричащий в защиту евреев имеет право петь григорианские хоралы. И о том, что просто кричать мало: «Ждать и наблюдать — не христианское поведение. Христианин призван сочувствовать и действовать, в первую очередь не ради собственных страданий, но ради страданий своих братьев, за которых пострадал Христос». И еще — о том, что христианство должно стать безрелигиозным.

Последней его мысли многие не поняли до сих пор — он имел в виду не отказ от веры в то, что Бог есть, а отказ от обрядоверия, отказ от религиозности напоказ, отказ от эзотеризма и оккультизма — от того, что в нацистской Германии вылилось в деятельность организации «Аненербе», а в России — во все ответвления New Age, включая практики Южинского кружка, из которого потом вышел, в частности, Дугин. 

И еще Бонхёффер проповедовал жизнь. Он возмущался тем, насколько немецкое общество привыкло к насилию, убийствам и пыткам, и напоминал о том, что полезной смерти быть не может:

Но во всем этом была серьезная проблема: роль пророка, которую так талантливо исполнял Бонхёффер, имеет одну очень серьезную опасность — в нее никогда нельзя вживаться. Потому что, если человек верит, что способен общаться с Богом напрямую и безошибочно трактовать, в чем Его воля, высока вероятность того, что в какой-то момент он вместо Его воли начнет проповедовать свою собственную, но разницы не заметит. Видимо, как раз это и случилось в тот момент, когда Бонхёффер решил вступить в антигитлеровский заговор.

Осталось много прямых и непрямых свидетельств того, как именно он себе это мероприятие объяснял и как оправдывал собственную готовность к убийству. В «Сопротивлении и покорности», например, есть такая фраза:

Есть и более прямые высказывания — Бонхёффер писал, что убить Гитлера не было бы равно библейскому греху убийства, потому что смерть тирана избавляет от множества других мучений и смертей. Иначе говоря, начался торг: вот здесь еще грех, но вот тут уже вроде как и не очень. По сути, пастор начал воспроизводить собственную риторику о том, что не всякая война = смерть. Риторику, которую, казалось, он уже перерос, но к которой его вернул ужас происходящего в его стране.

В фильме Комарники показано одно покушение на Гитлера. На самом деле покушений было несколько, и все неудачные, причем неудачные чудесным образом: то фюрер взял и уехал спустя пять минут, хотя должен был уехать не менее чем через получаса, то бомба не взорвалась, хотя механизм сработал, то помешал тяжелый дубовый стол. И любой или почти любой верующий на месте Бонхёффера и остальных заговорщиков почти наверняка давно понял бы: если действие встречает на пути столько необъяснимых препятствий, скорее всего, Бог хочет как раз прямо противоположного. Но Бонхёффер продолжал быть абсолютно уверенным в том, что исполняет Божью волю — по крайней мере, так он об этом писал.

Самое трагикомичное в том, что и Гитлер, видимо, был абсолютно уверен, что исполняет Божью волю. Выступая в день последнего неудачного покушения по радио с речью, он об этом и говорил.

С точкой. Без «но». Потому что Бог, очевидно, тоже ненавидит смерть.

Про последние дни Бонхёффера в лагере мало известно в точности, хотя есть, что называется, канонический нарратив, который и воспроизводит в фильме Комарники. Но то немногое, что, скорее всего, имело место в реальности, — это надпись, которую разглядел Бонхёффер на стене одной из своих камер. Кто-то из заключенных оптимистично нацарапал: «Все это закончится через сто лет».

Прошло восемьдесят.