Детей никуда не возьмут, но с родителей спросят

В последние не годы даже, а десятилетия российская школа, по крайней мере на словах, неуклонно движется в сторону инклюзии, то есть помощи в адаптации детей с разными сложностями и проблемами. Инклюзия, однако, то и дело оборачивается исключением отовсюду детей, которым особенно нужна помощь.

Обычно особая помощь в школе нужна детям нескольких категорий.

Во-первых, это дети-инвалиды и дети с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ), которым в школе нужны дополнительные условия: маленькие классы, помощь тьютора, логопеда-дефектолога, психолога и других специалистов.

Во-вторых, это дети, для которых язык обучения — неродной (у нас их почему-то предпочитают называть «слабо» или «плохо» знающими язык, хотя правильнее назвать инофонами).

Это основные категории; к ним иногда добавляют детей с проблемами поведения, которым нужна помощь психологов и социальных педагогов, и совсем уже редко — одаренных или особо мотивированных детей, которым нужны дополнительные занятия на углубленном уровне (что, кстати, не исключает, что среди них могут быть дети с ОВЗ или проблемами поведения).

• Одаренные

Как правило, государственные школы довольно неплохо справляются с последней категорией учеников: в любом рейтинге российских школ в топе оказываются специализированные учебно-научные центры, предуниверсарии и другие высокоселективные школы.

Впрочем, одаренные дети — самая спорная категория в числе детей с особыми образовательными потребностями: они, в отличие от остальных категорий, в состоянии выжить в школе без дополнительной помощи. А дополнительная помощь таким детям и финансовые вложения в их образование выгодны прежде всего стране, которая получит в будущем высокообразованных специалистов — ну если не распугает их до выхода на рынок труда.

• С девиантным поведением

Школы для детей с девиантным поведением пережили нелегкие времена. В Москве, например, они в ходе кампании слияния школ в образовательные комплексы в начале — середине 2010-х годов были частично реорганизованы и частично закрыты. Сейчас в открытом доступе актуальных данных о таких школах нет, большинство данных устарело, сайты школ давно не обновлялись. В столице существует одна такая школа — «Специальное учебно-воспитательное учреждение № 1» на ул. Михалковской https://schs1.mskobr.ru/, есть по одному СУВУ и в некоторых других регионах. Зато необыкновенно выросло предложение на рынке частных услуг: для трудных подростков существуют многочисленные загородные пансионы с охраной, строгим режимом, пятиразовым питанием, учебой и психотерапией.

• Дети-инвалиды и дети с ОВЗ

Школ для детей-инвалидов не хватает. Их количество тоже резко сократилось: часть вошла в составы огромных комплексов и растворилась в них, часть перешла в ведение органов соцзащиты, часть закрылась. В прошлом году, по данным Министерства просвещения, на 44 тысячи общеобразовательных школ в России приходилось 1,5 тысячи коррекционных, и мест в них не хватает на всех нуждающихся детей.

В прошлом году, по подсчетам Минпроса, в школах страны учились 1 026 990 детей с инвалидностью и ограниченными возможностями здоровья (статус ОВЗ означает, что ребенку нужны особые условия в школе, хотя инвалидности у него может не быть). Это на 49 тысяч человек, или на 5%, больше, чем в прошлом году. Из них примерно две трети учатся в инклюзивных школах, треть — в коррекционных.

Однако учителя в инклюзивных школах недовольны этой ситуацией, поскольку, как правило, не получают ни методической помощи, ни платы за работу с особыми детьми. Недовольны и родители: школы часто не могут обеспечить их детям все необходимые для обучения специальные условия и вообще не горят желанием их учить. Родители часто жалуются, что специалистов, способных работать с их детьми, или просто нет, или они недостаточно компетентны.

• Дети мигрантов

Самая драматичная ситуация, однако, сложилась в этом году с обучением детей, для которых русский язык неродной, после начала действия (с 1 апреля 2025 года) Федерального закона от 28.12.2024 № 544-ФЗ о недопущении в школы детей без проверки легальности их пребывания на территории России и сдачи экзамена по русскому языку.

По данным Рособрнадзора, документы на сдачу экзамена подали 23 616 семей. Большая часть из них отсеялась на этапе приема документов: некоторые семьи не смогли доказать легальность пребывания ребенка в России, некоторые не прошли дактилоскопию и т.п. К экзамену были допущены 8223 человека, явились сдавать 5940, сдали 2964 человека. Остальные дети в школы не попали.

Как сообщил депутатам Госдумы ее спикер Вячеслав Володин, в Нижегородской области количество заявлений на прием в школу от иностранных граждан снизилось почти в десять раз, а в Воронежской области — в семь раз. «Ранее мы с вами обсуждали, что незнание русского языка негативно влияет на процесс обучения как отдельно взятого ученика, так и всего класса, а социальная адаптация для него становится крайне затруднительной», — добавил Володин. По-видимому, г-н Володин считает, что не посещать школу вообще — гораздо полезнее для социальной адаптации.

В июне заместитель министра внутренних дел Игорь Зубов рассказал, выступая в Госдуме, что в России находятся 638 174 несовершеннолетних детей иностранных граждан, причем половина из них нигде не учится. В Москве живет около 80 тысяч таких детей, учатся из них около 25 тысяч. «То, что большая часть из них не учатся, я думаю, что это не соответствует действительности. Но, наверно, где-то половина точно по каким-то причинам болтается», — предположил Игорь Зубов.

Кто же виноват в том, что дети «болтаются» и не могут попасть в школы, куда их решено не пускать на государственном уровне? Валерий Фадеев, глава Совета по правам человека, считает, что родители. Следите за логикой: если ребенок не посещает школу — это нарушение его прав. По Конституции и семейному кодексу, за образование ребенка отвечают родители. Значит, если дети не учатся, родителей надо штрафовать за неисполнение родительских обязанностей. А еще лучше — преследовать уголовно и депортировать из страны.

Делать все это быстро и легко позволяет новый Федеральный закон от 31.07.2025 № 314-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» (в законопроекте уточнялось: в части «установления механизма передачи сведений о несовершеннолетних иностранных гражданах между МВД России и органами управления в сфере образования»). Он обязывает органы образования обмениваться с МВД информацией о детях иностранных граждан, которые поступают в учебные заведения, отчисляются из них, сдают экзамены и даже просто подают заявления о поступлении.

Кое-что пытаются восполнять НКО, но их усилия — капля в море. А родители сами иногда недостаточно владеют русским, чтобы на нем говорить дома с детьми, и недостаточно зарабатывают, чтобы нанять им репетитора или отдать на платные курсы.

Депутат от фракции «Новые люди» Сардана Авксентьева в июне обратилась к главе МВД Владимиру Колокольцеву с требованием высылать из страны семьи мигрантов, у которых дети не посещают школы: «Массовое непосещение школ детьми мигрантов приводит к формированию этнических анклавов и росту числа правонарушений среди несовершеннолетних». А ЛДПР в конце августа выступила с инициативой вообще не впускать в страну семьи мигрантов.

Все это создает ощущение отчаянных попыток гасить пожар бензином… Де для того, чтобы дети мигрантов овладевали русским языком, социализировались, не создавали этнических гетто, не болтались по улицам и не криминализировались, надо не пускать в школы, пока не выучат русский язык. Очевидно же, что они не станут «болтаться» с ровесниками, которые говорят на их языке, а будут прилежно сидеть дома за учебником русского и в одиночестве социализироваться. И никаких анклавов не будет, и этнической преступности, с чего бы ей взяться?

Более того, чтобы снизилось количество преступлений, совершаемых мигрантами, де не следует пускать в страну спокойных взрослых семейных людей с детьми, а надо ограничиться бессемейными: молодежью и маргиналами. А если кто семейный — пусть семьи оставляет на родине. Таким образом мы добьемся резкого снижения количества преступлений, в особенности насильственных и на сексуальной почве?

Очень ведь простая логика, каждому депутату доступная.

Словом, если все это называется инклюзией, — трудно предположить, что тогда называть маргинализацией.

Комментарий

Где сегрегация — там гетто

— Одна из главных претензий к детям мигрантов — что школы, куда они приходят, превращаются в гетто. Но чтобы школа не превращалась в гетто, не надо превращать ничего в гетто. Если нет районов компактного проживания, куда выдавливает мигрантов общество, то нет и школ, где они скапливаются в массовых количествах.

В цивилизованных странах мигрантов принято распределять специально по районам, максимально их рассеивать для того, чтобы они быстрее ассимилировались. Каждая страна, естественно, действует по-своему, но в среднем, например, в Европе все-таки принята инклюзия, и любой ребенок интегрируется в общий класс как можно скорее. Иногда детям дают год для изучения языка именно для того, чтобы ребенок понимал, о чем в школе говорят соученики и учителя.

За границей тех детей, которые приехали без знания языка или с какими-то элементарными его началами — как это обычно бывает и с большинством детей мигрантов в России, — немедленно включают в систему образования. 

Маленькие дети адаптируются довольно быстро: быстро привыкают к языковой среде, лексика у них пока простая, базовая. А подростки, которые не выбирали себе эту языковую среду, и хотя погружены в нее — часто отрицают ее, им проще говорить на родном языке. Но школа требует от них того же, что и от местных сверстников, никаких скидок и поблажек. При этом они получают дополнительные часы изучения языка — непосредственно в школе или в центрах адаптации мигрантов. В Испании, например, это шесть часов в неделю, помимо нахождения в школьной среде.

Впрочем, там тоже не все гладко: некоторым детям после переезда не находится места в школе, а местные чиновники тоже советуют «больше говорить на новом языке с детьми дома». От некоторых ситуаций и оборотов речи прямо-таки веет родной риторикой. Это то, что сейчас твердят в России: «Пусть родители с детьми дома по-русски говорят». Но ведь взрослые тоже далеко не всегда говорят на языке страны, они часто учат его параллельно с детьми и столько работают, что им иногда не до учебы.

Особенно странно, что с тех пор, как на государственном уровне обсуждают эту проблему, никаких существенных программ по изучению русского языка так и не появилось. Сейчас на сайте Министерства образования опубликован список тех муниципальных школ и других государственных учреждений в регионах, где есть курсы русского как иностранного. Список очень разношерстный. Школы есть не в каждом регионе и явно не в достаточном количестве, где-то по одной школе на весь регион. На общем фоне Татарстан выделяется: у них 176 школ. А в Москве — 10. Хотя в Татарстане населения — 4 миллиона, а в Москве — 13.

Не решен и вопрос о том, как учить детей, которым одновременно нужна помощь и по причине ОВЗ, и помощь с освоением русского языка.

Помощь детям с ОВЗ тоже отдана регионам, и тут царит такой же разнобой, как и в обучении русскому языку.

У нас новое законодательство в области образования неплохое, но чтобы реализовать его по уму, оно должно быть подкреплено финансированием. Раньше финансирование было сметным, сейчас подушевое. А подушевое финансирование — это обязательства региона. Сколько регион на ребенка выделяет, столько школы за него и получают. И на эти деньги школа должна как-то крутиться. Отсюда и огромные переполненные классы, и отсутствие необходимых и положенных ребенку дополнительных функций и опций — специальных образовательных условий и адаптированных программ, которые и делают возможным его обучение.

С детьми с ОВЗ все обстоит так же, как и со всеми остальными детьми: школа должна крутиться. В заключении психолого-медико-педагогической комиссии может быть написано, что ребенку положены адаптированная программа, логопед, дефектолог, психолог, тьютор, ассистент и еще какие-нибудь специальные образовательные условия. И родителям кажется, что если они предъявят это заключение, им должны в рамках положенного все дать и обеспечить. Но поскольку это обязательство региональное, то подавляющее большинство регионов — процентов 80 — никак не финансируют эти программы отдельно, у них нет коэффициента к подушевому финансированию.

Или вот, к примеру, в Воронежской области есть коэффициент 19, но только для детей с аутизмом. А если у тебя не аутизм, а другое расстройство — учись как все. В Волгограде есть дифференцированные коэффициенты по нозологиям (группам заболеваний сходного происхождения. — И. Л.). Москва выделяет коэффициент 2 на ребенка с инвалидностью. Но инвалидность не равна «ограниченным возможностям здоровья».

У многих детей нет инвалидности, но есть потребность в специальных условиях, есть заключение ПМПК. Но им тоже ничего не положено. Коэффициент этот недифференцированный. Если ребенок учится в коррекционной школе или коррекционном классе, тогда, может быть, он получит часть нужной ему работы за счет того, что в учреждении есть коррекционный блок, есть уже логопед-дефектолог, для него набирается работы на ставку. 

Поэтому директора, учителя и в целом система образования не любят детей с ОВЗ: они ничего не получают за работу с ними в подавляющем большинстве случаев.

Иногда существуют региональные надбавки: если, допустим, школа реализует программу надомного обучения, тогда учителя могут прикрыться этим якобы надомным обучением, которое на самом деле вовсе не надомное, и получить за индивидуальные занятия или групповые занятия с детьми с ОВЗ какие-то дополнительные деньги.

Но в большей части регионов подушевое финансирование никак не предусматривает нужного ребенку объема занятий, который прописан в заключении ПМПК, и ничего этим регионам за это не бывает. А раз так, то зачем им стараться?

Школа таких детей выдавливает. Началка еще кое-как справляется, но к средней школе дети уже не удерживаются, их становится в классах все меньше, к старшим классам и колледжу их уже смешное количество. И социальная функция образования, которая заключается в том, чтобы интегрировать людей с разными особенностями в общество, проваливается. Дети — забота родителей, и только.

Интересно, что в Челябинской области, например, есть выплаты родителям за семейную форму обучения. В других регионах этого нет, в Москве тоже на это денег не выделяется. Поддерживать семейную форму образования государство не готово, зато готово контролировать. А семейное образование детей с ОВЗ находится совсем в тени: оно всегда сопряжено с дополнительными трудностями, не любая школа возьмется аттестовывать такого ребенка, вообще захочет с ним связываться. Для нее это лишние хлопоты и затраты и никакой компенсации.

В Москве десять лет назад коррекционные школы сливали с обычными в большие комплексы. Закончилось это тем, что часть этих школ внутри комплексов перепрофилировали, закрыли, стали брать обычных детей. Обычным детям не хватает мест, так что с какой стати тратить ресурс на детей с ОВЗ, если можно потратить его на обычных? Примерно то же произошло и по всей стране.

Сначала коррекционные школы просто массово закрывались, потом все-таки закрываться перестали, но открывается их все равно не столько, сколько нужно для того, чтобы учить детей. В Москве был проект «Ресурсная школа» (общеобразовательная школа, внутри которой созданы специальные условия для обучения детей с инвалидностью и ОВЗ. — И. Л.). В него на ранних этапах входило 72 школы, сейчас из них осталась половина. Это что значит — всех обучили? Или просто не хочется больше деньги на них выделять? На одну ресурсную школу в этом проекте выделялось около 11 миллионов рублей. Если вычесть налоги, административную часть — поделим на людей: сколько годовых зарплат там можно выплатить? Пять или шесть? Если у вас есть комплекс школ на условных 8 тысяч человек, из них 10% с ОВЗ, то есть 800 человек, — что им можно обеспечить на 11 миллионов? Да еще эти миллионы то ли будут, то ли нет: в этом году статус дадут, а в следующем скажут — не дадим, вы плохо стараетесь. Т.е. этот способ финансирования был снова не исходя из потребностей детей, а вообще непонятно из чего. Но и это было уже лучше, чем ноль.

Поэтому перемены нужны очень простые. Можно, например, субсидировать регионам обучение детей с ОВЗ с федерального уровня. Это позволило бы сделать образование равно доступным и в дотационных регионах, и в столице. У нас есть статистические данные, мы знаем, сколько таких детей, по каким программам они учатся. Можно рассчитать бюджет помощи для этих детей на следующий год.

Все, что нужно сделать, — это в достаточной степени финансировать образование (это подробно обсуждают НКО, помогающие детям с инвалидностью и ОВЗ, — например, здесь и здесь). Все остальное вытекает из отсутствия финансирования. Нет специалистов, которые хотят работать с такими детьми, потому что деньги можно добывать более легкими способами. Нет мотивации учиться. Нет мотивации повышать квалификацию у тех, кто уже имеет педагогическое образование. 

Все это вообще не должно зависеть от чиновника, вообще не должно зависеть ни от каких людей, принимающих решения ежегодно. Это должны быть механизмы, которые математически, экономически рассчитывают, сколько и куда нужно денег отправить. Только тогда это будет работать. И школы перестанут тогда закрываться и перестанут их растворять и отдавать под другие нужды. И некоторый педагогический ручеек может потечь в эту сторону, если работать с такими детьми станет хоть немного выгодно.

Детей с разными особенностями в целом — около 10%. Это значит, что в каждом классе из 25 человек у нас двое таких детей в лучшем случае, а в худшем — четыре-пять, и даже больше. И та среда, куда приходят еще и несчастные дети-мигранты, — это вообще не среда аленьких цветочков. Там точно так же есть очень сложные дети с проблемами здоровья и поведения, есть дети, которые буллят других, у которых есть сформированный опыт социального неблагополучия и агрессии даже к раннему возрасту. И если не помогать им — то кого мы дальше будем исключать? Кто будет следующим?