Универсальный ценитель, пескарь-импотент и социальная совесть

Первые известные обсуждения исторической роли русской интеллигенции, пожалуй, не будет ошибкой связать с эпохальным сборником «Вехи». Уже в революционные годы роль интеллигенции в истории России воспринималась неоднозначно. Таким же ее восприятие остается и сегодня. Однако вопреки остроте вопроса именно для России интеллигент не имеет национального признака и, по сути, этот человеческий тип надисторичен. Размышлять о нем потому можно весьма абстрактно — в той мере, в какой эта отвлеченность обусловлена самим предметом.

Изначально слово «интеллигенция» использовалось в латинском языке, указывая на широкий спектр мыслительной деятельности, и до начала XIX века означало «особое тонкое и глубокое понимание» целого, а не частностей. Однокоренные от этого слова существительные «интеллект» и «интеллигент» имели функциональное, а не социальное значение и использовались как синонимы соответствующих словосочетаний — «умственные способности» и «ученый, далекий от жизни и отдающий себя целиком научным исследованиям».

Как социальный тип интеллигент, очевидно, возникает, когда европейское общество начинает формировать не только классы, но и профессиональные страты. Сегодня не только принадлежность к прогрессивным общественным силам определяют интеллигентность, не только направленность ума, нравственный этос, но и принадлежность к определенному кругу профессий, овладеть которыми невозможно без активного интеллекта, развитого рационального мышления, а также необходимой тонкости чувств и творческой одаренности.

Вместе с тем все эти характеристики в содержательном отношении недостаточны, в формальном — неопределенны, чтобы опираться только на них, определяя интеллигента, интеллигенцию и интеллигентность. Поэтому эта заметка не ставит своей целью углубление в их культурную эволюцию и тщательный анализ ее причин. Предлагается лишь одно из возможных смысловых «приращений». В рамках философии его позволяет сделать ценностный метод, расширяющий по-прежнему актуальные как для теоретика, так и для практика размышления о сущности и идеальном образе человека.

Для начала следует непредвзято, честно ответить на следующий вопрос. Каков он, широко распространенный в массах образ интеллигента в современной России?

Очки и шляпа

Стоит признать, образ этот несет в себе и негативные коннотации, и подчас приходится замечать, что сами деятели культуры предпочитают не называться интеллигенцией, либо действительно не ощущая себя таковой, либо считая такое звание нежелательным.

Портрет этот (пассивного очкарика с низкой потребительской способностью) с представителями интеллигенции реально, конечно, не связан, в том числе по причине экономического, социального и даже культурного расслоения внутри соответствующих профессиональных сообществ. Добавьте сюда различие политических убеждений («либеральная интеллигенция» — в России понятие политическое) — и несводимость всех российских «интеллигентов» к одному образу станет ясной.

Так, к примеру, для скептического поименования лиц, ранее относимых к «богеме», появилось слово «креакл», называющее лицо творческой профессии, социально благополучное, ухоженное, с либеральным политическим уклоном и свободным образом жизни. 

Оставляя в стороне вопрос, что в эмпирии современного российского общества порождает такой стереотип, почему он распространен, имеет ли исключительно отечественное «производство» и насколько соответствует реальной экзистенции «креативного класса», я попытаюсь продемонстрировать ряд безусловных преимуществ, экзистенциальных и социальных, отличающих настоящего интеллигента.

Пирамида ценностей

Для этого обратимся к учению о пирамиде ценностей, в разных вариантах возникающему у таких аксиологов, как Э. фон Гартман, М. Шелер и Н. Гартман.

Не довольствуясь абстрактностью в трактовке ценностей, эти мыслители стремились показать, как связана ценность как принцип познания с материальным миром, в котором действует человек. В рамках развиваемой ими материальной аксиологии эту задачу и решает концепция царства ценностей, располагаемых в иерархии по принципу пирамиды.

Иное дело — ценности, оторванные от житейских полезностей, — ценность свободы (будем рассматривать ее как высшую моральную ценность), красоты и ценность безусловного познания, «чистую истину». В практике они реализуются не всегда. Требующие от субъекта и духовной предрасположенности, и направленных усилий для своей реализации, эти ценности занимают наивысшие позиции в иерархии. Однако чтобы жить, человек должен производить, в том числе, ценности пользы — проявлять заботу о собственной безопасности, о безопасности и здоровье ближайшего окружения.

Личностная «высота», которую способен взять индивид как отдельный представитель рода человеческого, таким образом, измеряется не тем, насколько «возвышенные» ценности он познал, а насколько полон охват ценностного познания — не по вертикали, от фундамента пирамиды к ее вершине, а во всех направлениях.

• Полнота жизни при таком подходе — это и есть духовный идеал. В духе христианского гуманизма эту пирамиду, согласно философии Н. Гартмана, венчает ценность этического класса — альтруизм, ценность, реализация которой в истории человечества становилась и остается уделом немногих.
• Полнота ценностного познания, а не отказ от базовых ценностей в пользу «высоких истин», иными словами, и соответствует антропологическому проекту в рамках философии ценностей. Аскетизм имеет оправдание, согласно такой логике, либо как «побочный эффект» (увлекаясь, мы черпаем силы из самого предмета увлечения), либо, в ряде случаев, как средство достижения более значимой цели.

Увлеченный исследователь или вдохновенный творец может быть похож на аскета, но аскетизм этот не является следствием атрофии чувств. Иными словами, в иерархии ценностей есть место всему — и ценности простых радостей жизни, и ценности интеллектуальных достижений, и ценности духовного горения, помогающего преодолевать препятствия.

Универсальный ценитель

Остается лишь уточнить, каким образом из сферы своего феноменологически идеального бытия ценности проникают в социальную сферу.

Медиум ценностного познания — человек, совершающий ценностный выбор и выстраивающий в соответствии с ним свою общественную активность. Она, однако, состоит из отдельных ценностно ориентированных поступков: выбор профессии, места работы, брачного партнера и системы воспитания детей — все это ценностно наполненные действия. Выбор интеллигентной профессии, не только требующей интеллектуальных достоинств, но и подразумевающей социальную ответственность, — это тоже поступок, затрагивающий конкретные ценностные ряды.

В той мере, в какой каждый отдельный индивид действует в соответствии с конкретными ценностями, они остаются включенными в целое общественного бытия и могут рассматриваться как познанные. Подобным образом каждый отдельный человек делает свой личный вклад в расширение того сектора царства ценностей, что уже познан и воплощен в истории.

Поскольку культура — это исторически пополняемый ценностный резерв, квинтэссенцией культурного развития, неотделимого от интеллигентности, следует считать нарастающее познание ценностного богатства, а не сосредоточение субъекта на его отдельных фрагментах (таких как утилитарные, религиозные, истинностные, этические или эстетические ценности).

По этой причине мы можем сказать, что идеальный образ человека — это образ интеллигента, ставшего универсальным ценителем. Интересное выражение получила эта идея на уровне лингвистики: неотъемлемый признак интеллектуального и всесторонне развитого человека — полиглоссия (буквально «многоголосие»). Чем шире мы познаем мир, тем больше узнаем его «наречий» и тем шире наши возможности вступать в коммуникацию с его самыми разными средами, как социальными, так и чисто ментальными: любой опыт «конденсируется», в первую очередь, в языке.

Осторожный пескарь — импотенция ценностей

Другой аспект подобной универсальности — это способность, делая выбор, решая, как поступить правильно, находить в царстве ценностей именно те, которые необходимы для решения конкретной уникальной задачи. Высший потенциал человека — расширять мыслимый универсум, бесстрашно вступая в новые, рискованные области духовного опыта, вернее, перенося в сферу мышления рискованный опыт жизни, обретаемый только теми, кто не боится жить и действовать, а в лучшем случае способен перековывать уникальный, положительный или катастрофический опыт в творческий акт — открывать миру прежде неизвестную ценность, пополнять тем самым сокровищницу культурно освоенного ценностного многообразия.

Все это невозможно для «осторожного пескаря» — в границах той экзистенции, которую производит «добропорядочный обыватель». И все это невозможно без важнейших черт человека культуры — подвижности, открытости и широты его сознания.

Хотим мы того или нет, нам приходится жить попеременно на разных уровнях реальности, как внутренней, так и внешней. При этом 

Привычные представления о зрелой и цельной личности мы связываем с подобными навыками — выделять главное, обобщать, генерализовать, систематизировать, упорядочивать стихию жизни, дисциплинированно следовать распорядку дня, последовательно — испытанной мировоззренческой системе. И тем не менее прикипание душой к некоторому смысловому центру собственного существования, пылкий любовный роман с собственными убеждениями и однажды сложившимся образом мира ограничивают развитие человека и с психологической точки зрения являются свидетельством нарциссизма и низких качеств адаптивности, неспособности воспринимать новое, быть критичным и скептическим в лучшем смысле этого слова, в том числе по отношению к самому себе.

Именно способность к свободному, ни к чему не привязываясь, интеллектуальному движению по уровням реальности и ценностной пирамиды — источник той значимой роли, которую интеллигенция играет в обществе, убегая от средоточия направленных воздействий в центре актуальных норм (таких как политическая идеология или мировоззренческие установки, переродившиеся в систему догм) к значимостям, вытесненным на периферию общественного сознания в конкретный момент.

Выбор

Что же он требует от каждого, этот конкретный момент? Вопреки идеалу далеко не всем из нас удастся познать весь спектр ценностей в силу печального факта ограниченности индивидуального существования. Более того, на каждом шагу приходится делать ценностный выбор: от чего следует отказаться? В жизненной эмпирии ценностные конфликты — атрибут осознанности, и именно необходимость отказываться от одной ценности в пользу другой превращает этот выбор в столкновение, тупиковое для человека, не способного к духовному творчеству, — для человека, который не может изобрести ценностный ключ в ситуации, когда в культуре его найти не получается.

Можно сказать, что выбор между собой, собственной личностью как изначальной ценностью, обусловливающей и возможный ценностный опыт, и существование культурного мира, и все, что ей противостоит, — это ценностный конфликт, который каждый из нас разрешает день изо дня.

Прекрасно, когда удается достичь личного благополучия, не отрекаясь от ценностей более высоких, нежели базовые, утилитарные. Однако интеллигентом в случае жесткой необходимости сделать ценностный выбор может называться только тот, кто никогда не сделает его в пользу разрушительного для культуры и человека — в сфере образования, творчества, на уровне этики, общения и даже быта, в пользу разрушительного для его собственной личности.

По большому счету, это главный критерий, отличающий интеллигента от образованного филистера. Последний, по выражению Льва Шестова, широко произрастающий во все времена вид. (Определение, которое Лев Шестов использует, размышляя о сущности философского гения, личности и судьбе Фридриха Ницше в эссе «Достоевский и Ницше».) Он, возможно, много преуспел в накоплении знаний и соответствующих им почестей, достиг карьерных высот. Но он никогда не поступится личной корыстью во имя надличных идеалов, ради общего блага.

В этом смысле он никогда не поступится самим собой, оставаясь на стороне тех сил, социальных и политических, которые способствуют сохранению его жизненного комфорта. Типаж этот — антипод личности, в которой максимально проявляет себя социальная совесть. (О таком типе «интеллигенции», об «образованных филистерах», в «Диалектике мифа» А.Ф. Лосев писал, что относительно «мелких, серых, черствых, скупых, бездарных душонок, всего этого тошнотворного марева мелких и холодных эгоистов» «русская революция не только справедлива, но еще и мало достаточна».)

Филистер и нигилист

Не будет лишним развернуть мысль о соотношении филистера и нигилиста; родство двух этих типов бесспорно.

Филистер, утративший мировоззренческие подпорки своего комфорта и не желающий в силу духовной инертности взяться за их производство, становится нигилистом. Нигилизм в этом ракурсе открывается нам как разновидность конформизма, приспособленчества.

В постсоветскую эпоху образованные филистеры ловко сроднили свою беспринципность с идеями постмодернизма, разрешив себе осмеивать и предавать все, кроме, естественно, ценности личного благополучия. О нем, о нигилизме как беспринципном соглашательстве (в духе «а что я могу сделать?») упоминает Мераб Мамардашвили в одном из своих известных интервью конца 1980-х годов, разъясняя место и призвание философа в обществе. В интервью «Как я понимаю философию?» 1989 года Мамардашвили вменяет философу как высшей ипостаси интеллектуала быть на передовой борьбы с социальной энтропией, с коллективной безответственностью (мыслитель высказывался о позднесоветском обществе).

Социальная совесть

Что же касается интеллигента вообще, необязательно крутого интеллектуала, то он может и не бросаться на передовую политической борьбы, но личная культура предполагает ценностный выбор, и выбор этот, по существу, подразумевает ответственность — выбор за всех, хоть и на основе личной свободы.

Сегодня, пожалуй, широко известна опорная максима этики экзистенциализма: ты свободен ровно настолько, насколько своим поступком определяешь мир, в котором жить, прежде всего, тебе. Из сказанного можно сделать один значимый в данном контексте вывод. Совесть как способность мыслить себя перед всеми невозможна без интеллекта. Из этого можно вывести их прямую пропорцию.

Прочтена не как архаичная идея служения (архаичная в отношении к современной эгоистической цивилизации), а как идея служения целому, в религиозном плане — служения Богу, гаранту осмысляемости, целостности, справедливости мира. Служение «царству ценностей», его культурной проекции, — условие осуществления личности в исторической перспективе, уходящей в рискованное и непостижимое из настоящего будущее.

Альтруизм, таким образом, утрачивает свой жертвенный венец, но сохраняет свою суть. Служение, самоотдача, чувство личной сопричастности судьбе своего народа, человеческого сообщества, планетарного целого — константы общественного сознания, способные сдерживать антропологические катастрофы, явленные истории, увы, не однажды.