Гид по абсурду и надежде

Во времена, когда никто ни с кем не может договориться, диалог, если действительно ты этого хочешь, — жанр самый подходящий. Поэтому не случайно Надежда Ажгихина, журналист, директор ПЭН-Москва, и Катрина ванден Хювел, редактор и издатель старейшего американского журнала The Nation выбрали его для своей книги «Мы все-таки верим…» (М., «Серебряные нити», 2025). Точнее, перенесли свой диалог, длящийся со дня знакомства в 1987 году, на книжные страницы, надеясь включить в него людей небезразличных к отношениям России и Америки, переживающим рукотворный кризис.

Их беспокоят не только воинственные планы властей, но и милитаристские настроения, туманящие мозги гражданам по обе стороны океана. Унавоженное пропагандой недоверие друг к другу растет, грозя вторую холодную войну превратить в последнюю горячую.

Авторы взялись за наведение мостов над пропастью непонимания, вдохновленные перестроечными временами, обрушившими стену недоверия между СССР И США. «Красная угроза», положенная в ее основание сенатором Маккарти еще в 50-е годы, цементировала ее до времен перестройки. Правда, 12 апреля 1961 года, когда Гагарин обошел на старте астронавта Алана Шеперда, пробил брешь в американских представлениях о медведях, бродящих по улицам Москвы меж людей с двумя головами, но не отменил убеждения в агрессивности русских, стремящихся уничтожить Америку. 

У многих есть свои воспоминания про то, как россияне в самых неожиданных местах (в моем случае — в автобусе) подвергались неуемному вниманию, вплоть до вопросов об устройстве мирозданья. Если в 60-е, после полета Гагарина в космос, набор американских школьников на уроки русского языка взметнулся на пик своей популярности, то в перестройку славистские кафедры в лучших американских университетах увеличили прием русистов с пяти до 30 человек (для сравнения: в этом году объявлено пять славянских позиций, считая не только США, но и Канаду). Именно американские слависты были, как говорится, на переднем крае борьбы за взаимопонимание вплоть до прихода Горбачева.

Среди самых увлеченных из них был Стивен Коэн, покойный муж Катрины, прославившийся книгой «Бухарин и большевистская революция». Ходившая в СССР в тамиздатовских копиях, во времена гласности биография Бухарина вышла в «Прогрессе» тиражом 250 тысяч экземпляров. Это исследование, как и занятия Стивена советологией, поддержал знаменитый Роберт Конквест, чью книгу «Большой террор» рвали друг у друга из рук советские диссиденты, а в бесцензурные времена тысячи желавших прозреть. 

В главе «Мой Стив» Катрина рассказывает про их семейную дружбу с вдовой Бухарина Анной Михайловной Лариной. Благодаря ее доверию им удалось опубликовать в журнале «Огонек» предсмертное письмо Бухарина Сталину, в 1990 году буквально взорвавшее мозг тысячам читателей. Надежда Ажгихина подтверждает: «Люди пожилые, фронтовики, репрессированные, начальники и самые простые люди писали, что ждали этой публикации всю жизнь, а молодые — что увидели, наконец, смысл и направление». 

Катрина помогала мужу в работе, записывала на пленку рассказы выживших жертв ГУЛАГа и их родственников, систематизировала горы материалов, использованных в книге. Она убеждена, что

О своих диссидентах мы знаем довольно много, про американских нам, по крайней мере, большинству, неизвестно совсем ничего. Стивен Коэн — из самых непреклонных из них, несмотря на все свои профессорские звания и житейское благополучие. 

Рассказ — про необычную личность Стива, радикальную, независимую. Он умел не поддаваться полемической травле, сопровождавшей его, как говорит Катрина, за его взгляды на Украину, Путина до последних дней (умер в 2020 году). Его клеймили «путинской марионеткой», но он не реагировал на брань, считая, что в ней нет критики по существу. Он, вооруженный анализом и знаниями, противостоял крепнущей ортодоксии в американском понимании Советского Союза и России. Откровенный противник холодной войны, Стивен организовал несколько грантов для молодых исследователей российской истории в Принстонском, Нью-Йоркском и Колумбийском университетах, где преподавал сам. В книге из самого важного — его провидческие колонки из The Nation. 

О политике своего оппозиционного журнала Катрина пишет: «К сожалению, большинство американских СМИ за последние несколько лет утратили волю и задор задавать неудобные вопросы власти, что, собственно, и является основной задачей независимой журналистики в демократическом обществе. Администрации удалось слишком легко запугать их, убедить в необходимости войны, и они начали клеймить любую критику как предательство, замалчивать споры, извращать смысл таких слов, как «патриотизм» и «сострадание», и подталкивать принятие законов, которые вторгались бы в нашу частную жизнь и разрушали наше достоинство. Однако всегда есть альтернатива, этому учит история и сама жизнь». 

Вспоминая многочисленные эффекты от диалогов, которые Михаил Сергеевич всегда провоцировал и поддерживал, Катрина и Надежда обратились к нему как к проверенному средству нащупать истину. 

Убежденные феминистки, авторы обсуждают женский вопрос, важный для тех, кто устал от десятилетий формального равенства, «а на деле — двойного бремени». История феминистского движения — одна из самых увлекательных в книге. Катрина рассказывает, как феминистская революция, придя из Европы в Америку лишь в 70-е годы, к 80-м сделала феминизм не только мощным общественным движением, но и серьезной сферой академических интересов. Надежда Ажгихина вспоминает, как российским участницам научных конференций приходилось отбиваться от гневных вопросов американских феминисток: почему в стране, бывшей в авангарде движения за освобождение женщин еще в XIX веке, в ХХI мечтают вернуться к патриархальному порядку? Как это возможно, когда в СССР уже в 1920-х годах были женотделы, в 30-х годах портреты женщин на важных государственных постах не сходили со страницы газет, а в перестроечные годы, с их стремлением к свободе, женщин превратили в формулу из рекламы компьютеров — «Женщина — друг бизнесмена»? 

Американские феминистки приходили в ярость от мысли, что женщины в СССР мечтают вернуться к традиционному браку, сидеть дома (знали бы они, как мало могли себе это позволить). Надежда Ажгихина хотя и цитирует возмутительные слова депутата на сессии парламента: «Зачем транслировать по ТВ наши дебаты? Мы ведь не обсуждаем Конституцию с нашими женами и тещами, это дело нас, мужчин», — но жарко противостоит таким обвинениям. Она описывает зарождение у нас независимого женского движения, цитирует аргументы российских феминисток, смело вступавших в диалог с американскими. Прослеживает, как в этом диалоге дихотомическая интонация «мы и вы» постепенно сходит на нет. 

Многие колонки Надежды и Катрины из The Nation — это, по сути, про тернистый путь женской эмансипации в России и на Западе. Их прелесть в том, что это не схоластические рассуждения, а сочувственный рассказ о женщинах, их личные истории и переживания. 

В книге вообще много личного. О том же Стивене Коэне вспоминают кроме самой Нади и Катрины Джонатан Стил, Геннадий Бордига, приводятся письма Горбачева, знакомство с которым быстро переросло в дружбу в обеих семьях. 

Что подтверждают «Несколько слов к читателям книги Юрия Щекочихина» «Рабы ГБ. ХХ век. Религия предательства». (М, 1999). Воспоминания Надежды о муже начинаются со слов: «Когда мы познакомились, Юра сказал, что его убьют за то, что он пишет. Это звучало дико. Шел 1984 год». Время ночных посиделок, «квартирных» чтений до утра того, что не печаталось в издательствах и литературных журналах, песни на стихи Бродского, Окуджава, Галич, Высоцкий… «Щекочихин был младше своих друзей-«шестидесятников», поэтому, восприняв их «романтику Оттепели», веру и верования, надежды и чаяния, он развернул их в новое время и в новых условиях быстро меняющегося времени в своей работе журналиста, сценариста, драматурга». 

Поэтому рассказ о Юрии — это рассказ о протяженном отрезке времени — от позднесоветского, с тусклой поверхностью и кипящим нутром, через веру и надежду перестроечных дней, до времени, когда его предсказание стало былью. 

3 июля 2003 года обозреватель «Новой газеты» Юрий Щекочихин был убит. 

В книге о Юре вспоминают Алексей Герман, Светлана Кармалита, Борис Жутовский, Андрей Вознесенский, Григорий Явлинский. Кстати, пацифистская колонка Явлинского «Прекратите!», напечатанная в The Nation в 1923 году, это тоже про альтернативу «риску превращения разрастающегося конфликта в мировую войну». 

Казалось бы, напористая публицистика может быстро утомить читателя. Но авторы — опытные журналисты — мастерски переключают регистры. Активизм гасится нежностью воспоминаний, экспертное мнение оттеняется личным высказыванием, конкретный случай превращается в страницу истории. В результате «связь времен» проступает без всякой навязчивости. 

Вот почему журналистки призывают поверить в необходимость диалога. Они хотят, чтобы люди смотрели друг другу в лицо, а не в кривые зеркала, сооруженные властями. 

Книга двуязычна — половина написана по-русски, половина по-английски. Но на той и другой обложке — фото двух подруг. Две соратницы, две исследовательницы, две вдовы выдающихся мужей, написавшие путеводитель по абсурду и надежде. Они думают, живут, работают по-разному, но грезят об одном — вернуть миру мир, сделать диалог главной защитой от вражды, непонимания и страха. Как говорил Михаил Сергеевич Горбачев, «главное — начать».