«Да покорны будете…»

Русское бытие устроено так, что связь веры и политики здесь очень давно является чем-то естественным. Чаще всего можно видеть такое, что воцерковленный православный человек как-то по-умолчанию есть одновременно и человек, государственным властям лояльный. Как прежде говорили — «верноподданный». Да, это чаще всего, но — это совсем не единственный вариант.

В недавно увидевшей свет монографии священника Андрея Кордочкина* «Кесарю — кесарево» приводится отсылка на американского библеиста Уолтера Пилгрима, на его перечень вариантов отношений христианской церкви к власти. Эти варианты, если коротко, таковы: лояльность, дистанцирование (критическая отстраненность), протест. Каждому из них можно без труда найти подтверждение в Новом Завете.

Те, кто хочет найти лояльность, в первую очередь идут к словам апостола Павла:

• «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13.1).

Если нужна дистанция, то в принципе весь текст Евангелия свидетельствует, насколько земная власть малозначима для того, что ищет себе «сокровище на небесах». Сам евангельский образ Христа совершенно противоположен тому, как должен выглядеть и вести себя государь, обладающий абсолютным могуществом.

Если же надо указать на темную природу власти, то есть Апокалипсис апостола Иоанна, где земное государство уподоблено «зверю», требующему поклонения:

• «И дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком, и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца» (Откр. 13:8). 

Очевидно, свое отношение к власти верующий христианин может выстроить совершенно по-разному, диаметрально. По меньшей мере тексты Священного писания дают ему повод для самого серьезного раздумья о том, что есть власть. Повод для постановки весьма тревожных вопросов, ибо ни один из возможных вариантов не выглядит бесспорным.

…Однако если посмотреть на историю русского православия, то вариант из послания апостола Павла, т.е. вариант покорности властям, получил абсолютно преобладающее значение. Начиная от «Слова о законе и благодати» митрополита Иллариона до нынешнего патриарха Кирилла.

При том, что все иные варианты отвергались, а сторонники их подвергались гонениям. Характерна трагическая судьба уже одного только митрополита Филиппа, подавшего голос против зверств правления Иоанна IV и его опричников. Единогласным приговором лояльного церковного собора он был осужден на лишение священного сана и заточение, в котором вскоре и был убит по царской воле. Безоговорочная покорность требовалась не только в отношении верховной власти, но в отношении, в принципе, любой власти, любого начальственного чина, стоящего выше по иерархии.

Приезжий византийский монах Максим Грек, возмутившийся устройством русской церковной реальности, — получает долгое заточение и статус еретика. При том, что его критика не имеет никакого отношения к базовым богословским вопросам, по которым определяется «канонический» или «еретический статус». Его критика была о лицемерии и стяжательстве православного клира:

• «Не достойно ли слез и плача то, что вопреки всякой правде и всякого иноческого устава дерзаем мы делать относительно своей братии, нищих и убогих, вдовиц и сирот? Мы не только их презираем, видя, как они гибнут от голода и холода и от крайней скудости в житейских потребностях, но и не защищаем против сильных и беззаконных, и не заступаемся, когда эти отнимают у них имения.
  
  И что я говорю о том, что мы не защищаем и не заступаемся за них, когда их обижают? Мы сами часто дерзаем против них хуже мирских…»
  
  (Максим Грек. Слово 4. О покаянии, очень полезное для тех, кои с верою и нелицемерною любовью, со вниманием и должным рассуждением прочитывают оное.)

Впрочем, такие случаи всегда были очень редки среди служителей церкви. Тезис апостола Павла почти никогда не подвергался сомнению в русском православии.

Конечно, можно вспомнить Нила Сорского и «нестяжателей», чья позиция больше напоминает «евангельскую», т.е. сознательное дистанцирование от власти и ее интересов. Но это тоже скорее исключение из общего ряда, не оказавшее заметного влияния на общий церковный дискурс. Концепт Иосифа Волоцкого и «стяжателей», основанный на тесном союзе с властью, взял вверх еще в XV веке и с тех пор доминировал.

Те активные протесты властям, что в XVII и XVIII веках исходили от «раскольников», — вероятно, можно объяснить не столько критическим отношением к самому принципу земной власти, сколько несогласием с тем, что власть приняла сторону реформатора Никона и, соответственно, сделалась «ритуально нечистой». Это усугубилось еще и петровскими преобразованиями, открытием «окна в Европу». Государь, который не носит бороду, а носит немецкий кафтан, — не может быть для верующего православного человека истинным государем. Это возмущение не абсолютистским, самодержавным характером власти и не бесправием ее поданных, как это было у митрополита Филиппа и Максима Грека.

«Раскольники» не желали мириться с тем, что власть отказалась от своего сакрального архаического оформления. Они были вовсе не противниками «соборности», т.е. духовного единомыслия и единообразия. Напротив, они ратовали за безупречность такого единообразия, за «соборную чистоту». Они были преданными сторонниками «Москвы — третьего Рима», апологетами святого «русского царства» — но на их глазах это царство изменило самому себе. Они ощутили «богооставленность» царства. Радикальное разочарование в земной истории. Как говорил философ Николай Бердяев, 

То принципиальное недоверие к большому «иноверческому» миру, что практиковалось в православии в целом, — у «раскольников» обернулось уже и на сам православный мир. Не просто недоверие, но презрение и враждебность. Оставалось лишь грезить о священном, но утраченном прошлом. И ждать перехода в иное, «надземное» царство. Возможно, лучше всего для характеристики «раскольников» подойдут слова современного российского философа Федора Гиренка:

• «У нас будущее — это прошлое, которое никогда не ведет к настоящему».

…Оставил ли «раскол» свой след в общей «народной» русской среде? С одной стороны, он не привнес ничего нового — тоска по идеализированному прошлому, по великим и праведным временам и без того внедрялась православной церковью и формировала в «народной» среде устойчивое состояние ностальгического консерватизма. Но, вероятно, «раскол» сделал это состояние куда более радикальным, непримиримым. Если мир не вытягивает на совершенство, то такому миру незачем и существовать. Такой мир не стоит сожаления. Вероятно, благодаря «расколу» ностальгическое чувство стало трансформироваться в русской среде в чувство рессентимента с весьма высокой склонностью к разрушительности.

Так распространенный в русской среде нигилизм, безразлично-скептическое отношение к бытию окружающего мира и фаталистическое отношение к собственному бытию, — это тоже нечто «раскольничье», явившееся из разочарованности в «земном царстве», в земной истории. Как, собственно, и фривольное отношение к смерти, русский самоубийственный кураж, являющий себя в смутные пограничные времена. Его исторические истоки можно связать с «раскольничьими гарями», т.е. массовыми самосжиганиями, — столь частыми во времена гонений. Этот мир плох — так поможем ему упасть. И сами падем с этим миром как его неотъемлемая часть. Экстатический настрой от мысли о собственном уничтожении — это, вероятно, характерно «раскольничья» черта, очень хорошо прижившаяся в дискурсе русского подсознания.

* * * 

В пограничные времена русской истории, когда власть в своих амбициях не оглядывается уже ни на что, — в церковном мире появляются личности, которые выражают к ней отношение по варианту Иоанна Богослова. По варианту, что власть, государство — это «левиафан», чудовище, желающее заменить собой все возможные для человека идеи и авторитеты. И потому не следует скармливать ему свою душу. В подобные времена, чтобы сохранить душу, следует стоять против власти. Такова позиция этих личностей.

Однако личности исходят скорее из своего собственного «внутреннего» христианства, чем из православной традиции русской церкви. Не традиция сподвигает их на протест, а их собственный моральный закон. И этот закон, как правило, находится в больших неладах с традицией.

Участь своих оппозиционеров определялась церковью в течение многих веков вполне однозначно: тюрьма, изгнание, обвинение в ереси, лишение священства. Скорее это является для русской церкви традиционным. Как и лояльность властям практически при любых обстоятельствах. И время здесь, по сути, ничего не меняет. Единственно, что вместо заточения в монастырских подвалах, как во времена митрополита Филиппа и Максима Грека, — сегодня практикуется запрет на служение и принуждение к эмиграции. Этот путь проходят сейчас наиболее заметные своей просвещенностью и независимо мыслящие представители православного клира. Такова цена «соборности».

* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов»