Попытка к бегству

Петербургская художественная жизнь умеренно пульсирует и проявляется во все новых выставочных проектах. За последние годы современное искусство в Петербурге прошло через несколько периодов, и пути местных художников разошлись по разным траекториям.

Весной 2022 года большинство подающих надежды талантов города пребывали в растерянности и прострации, что кажется вполне логичным. В подвале одного из домов у метро «Чкаловская» проходили встречи и практиковалось перформативное рисование, где каждый из пришедших мог попробовать себя и в качестве художника, и в качестве модели.

Проблема, однако, в том, что после начала военных действий творческий поиск и эксперименты с формой потеряли актуальность, причем их своевременность поставило под сомнение не только государство, но и сами авторы — сама художественная общественность высказывалась о невозможности привычной работы. Часть интеллигенции говорила о необходимости вообще замолчать, и вопросы формообразования казались лишними, как будто нормализующими ужас происходящего вокруг. В таких условиях, как уже случалось в советский период, отдельные представители сообщества или постепенно приспосабливались, или срывались с мест.

Конечно, советская реальность и современная друг от друга отличаются. Современному художнику, как показала практика, не потребовалось уезжать из страны в один конец и обрубать все связи с Россией, если он сам не посчитал нужным так сделать. В наши дни окно возможностей окончательно не захлопывается: современное искусство нужно как престижный объект собирательства для состоятельных коллекционеров, как точка пересечения интересов разных акторов — критиков, кураторов, рядовых ценителей, — поэтому самому его производству ничто не препятствует. Но существование искусства стало возможным только на определенных условиях:

В этих обстоятельствах художники используют индивидуальные стратегии выживания, не рассчитывая на коллективную солидарность сообщества. Художники формулируют свой язык, часто достаточно сложный и неоднозначный для лобовой трактовки. Обращение произведений искусства продолжается, что представляется верным и нужным, однако, конечно, крупные выставки все больше напоминают ярмарки-смотрины предметов дизайна, которые будут эффектно «торчать» где-то в гостиной, принесут доход мастеру и эстетическое удовлетворение покупателю, однако при этом будут стерильны и немы.

Таким постепенно становилось коммерческое, монетизируемое искусство еще до времен СВО, но сейчас ему просто не осталось альтернатив. После первых встреч в подвале на Чкаловской, где объединенные общей бедой люди находили поддержку и обсуждали настоящее и будущее, стало понятно, что самыми верными траекториями движения видятся индивидуальные. В итоге некоторые представители художественной богемы остались в стране, пытаясь заниматься как вещами на продажу, так и авторскими, сложными и шероховатыми произведениями «в стол», другие уехали, получив возможность расширить опыт в обучении — так, учиться у известного немецкого мастера Манфреда Штумпфа отправился и художник Леонид Цхэ.

Галерея «Сарай» в Музее Анны Ахматовой — совсем небольшое пространство, облюбованное куратором Петром Белым. Изначально галерея была логическим продолжением «Люды», легендарного проекта Белого, самоорганизации, долгое время кочевавшей с места на место внутри Петербурга. Однако «Люда» ушла со сцены, выставок сейчас не проводит, и основной точкой приложения кураторских усилий Белого стал «Сарай» в Музее Ахматовой.

А Леонид Цхэ — один из самых заметных художников Петербурга. Его творческий путь проходил через союз с ярким объединением «Север-7», представители которого и придумали формат перформативного рисования, обыгрывающего традиционную академическую практику работы студента с натурой. Талантливый мастер рисунка, Цхэ преподавал в Санкт-Петербургской академии художеств, где также внедрил в студенческие коллективные штудии перформативные элементы. На эти факультативные занятия собирались студенты разных курсов, приходили на занятия и любопытствующие извне академии. Внутри перформансов рисующим и позирующим давались полная свобода действий, а объекты, включаемые в композицию, иногда находили на свалке или среди пыльной рухляди, пылившейся на складе.

Деконструкция традиции, ее переосмысление и пересборка, «подрыв» изнутри закостенелого академизма через изменение привычных устоявшихся ритуалов — все это интересовало и интересует творческую молодежь, поэтому факультативы Леонида Цхэ пользовались большой популярностью и, возможно, поэтому же не просуществовали долго. В конце концов художник вынужден был прекратить преподавание и сосредоточился на собственном искусстве, успев выпустить при этом целое поколение живописцев и графиков: Марину Стахиеву, Никиту Кульнева, Алину Кугушеву и других.

Художественный метод мастера сродни практике студенческих набросков: описывая его произведения, критики выделяют смелую работу с цветом и живую, «дрожащую» линию. 

В этом контексте работы Леонида Цхэ хоть и становятся формально в один ряд с другими артефактами российского искусства наших дней, но, безусловно, выделяются благодаря авторскому подходу. Дребезжащие, прерывистые контуры на картинах Цхэ и его узнаваемый почерк выражают общую ранимость — линия как будто не в состоянии завершить свое болезненное движение, но все же останавливается в какой-то момент волей художника. Художника, который прочувствовал собственную уязвимость, проходя сквозь этапы взросления, человеческого и художественного становления, рождения ребенка и, наконец, необходимости выживания и самосохранения в «эпоху турбулентности».

Склейки, наслоения, сшивания, объединение всего и вся в одну композицию, присущее практикам художников группы «Север-7» и самого Леонида, — отражение жизни, в которой нужно принимать судьбоносные решения среди меняющегося на глазах мира. Мира, где жестокость, которая только что казалась невозможной, становится повседневностью. В этой реальности, избыточно информационной, нестабильной, человек порой не может не чувствовать свою «ойкумену», противостоящей общему хаосу.

Искусство, конечно, не в состоянии спасти мир и зачастую само нуждается в спасении. Может показаться, что в диалоге с произведением зритель может получить возможность сбежать от реальности, но сбежит он в условиях переизбытка образов ненадолго и недалеко. Попытка к бегству была ценна для советского ценителя искусства, который проходными дворами и переулками пробирался в тайные квартирные галереи, для того чтобы увидеть «другое» искусство, инаковость, антисоветскость, освобождавшую человека от мрачной повседневности. Но в наше время, которое превратилось в страшную сказку для целого поколения, ценность хрупкого, уязвимого искусства, способного через сложную форму осмыслить и обозначить эпоху, — в возможности диалога со зрителем. Визуальные художники не всегда могут, да и не хотят соревноваться в притягательности картинки с создателями всевозможных баннеров, растяжек и рекламы в целом, но в лучших своих работах способны вести разговор с конкретным зрителем о положении дел в семье, в стране, в мире, в его сердце, в конце концов. И эта аналоговая ценность в эпоху цифровых технологий и властных вертикалей невероятно высока и будет продолжать расти.