Великая полнота и бунт против бунта

Эмигрант в пространстве и времени 

Ранний интерес к культуре сыграл с будущим художником злую шутку. В иезуитской школе Медельина, где он родился, сочли непозволительно «светским» его эссе про Пикассо и тут же отчислили вольнодумца. В детстве Фернандо увлекался корридой и даже учился на матадора. Но потом тяга к творчеству пересилила — рисунки 16-летнего Ботеро уже публиковала популярная газета El Columbiano. Через несколько лет начинающему художнику повезло: он выиграл второй приз на IX Колумбийском художественном салоне, продал все картины со своей выставки и получил деньги на образование. Ботеро отправился в Европу, чтобы увидеть оригиналы любимых произведений, которые знал лишь по репродукциям. 

Старый Свет давал возможность нырнуть в бурлящую среду современного искусства, но Ботеро ею пренебрег. Его отношение к актуальным течениям и дальше будет как минимум настороженным, а его собеседниками станут мастера, проверенные столетиями.

В Италии Фернандо особенно впечатлили работы Пьеро делла Франчески, Паоло Учелло и Джотто. Обобщенность и геометричность образов, монументальность, эмоциональная сдержанность — эти черты искусства кумиров Ботеро со временем станут элементами его собственного почерка. Несколько лет художник впитывал культурные богатства Старого Света. Хотел не столько найти оригинальную манеру, сколько овладеть мастерством. Такой приоритет — тоже знак несовпадения с современностью, которая выше профессионализма ценила новизну и авторский стиль. Его художник выработает, но прежде переживет большое разочарование. 

Вернувшись на родину в 1955-м, он выставляет новые картины — и терпит фиаско. Публика не заинтересована совсем — считает работы Фернандо старомодными и чуждыми латиноамериканскому духу. На произведения некогда подававшего надежды автора не нашлось ни одного покупателя. Несколько месяцев Ботеро даже пришлось зарабатывать продажей шин. В 1956-м он женился и сразу отправился в прогрессивную Мексику, где недавно гремело имя Фриды Кало, творили Ривера и Сикейрос. Считается, что прорыв Ботеро произошел именно там. Отчасти это верно, хотя многие составные элементы авторской манеры были найдены им прежде — в итальянском Возрождении. 

В Мехико Ботеро пишет «Натюрморт с мандолиной». Инструмент на полотне будто раздулся и опух, а его широкое отверстие сжалось до двух щелочек. Так художник понял, что искомой монументальности образа можно добиться, преувеличив объем и одновременно уменьшив некоторые детали. Это важная составляющая эстетики зрелых работ Ботеро. 

Во второй половине 1950-х и в 1960-м у художника проходит несколько выставок в США. На родине следят за его успехами и уже считают звездой современного искусства — даже назначают профессором Национального университета Колумбии (в 26 лет). Тем не менее в конце 1960 года Ботеро решается на эмиграцию в США, где его имя известно лишь немногим. За риск пришлось заплатить почти сразу — распался брак. Живописец оказался в чужой стране почти без денег и языка, в первые годы в Нью-Йорке он недоедал и страдал от одиночества. Однако случались и удачи. В 1963-м музей Метрополитен показывал прославленную «Мона Лизу». Ботеро часто переписывал на свой лад классические полотна. Среди них была «Мона Лиза в 12 лет». Находчивый директор Музея современного искусства (MoMA) приобрел работу колумбийца и сразу выставил ее — этот забавный диалог с Леонардо да Винчи привлек к Ботеро внимание. 

Однако нью-йоркское арт-сообщество с гостеприимством не спешило. Прессе и публике художник нравился, но критики не стесняли себя в выражениях. Так, один из авторов назвал типичного персонажа картины Ботеро плодом, зачатым Муссолини в утробе неотесанной крестьянки. Отчасти враждебность объяснялась нежеланием художника вписываться в американские тренды — колумбиец держался в стороне от схватки абстрактного экспрессионизма с поп-артом и упорно отстаивал собственное видение искусства. 

Со второй половины 1960-х его дела все же пошли в гору — популярность росла как в Штатах, так и в Европе. Тогда же окончательно оформился стиль Ботеро, тяготеющий к неопримитивизму. В начале 1970-х персональная выставка живописца отправляется в большое турне по городам Германии. С ним начинает сотрудничать модная американская галерея «Мальборо». Постепенно Ботеро становится не только известным, но и богатым. Латиноамериканский бум в литературе тоже сыграл ему на руку. Тогда же Фернандо стал систематически заниматься скульптурой. 

В жизни художника случались трагедии. В 1974 году погиб его маленький сын Педро, а следом распался второй брак. Позже Ботеро женился на греческой художнице Софии Вари и прожил с ней 45 лет. Партнеры ушли из жизни в 2023-м с интервалом в несколько месяцев. В 1994 году, когда Ботеро приехал в Боготу, его едва не похитили террористы. Спустя год рядом с его скульптурой «Птица мира» в Медельине произошел взрыв, унесший жизни 27 человек. По желанию художника искалеченное взрывчаткой произведение осталось на прежнем месте, а рядом появилась его точная копия. Атаки на Ботеро были связаны с одним из его сыновей — крупным колумбийским политиком. Долгое время Фернандо мог прилетать на родину лишь на несколько часов из-за террористической угрозы. 

Но творческое признание шло только по нарастающей. Его работы экспонировали главные музеи мира. Монументальные скульптуры выставляли на Елисейских полях в Париже, Парк Авеню в Нью-Йорке, бульваре Кастеллан в Мадриде и римском Форуме. Сам Ботеро работал ежедневно. Все его дома были обустроены для решения разных творческих задач. Перемещался между ними художник тоже согласно строгому распорядку. Так, в Монте-Карло мастер занимался графикой (весна), в Тоскане — скульптурой (лето), а в Нью-Йорке и Париже — живописью (осень и зима). 

Равенство. Баланс. Любовь 

Полнота — константа искусства Ботеро. Корпулентными в его работах оказываются все — мужчины, женщины, дети, домашние питомцы, предметы в натюрмортах. Даже горы и кроны деревьев смягчены округлостью. Герои художника подчеркнуто негероичны — порой вопреки биографии и статусу. Папа римский Лео Х (вариация на тему портрета Рафаэля) смотрится ребенком-гигантом, растерявшимся от неожиданного внимания к себе. Генералы из военной хунты, которые должны внушать ужас, напоминают братьев-близнецов бравого солдата Швейка. Слегка неказистыми, чудаковатыми пухляшами у Ботеро оказываются президенты, интеллектуалы, даже архангелы и святые, как, впрочем, и демоны. Его балерины не изящны в общепринятом смысле, а матадоры далеки от стереотипного мачо-атлета. Иисус Христос на полотне Ecce homo (1967) тоже не каноничен — синяки и кровоподтеки изображены на «человеческом, слишком человеческом» теле. 

Работы художника за эту особенность часто называют карикатурами. Но высмеивания в них нет. Скорее Ботеро отвергает сам принцип идеализации, отчуждающий индивида от собственной натуры. Художник утверждает равенство в со-природности. Но, расколдовав идеал, он заново наделяет персонажей монументальностью. Так существо в своем несовершенстве обретает значимость. 

Преувеличенные внешне, внутренне персонажи художника, напротив, уравновешенны. Они как бы уловили ритм мира и, сообразуясь с ним, выстроили собственный баланс. 

Ботеро — не счастливый обладатель розовых очков. В его картинах появляются Пабло Эскобар, латиноамериканские диктаторы и пытки, которым подвергли иракских пленных американские военные (серия «Абу Грейб»). Сцены насилия Ботеро пишет сдержанно. Палачи — те же самые «округлые» люди. Здесь важно понять логику художника, который объяснял: «Когда я начинаю, например, писать какого-нибудь диктатора, я должен очень тщательно и нежно обходиться с красками — в некотором смысле это любовное действо. Живопись превращает ненависть в любовь». 

Бунт против бунта 

Один из важных элементов творчества Ботеро — многочисленные вариации классических картин, переработанных в его манере. У художника есть собственные «Моны Лизы» (несколько), «Чета Арнольфини» по Ван Эйку, портреты «вслед за Пьеро делла Франческа», перифразы Ван Гога, Караваджо, Рубенса и, наконец, немало «диалогов» с Веласкесом и Пьером Боннаром. По-своему переписывая мастеров прошлого, Ботеро ломает стереотипное восприятие шедевра — отстраняет его, заново оживляя и одухотворяя. 

Живописец действует как антипод своего современника Энди Уорхола. Родоначальник поп-арта играл по правилам времени, принял роль «художника-конвейера» и создавал «тиражные» произведения. По сути, он визуализировал то, что философ Вальтер Беньямин называл утратой ауры технически воспроизводимым искусством. Ботеро же, напротив, пытается вернуть живость затертой копиями классике. 

Работы колумбийца часто называют как бы игнорирующими эпоху. Но скорее он отвечал на ее вызов. Просто бунтовал в свойственной ему манере — не выкрикивал лозунги, а упрямо гнул свою «оппозиционную» линию. Один из лейтмотивов культуры ХХ века — конфликт человека с природой и самим собой. Отчасти он выразился в радикальной установке на прогресс и попытках рационально перестроить как общество, так и индивида. У каждой коллективной утопии, будь то коммунизм или национал-социализм, была своя вариация «нового человека». Персональная утопия американской мечты сущностно отличалась от них меньше, чем эстетически. Внешняя и внутренняя природа отвергалась ради идеала, а жизнь подчинялась логике борьбы за него и против косного, недоброго мироустройства. 

Художник отрицает установку на борьбу и говорит о сложном пути осознанного принятия жизни в ее несовершенстве и хрупкости. Отсюда и произрастают сбалансированность и просветленное спокойствие его реальности. 

Тихий конфликт Ботеро с прогрессистским мейнстримом особенно заметен в его скульптурах, вдохновленных палеолитическими Венерами, египетским искусством и греческой архаикой. Нашедшие место в мегаполисах, они смотрятся чудом уцелевшими статуями из древнего храма — чужеродными в новой жизни. Однако горожанам нравятся — и это неудивительно. Скульптуры Ботеро показывают мир, живущий по более гуманным законам. В него хочется вырваться из «самоубийственной гонки» в тени холодноватых стеклянных многоэтажек. Произведения художника действуют как он сам: в своей точке пространства превращают агрессивную динамику в гармоничный диалог с реальностью. Но и мегаполис силится присвоить их — делает островками гармонии для отдохновения взгляда, который вскоре снова сосредоточится на дальней, требующей завоевания цели. 

Сорин Брут