И вот опять, то ли третий, то ли четвертый раз только за этот год в воздухе повисли ожидания возможного скорого если не мира, то хотя бы перемирия. Вернее, не столько повисли, сколько заметались: один мирный план летит в эту сторону, другой — в противоположном направлении, количество пунктов в этих планах то уменьшается, то увеличивается, переговоры идут тут и там, а завтра обещаются быть еще где-то, суета стоит невероятная, но насколько она будет продуктивна, не может сказать никто…
Но ожидания есть сущность иррациональная, их трудно отключить, даже если ничего непонятно. Невольно лезут в голову мысли о том, как оно будет потом.
И мысли эти совсем не бессмысленны, потому что с этим самым «потом» связаны не только надежды на то, что наконец прекратится «всё это», но и с довольно тревожными предположениями о том, с чем страна и общество будут должны, вынуждены иметь дело сразу после того, как наступит хотя бы что-то похожее на мир.
Тревоги связаны много с чем: с тем, как вообще сосуществовать с внешним (и собственным внутренним) миром после произошедшего; с тем, как восстанавливать экономику, которая за почти четыре года уверенно перестроилась на военные рельсы; с тем, как сосуществовать в новом мирном пространстве с почти миллионом повоевавших соотечественников, нагруженных ПТСР и собственными, довольно жесткими представлениями о том, как должна быть устроена жизнь; с тем, что вообще делать с семьями, людьми и территориями, по которым прокатились военные действия, оставив от судеб, городов и поселков развалины.
А еще с тем, что общество за эти годы поместили в такую картину мира, в центре которой специальная военная операция и все с ней связанное, подсадили на такую вовлеченность в «битву за величие», что убери их одномоментно, и в смысле жизни десятков миллионов людей образуется содержательная дыра, вакуум, в котором неизбежно зародятся и так уже бродящие у некоторых вопросы. Вопросы, которые власть совершенно не хотела бы слышать, но к появлению которых просто обязана готовиться.