«Диалог с Россией пока еще возможен»

С формального окончания контртеррористической операции в Чечне — в 2009-м году — прошло уже 16 лет. Но для семей, которые так и не смогли узнать, что случилось с их родным человеком, время не имеет значения. Логика диктует, что все эти люди давно уже мертвы. Но без знания о том, как они погибли, без возможности предать их тела земле логика сдает позиции, уступая выматывающей все душевные силы надежде на то, что пропавшие во время войны в Чечне люди, возможно, еще живы.

Иногда такое бывает. Например, когда в Сирии в конце прошлого года рухнул режим Асада, из тюрем начали выпускать похищенных много лет назад людей. В этих страшных тюрьмах некоторые отсидели несколько десятилетий и выжили… Похожее случилось и в Бангладеше, где в прошлом году другой диктаторский режим — Шейх Хасины — перестал существовать. Там тоже открылись тюрьмы, и многие из тех, кто был похищен представителями режима и о чьей судьбе годами ничего не было известно, вернулись к своим близким.

Европейский суд по правам человека за эти годы вынес более 300 решений по делам о насильственных исчезновениях в Чечне, совершенных представителями российского государства. В некотором роде наше государство даже признало эти решения, выплатив жертвам — семьям похищенных — компенсации. Но ни в одном из этих случаев не было проведено расследования, ни разу за все время государство не прояснило судьбу жертв насильственных исчезновений. Это свидетельствует не только о том, что государство не было заинтересовано в расследовании этих тяжких преступлений и в наказании виновных. Это говорит о том, что людей в Чечне похищали не для того, чтобы их потом поместить в тюрьму. Похищения в Чечне, как правило, заканчивались физическим уничтожением похищенных, и эта массовая практика была сознательной политикой, проводимой с целью запугивания и подавления населения Чечни, когда-то посмевшего поддержать идею независимости от России.

Такая практика продолжается в Чечне и сейчас. Каждый год правозащитники фиксируют десятки случаев похищений жителей Чечни, многие из них пропадают бесследно. Как 27 задержанных и затем, по информации «Новой газеты», казненных жителей Чечни. Как блогер Салман Тепсуркаев. Как сотрудник чеченской Росгвардии Ясин Халидов… В лучшем случае государство фиксирует лишь факт исчезновения этих людей, внося их в статистику без вести пропавших. Но в реальности этих людей никто из уполномоченных структур не ищет. По статистике, Чечня многие годы продолжает оставаться на втором после Москвы месте по количеству пропавших без вести людей. А если считать исходя из количества населения в этих двух регионах, маленькая Чечня занимает по этому показателю безусловное первое место в России.

Во время второй чеченской войны в «Новой газете» была рубрика «Люди исчезающие». Ее вела Анна Политковская. Она публиковала истории похищенных людей в каждом номере «Новой газеты». Жертв было так много, что в одной маленькой колонке Политковская рассказывала о двух и даже трех похищенных. Обстоятельства их похищения (как правило, во время зачисток федеральными силами чеченских сел) были настолько похожими, что казалось, Анна Степановна все время рассказывает одну и ту же историю. Меняются в ней только имена людей и названия чеченских сел. Отклика в российском обществе эта тема не находила.

Но для Чечни она была кровоточащей. Ее не могли и, в общем, не хотели спускать федеральным властям ни избранный в 2003 году президентом Чечни Ахмат Кадыров, ни назначенный после гибели Кадырова-старшего президентом республики Алу Алханов. В этом вопросе они ориентировались не на Москву, которая очень хотела закрыть неудобную тему, а на свой народ. Даже Рамзан Кадыров в первый свой президентский срок пытался добиться от федерального центра если не расследования обстоятельств насильственного исчезновения тысяч чеченцев, то хотя бы открытия ДНК-лабораторий для создания геномной базы похищенных и идентификации тел, которые регулярно обнаруживают в Чечне в массовых захоронениях. Но по мере того как ужесточался режим Кадырова-младшего, практика насильственных исчезновений зажила новой жизнью, и тема эта стала в республике запрещенной.

Уже нет колонки Анны Политковской. Нет и правозащитных организаций в Чечне, которые помогали жителям республики обращаться с жалобами в Европейский суд по правам человека. Да, собственно, у жителей Чечни (как, впрочем, и России) больше нет возможности апеллировать к Европейскому суду, после того как в 2022 году из-за начала военного конфликта в Украине Россию исключили из Совета Европы.

Последним бастионом международной защиты для российских граждан остается ООН. О структуре и возможностях этой организации россияне знают мало, так как Европа с ее механизмами наднациональной защиты всегда была ближе и понятнее.

Но именно в ООН в конце 80-х годов была впервые поднята тема насильственных исчезновений и создана сначала рабочая группа, а затем и Комитет ООН по насильственным исчезновениям. И произошло это только потому, что мамы на другом конце света — в Аргентине и Чили — не смирились с исчезновением своих детей.

Истории этих матерей, чьи дети стали жертвами диктаторских режимов, до боли похожи на истории чеченских матерей. Но история организации «Матери площади Мая», созданная этими женщинами, уникальна. Она началась в 1977 году, когда 

Движение «Матерей площади Майя» стало отправной точкой для борьбы с насильственными исчезновениями во всем мире, и именно этим женщинам мы обязаны принятой в 2006 году Международной конвенцией для защиты всех лиц от насильственных исчезновений. О том, какие механизмы существуют в ООН для борьбы с этими преступлениями и почему так важно о них знать сегодня в России, Елене Милашиной рассказывает член Рабочей группы по насильственным или недобровольным исчезновениям при Комитете ООН, доктор юридических наук Гражина Барановска.

— Гражина, скажите, пожалуйста, как вы лично начали заниматься этой темой и попали в Рабочую группу по насильственным или недобровольным исчезновениям при Комитете ООН.

— Моя основная специализация — академическая, я работала в Центре по правам человека в Польше. Основной задачей этого центра были исследования в рамках международной защиты прав человека, поэтому мы изучали механизмы европейской системы и системы ООН.

Одним из моментов, который меня очень заинтересовал, был сравнительный анализ различных юридических механизмов, которые применяются к проблеме насильственных исчезновений. В частности, насколько схожи эти механизмы в Европе и чем они отличаются от юридических подходов в других регионах мира. Это и стало основой моей докторской диссертации, над которой я работала в Польше.

Я владею немного русским и турецким, и во время работы над докторской диссертацией я встречалась с семьями [похищенных], в основном в Турции и на Кипре, чтобы узнать их точку зрения. И это было одним из самых сильных движущих факторов в моей работе — 

Но для семей было важно знать, что произошло с их похищенными родственниками. И этот момент очень побудил меня к более активной работе.

После защиты докторской диссертации по насильственным исчезновениям я также работала над исчезновениями во время военных конфликтов. А три года назад открылась одна из вакансий в рабочей группе.

В рабочей группе пять экспертов, каждый из которых представляет отдельный регион мира. Эти эксперты назначаются не государствами, а президентом ООН. Имеют значение только их знания и опыт. Я полагала, что еще слишком молода, чтобы претендовать на эту должность, поэтому, если бы меня не подталкивали некоторые из моих наставников и бывшие члены рабочей группы, я бы не стала подавать заявку. Но они сказали: «Что ж, это действительно хороший момент. Вы можете внести реальный вклад, особенно благодаря вашим знаниям о пропавших без вести мигрантах и людях, насильственно исчезнувших в условиях войны». Надо сказать, что на тот момент уже несколько месяцев развивался военный конфликт в Украине. Именно это ноу-хау — работу по проблеме насильственных исчезновений в ходе военных конфликтов — я привнесла в рабочую группу.

— Вы представляете Восточную Европу в этой группе и сейчас упомянули такие страны, как Турция, Кипр и Украина. Но при этом ничего не сказали о России, в частности о Чечне. Почему? Ведь до Украины это был самый большой, самый кровопролитный современный конфликт в Европе, и у Чечни своя большая история, связанная с насильственными исчезновениями.

— Да. Конечно. Для европейского юриста насильственные исчезновения в Чечне рассматриваются как один из механизмов, которые использовали российские военные и правоохранительные органы во время военных действий в этом регионе. И надо сказать, что именно чеченские жалобы в ЕСПЧ сыграли основополагающую роль в том, как развивалась судебная практика Европейского суда по правам человека в этом направлении. Как нарабатывались механизмы признания прав семей похищенных и как разрешались различные юридические вопросы в плане доказывания самого факта насильственного исчезновения. Потому что в основе каждого такого дела из Чечни лежит его отрицание государством. Так что это не обычное, не простое судебное разбирательство, где речь идет только об оценке доказательств уже установленного факта. Суду в данном случае надо было установить, был ли сам факт преступления в ситуации, когда человек говорит: «За исчезновением моего близкого стоят агенты государства», — а государство в ответ утверждает, что никакого насильственного исчезновения не было.

Но рабочая группа, в которой я сейчас состою, занималась насильственными исчезновениями в Чечне еще до того, как я к ней присоединилась, с самого начала чеченской войны.

Хотя самое большое количество насильственных исчезновений людей было обусловлено, конечно же, с периодом активных боевых действий в Чечне.

— Или тем, что теперь люди в Чечне перестали обращаться куда-либо, потому что российские правозащитные организации с 2022 года фактически перестали работать в этой республике. Но возможно, еще и потому, что в Чечне очень мало знают о вашей рабочей группе, как и про то, что есть Комитет ООН по этой проблеме.

— Тут надо пояснить, что комитеты ООН (например, Комитет по правам человека, Комитет по насильственным исчезновениям и другие комитеты) — это органы ООН, которые действуют на основе международных договоров, конвенций, к которым присоединились или которые ратифицировали те или иные государства. Но в ООН есть внедоговорные формы реагирования — например, так называемые специальные процедуры.

И формат рабочей группы (например, нашей — по насильственным исчезновениям) — это как раз одна из таких процедур.

Рабочая группа — это самая первая из существующих специальных процедур ООН.

Одно из главных различий между специальными процедурами и комитетами заключается в том, что специальные процедуры (а это и рабочие группы, и специальные докладчики, и независимые эксперты) распространяются на все страны, независимо от того, ратифицировали ли они соответствующий международный договор. Таким образом, если есть государство, которое не ратифицировало ни одного договора, то специальные процедуры все равно могут действовать в отношении этого государства, в то время как комитеты действуют только в отношении государств, ратифицировавших договор. То есть комитет может заниматься Россией только в том случае, если Россия ратифицировала конкретный договор. Например, Россия не ратифицировала Конвенцию ООН о защите всех лиц от насильственных исчезновений. И поэтому Комитет ООН по насильственным исчезновениям не может заниматься Россией и принимать жалобы от российских граждан, а наша рабочая группа может.

— И в чем заключается эта работа?

— Во-первых, важно понимать, что мы не должностные лица ООН. Мы независимые эксперты, действующие в личном качестве, и нас назначает Совет ООН по правам человека. В сентябре каждого года мы подаем доклады Совету ООН по правам человека о проделанной работе. Каждый из пяти членов рабочей группы назначается на шесть лет, то есть существует ротация членов. И как я уже сказала, каждый член представляет свой регион (в него, как правило, входит несколько стран). Я представляю страны Восточной Европы, в том числе Россию и Украину.

Главной причиной создания рабочей группы по насильственным и недобровольным исчезновениям было желание семьей пропавших без вести людей получить информацию о судьбе своих близких. И в какой-то момент они стали требовать этих ответов от ООН. Они настаивали, чтобы ООН вмешалась и выяснила, что случилось с пропавшими без вести. В то время, в 1980 году, считалось, что это касается в основном Латинской Америки. Если вы посмотрите на цифры и географию обращений в рабочую группу за первые годы ее работы, именно в странах Латинской Америки нами было зафиксировано большинство случаев насильственных исчезновений.

Процедура обращения в рабочую группу предельно проста, так было с самого начала. Члены семьи, предполагая, что их близкий человек стал жертвой насильственного исчезновения, связывается с нами, описывают обстоятельства исчезновения человека, объясняют, почему они считают государство ответственным за его исчезновение. Затем рабочая группа рассматривает это обращение, и при наличии достаточных оснований полагать, что речь идет о насильственном исчезновении, мы обращаемся с запросом к властям государства. И многие государства отвечают нам, некоторые из них раскрывают в ответах судьбу и местонахождение исчезнувшего лица, объясняя, например, что человек был задержан, или предоставляют нам другую информацию о нем. Таким образом, рабочая группа выступает в качестве канала связи между семьей и государством. В этом заключается гуманитарный мандат рабочей группы.

Помимо гуманитарного мандата, который в значительной степени конфиденциален, мы совместно с другими мандатариями специальных процедур отправляем обращения государствам, освещая системные проблемы в сфере соблюдения прав человека или конкретные нарушения, такие как насильственные исчезновения, пытки, внесудебные казни. Согласно общему правилу, такие обращения становятся публичными через два месяца.

Мы делали такие обращения по целому ряду государств по всему миру, включая Россию. В Россию, например, мы ежегодно отправляем множество сообщений, и на некоторые из них мы получаем ответы, на другие — нет. В последние годы мы получаем не так много ответов, но все-таки имеющиеся свидетельствуют о наличии взаимодействия рабочей группы с властями Российской Федерации. Какой бы изолированной от международного сообщества ваша страна ни казалась, диалог пока еще возможен.

— Расскажите немного, как обстоит ситуация с насильственными исчезновениями на Американском континенте. Ведь именно там началась борьба с этими преступлениями и была создана ваша рабочая группа. Я в 2009 году познакомилась с аргентинской организацией «Матери площади Мая», эта организация продолжает свою работу, потому что даже спустя почти 50 лет не все судьбы людей, исчезнувших во время хунты, известны. Я также общалась со своими коллегами-журналистами из Мексики и выяснила, что там проблема насильственного исчезновения людей стоит крайне остро. Мексика — один из самых больших источников обращений в вашу рабочую группу. Совсем недавно вы выпустили доклад, в котором в качестве страны-нарушителя фигурировали Соединенные Штаты, допускающие насильственные исчезновения в отношении мигрантов — выходцев из Латинской Америки.

— Вы правы, можно с уверенностью сказать, что рабочая группа не была бы создана, если бы не семьи Латинской Америки периода «военных хунт». Эти семьи были движущей силой. И вы совершенно справедливо упомянули «Матерей площади Майа», которые сыграли решающую роль в создании и продвижении многих идей, включая привлечение ООН к решению данной проблемы.

Но насильственные исчезновения начались не в Аргентине или Чили. Я имею в виду, что именно семьи пропавших без вести в Чили и Аргентине настаивали на стольких изменениях, включая создание рабочей группы. Но мы как рабочая группа наблюдали, что исчезновения происходили и в ряде других конфликтов задолго до прихода военных хунт ко власти в Латинской Америке. Так, у нас есть, например, случаи из 30-х годов прошлого века, времен режима Франко. И мы знаем, что это была системная практика в Испании в то время. Очень часто люди говорили, что Вильгельм Кейтель, нацист и немецкий военный преступник, был первым человеком, когда-либо осужденным за насильственные исчезновения, потому что он исполнял указ Гитлера и стоял за массовыми исчезновениями людей во Франции. Но Франко этим занимался еще до нацистов в Германии. 

Благодаря именно их усилиям и произошел ряд правовых изменений в международном праве. Они добивались не только создания рабочей группы, но и принятия сначала Декларации ООН, а затем и Конвенции по защите всех лиц от насильственных исчезновений. Потом последовали изменения в судебной практике по всему миру. У нас было много дел, переданных как в Комитет ООН по правам человека, так и в Межамериканский суд, и именно тогда суды разработали многие принципы, которые сейчас крайне важны для нас. Например, признание семей похищенных жертвами насильственного исчезновения. Это положение теперь включено в Международную конвенцию о насильственных исчезновениях.

— Это, безусловно, очень важно, но удается ли вашей рабочей группе добиться конкретных результатов, узнать о судьбе конкретного человека?

— Это очень хороший и важный вопрос, потому что, в конце концов, вся наша работа имеет смысл только в том случае, если мы можем дать ответы, верно? В этом суть проблемы. И короткий ответ таков: да, мы можем дать ответы некоторым жертвам. Чтобы развить эту тему немного глубже, я постараюсь привести несколько примеров того, что произошло, если только вы не хотите, чтобы я сначала сказала несколько слов о текущей ситуации с исчезновениями, произошедшими в 70-х годах в Чили и Аргентине.

— Да, пожалуйста.

— До сих пор большое количество семей как в Аргентине, так и в Чили все еще не знает, что случилось с их близкими. Другие семьи получили эти ответы, в том числе и с нашей помощью. После падения военных хунт в этих странах последующие власти прилагали различные усилия в решении этой проблемы. Нынешние власти Аргентины, по сути, не уделяют этому должного внимания, но были политические времена, когда много усилий было вложено в судебное преследование, расследования, поиски пропавших без вести. Проводились эксгумации. Устанавливались места содержания под стражей. Проводилось множество ДНК-тестов. Именно усилия матерей и бабушек из организации «Матери площади Мая» привели к прорыву, который подтолкнул людей к работе с ДНК в США. Они связались с американскими учеными и спросили: можно ли идентифицировать ДНК, например, насильственно исчезнувшего ребенка (проблема с похищенными в те времена детьми до сих пор очень актуальна в этих странах), если и оба его биологических родителя исчезли? 

Но многие семьи до сих пор не имеют никакой информации о своих близких, и на то есть ряд причин. Во-первых, существовала политика, особенно со стороны аргентинских властей, уничтожения тел. Мертвых и даже еще живых людей просто сбрасывали с самолетов в море. То есть тела их невозможно найти, и если нет никаких записей или свидетельств тех, кто это делал, кто был очевидцем, то установить судьбу пропавшего таким образом человека крайне сложно. Скорее всего, невозможно.

С другой стороны, если бы [нынешние] власти в этих странах имели более последовательную политику в этом вопросе, то можно было бы сделать гораздо больше. Так что, безусловно, есть также политические причины, по которым до сих пор не было сделано больше.

— Вы сейчас говорите о ситуации, когда режим, практикующий насильственные исчезновения, рухнул и его сменила более-менее гуманная власть. А что делать людям в условиях, когда режим, прибегающий к таким устрашающим практикам контроля, существует продолжительное время и не меняется? Например, что делать жителям Чечни, для которых проблема насильственных исчезновений никуда не делась с окончанием военного конфликта? Насколько вообще распространена практика насильственных исчезновений там, где нет войны или хунты?

— Это действительно важный вопрос, потому что поначалу большинство людей скажет, что это касается только тоталитарных государств. Но мы видим, что насильственные исчезновения происходят в разных контекстах. Да, статистика нашей рабочей группы говорит о том, что наибольший рост числа случаев насильственных исчезновений происходит во время вооруженного конфликта. Война — всегда один из главных факторов, который — не в каждом контексте, но во многих — способствует насильственным исчезновениям.

Кроме того, насильственные исчезновения часто происходят и в ситуациях, не связанных с военными действиями. Например, в так называемых войнах с наркотиками или войнах с терроризмом. Когда люди, которых считали террористами, исчезали, и при этом нарушителями выступали власти даже демократических стран.

Мы также видим, что насильственные исчезновения применяются и в борьбе с нелегальной миграцией. И даже во время выборов. Например, в прошлом году мы опубликовали большой доклад о случаях насильственных исчезновений людей в связи с выборами. И если я правильно помню, в этом докладе были примеры из России. В данном докладе мы рассмотрели, как растет число насильственных исчезновений в начале выборов, во время предвыборной кампании, а также в течение нескольких недель после них. Поэтому чем больше мы изучаем и анализируем различные тенденции, тем больше видим, что это происходит действительно в совершенно разных контекстах. Но, конечно, военные конфликты, вероятно, будут первой причиной массового числа насильственных исчезновений, и на втором месте — авторитарные режимы, пытающиеся бороться с инакомыслием.

— И Чечня — это то место, где оба этих контекста сошлись.

— Да, это один из тех примеров, когда обе тенденции действительно совпадают.

— Расскажите о работе вашей рабочей группы по чеченским делам, пожалуйста. У вас было много обращений из Чечни?

— Этот конфликт по разным причинам больше отразился на юридической практике Европейского суда по правам человека. Данный суд вынес большое количество решений относительно исчезновений в Чечне, в которых очень четко говорится, что это ответственность властей, что именно власти стали причиной исчезновения этих людей. Так что с юридической точки зрения в этом нет никаких сомнений. То же самое и с рабочей группой, но у нас было гораздо меньше обращений от жертв насильственных исчезновений из этого региона. В 2000 году у нас было больше всего чеченских дел, зарегистрированных в рабочей группе, — 206 случаев. Затем у нас было более 100 дел в 2002–2004 годах. Хотя Россия и взаимодействовала по этим обращениям с ЕСПЧ и рабочей группой, это не приводило к установлению судьбы похищенного человека или, что еще важнее, к поиску похищенных.

Но эту практику использовали автократические власти против тех, кого они считают оппонентами своей политики.

Мы знаем и другие вооруженные конфликты, где происходили исчезновения гражданского населения. В числе примеров — Босния и Герцеговина. Там тоже практика насильственных исчезновений была направлена в основном на мужчин, и речь шла не о солдатах, хотя, конечно, и они пропадали, а о большом количестве гражданских лиц. И я полагаю, причиной этого также были соображения политического, а не военного порядка. Эту тенденцию — увеличение случаев насильственного исчезновения гражданских лиц — мы наблюдаем в современных вооруженных конфликтах, и это очень тревожно, потому что у родственников гражданских лиц, исчезнувших в ходе вооруженного конфликта, зачастую еще меньше возможностей узнать, что случилось с их близкими, чем у семей пропавших без вести военных.

— Насколько вообще распространены в мире насильственные исчезновения?

— Широко. И очевидно, что тенденции к сокращению числа жертв насильственных исчезновений нет. Это можно сравнить с борьбой с пытками. Долгое время у нас действовала Конвенция против пыток. У нас есть специальные процедуры, касающиеся пыток, и тем не менее пытки широко распространены.

Так что на практическом уровне это, безусловно, огромный провал международной правовой системы.

В то же время, возможно, стоит отметить и положительные моменты. Один из действительно важных сигналов, который международная борьба с насильственными исчезновениями может дать семьям, — это то, что они больше не чувствуют себя одинокими и беспомощными перед лицом собственной беды. Мы часто видим, что семьи, общаясь друг с другом, чувствуют себя гораздо увереннее. Они действительно видят, что могут чего-то добиться. Кроме того, успешно идет и развитие международного права, а это необходимый инструмент для борьбы с насильственными исчезновениями. 

Мы, члены рабочей группы, действительно рады каждому случаю прояснения судьбы и местонахождения исчезнувшего человека. Мы чрезвычайно рады, что государства, еще вчера бывшие авторитарными, обращаются к нам за помощью и действительно включаются в этот диалог, пытаясь установить, что произошло с гражданами их страны. Мы консультируем власти этих государств по вопросам о том, как поступать, например, с эксгумациями, как помочь семьям, которые справедливо требуют информации о судьбе и местонахождении своих близких. Как разрешить эту ситуацию юридически и этически справедливо.

Приведу один позитивный пример. Недавно, летом прошлого года, произошла смена режима в Бангладеш, одной из стран, где произошло много насильственных исчезновений. До смены режима власти отрицали даже сам факт насильственных исчезновений. Семьи и представители гражданского общества, которые требовали информации о судьбе и местонахождении исчезнувших, подвергались уголовному преследованию только за это. Теперь, с приходом нового правительства, ситуация изменилась: люди в безопасности, исчезновения прекратились. Более того, новое правительств пригласило нас приехать в Бангладеш и пообщаться с властями, с семьями и помочь им разработать план действий по установлению судьбы и местонахождения исчезнувших. Одним из действий нового правительства в первые пару дней после прихода к власти стало освобождение ряда заключенных, которые долгое время считались погибшими, поскольку исчезли 10 или 15 лет назад.

— А почему они к вам обратились, как вы считаете?

— Я думаю, что к этому привело множество факторов. Во-первых, новые власти Бангладеш после смены режима искренне хотят построить демократическую страну, уважающую права человека. Конечно же, после долгого периода автократии это крайне сложно, и эта идея вызывает у некоторых слоев бангладешского общества сильное недовольство. Многие люди предпочли бы сохранить прежний режим или его иную форму. Но это стремление к демократии новых властей было подготовлено годами работы гражданского общества, СМИ и активистов. В нынешнем правительстве Бангладеш они представлены. Например, лидер очень известной бангладешской НКО, который сам несколько раз становился жертвой насильственных исчезновений и поэтому, так сказать, был объектом внимания рабочей группы. Он теперь также входит в новое правительство.

Поэтому первым фактором, который я бы отметила, было искреннее желание властей признать проблему насильственных исчезновений и сделать так, чтобы эта практика перестала существовать. Кроме того, это тесная связь нового правительства с гражданским обществом и НКО. И третий элемент — это то, что, несмотря на преследования, в Бангладеш были люди, в первую очередь семьи похищенных, которые много лет боролись за сохранение памяти о жертвах насильственных исчезновений.

— Ни одного из этих условий для того, чтобы государство наконец признало проблему незаконных исчезновений и начало ее решать, в России в данной момент нет. Есть только семьи исчезнувших людей. И этих семей в России тысячи. Но насколько я поняла, в последние годы в вашу рабочую группу обращений из России почти не поступает.

— Да, с 2022 года подавляющее большинство дел, связанных с Россией, которые у нас сейчас есть, касаются граждан Украины. Я не думаю, что за последние два года мы получили хоть одно дело, касающееся граждан России. Но позвольте мне дать на это немного более развернутое пояснение. Даже если насильственное исчезновение человека произошло 20, 30, 40, 50 лет назад, это дело все еще может быть передано нам. И если есть основания полагать, что за исчезновением стоят представители органов власти, мы определенно можем это обращение зарегистрировать.

Первое, что мы делаем в этом случае, — отправляем запрос правительству с требованием предоставить информацию о судьбе и местонахождении, а затем регулярно отправляем напоминания. Таким образом, раз в год мы отправляем напоминание государствам по всем незакрытым делам (а дела мы закрываем, когда установлены судьба и местонахождение исчезнувшего лица). Поэтому каждый год в мае мы отправляем ежегодное напоминание Российской Федерации. 

Бывают ситуации, когда семьи, даже те, кто регистрировал у нас дело много лет назад, предоставляют нам новую информацию по делу (например, показания бывшего заключенного, который видел исчезнувшее лицо в конкретной тюрьме), и просят перепроверить ее. В таком случае мы направляем правительству соответствующий запрос (мы не раскрываем информацию о наших источниках, чтобы не подвергать их опасности). И есть ряд государств, которые нам отвечают.

Однако мы, разумеется, надеемся, что в конечном итоге нас пригласят в Российскую Федерацию, чтобы встретиться с людьми на местах и дать рекомендации властям, более подробно изучив ситуацию в стране. Я уже приводила в пример Бангладеш. Когда мы приехали туда, пообщались с людьми и более подробно изучили ситуацию в целом, мы смогли дать более подробные рекомендации. Мы заметили некоторые проблемы и поняли, что их можно легко решить, сделав подход более ориентированным на жертв.

— Вряд ли такое приглашение возможно в ближайшем будущем. Но из нашего разговора, мне кажется, следует, что самым важным моментом, который фундаментально влиял на ситуацию и ее вероятный сдвиг в положительную сторону, все-таки были семьи тех, кого похитили. Именно их усилия и в Аргентине, и в Чили, и в Бангладеш, и в других странах стали определяющими. Мне кажется, было бы важно донести до чеченских семей — и тех, чьи близкие исчезли во время военного конфликта, и тех, чьи родственники исчезли уже в так называемое «мирное время», — информацию о вашей рабочей группе и о том, как в нее безопасно обратиться.

— Да, безусловно. Обратиться в рабочую группу легко. На веб-странице рабочей группы есть файл заявки, ее можно заполнить на русском языке. Это небольшая форма, которую нужно заполнить и отправить. В идеале — по электронной почте. Но ее можно отправить и обычной почтой в наш офис в Женеве. До момента регистрации обращения может пройти несколько месяцев. После этого мы свяжемся с заявителем по предоставленному им адресу электронной почты. Заявление также можно подать через НКО. В большинстве случаев заявления в рабочей группе были зарегистрированы НКО, которые должны для этого получить согласие семьи на регистрацию дела.

После того как мы зарегистрировали обращение, мы готовим и отправляем письмо властям с запросом о получении информации о жертве насильственного исчезновения. Это конфиденциальное письмо, но если семья того пожелает или если огласка может сыграть решающую роль в судьбе человека, ставшего жертвой насильственного исчезновения, мы, конечно, можем выпустить пресс-релиз и сделать данный конкретный кейс публичным.