Магический патриотизм: ритуалы и наказания

В сегодняшнем российском контенте очень часто заучит слово «духовность». Вероятно, под этим понимается не то же самое, что понимали Платон, Блаженный Августин, Гегель или Лев Толстой. Вероятно, словом «духовность» большинство людей обозначают нечто такое, что придает неоспоримую значимость их картине мира. Такое, за что можно держаться. Что не исчезнет из-под ног в самый неподходящий момент.

Самое, казалось бы, очевидное при самом общем понимании «духовности» — она есть нечто неочевидное, незримое, нематериальное и не социальное. Но для сегодняшнего российского контента это не совсем так. «Духовность» весьма плотно привязана здесь к вещам вполне зримым, осязательным и социальным. К таким вещам, например, как семья, армия, государство, церковь.

Характерно, что эти вещи понимаются россиянами не в качестве отвлеченных универсальных понятий, но как совершенно конкретные вещи, легко узнаваемые по своим особенным атрибутам. Правда, такие атрибуты сами принадлежат к области отвлеченных понятий и нуждаются в расшифровке — но будучи многократно повторяемыми, не сходящими с языка — обретают убедительность не меньшую, чем самые увесистые и плотные предметы. 

В общем-то, вокруг этих вещей и складывается пространство «духовности», пространство неоспоримой значимости. Возникает ощущение, что перед глазами у нас реализуется некая особенная «духовность». Некая особенная ее форма или стадия. И здесь для понимания уже не обойтись без обращения к более классическим ее интерпретациям.

* * *

Существует такая стадия в развитии «духовного сознания», которую немецкий философ XIX века Гегель в своем тексте «Философия религии» называл «религией колдовства». Человек еще не воспринимает себя причастным ко «всеобщей духовной основе», он в целом о такой основе не думает — она для него слишком отвлеченная, неопределенная. Для него все «духовное» сводится к отдельным объектам, которые он почитает за священные. Это культ объектов, артефактов, вокруг которых выстраивается централизованная и устойчивая картина мира.

Если сознание людей развивается дальше этого, то от внимания к объектам оно переходит на внимание к идеям и представлениям, т.е. переходит на трансцендентный уровень.

И вот тогда уже картина мира строится уже вокруг отвлеченных понятий, и главный акцент делается не на очевидном почитании значимых объектов, но на субъектном понимании или интуитивном схватывании значимых понятий. Что уже не может быть очевидным. И такая картина мира уже не столь устойчива и централизованна.

* * *

Повседневный человек живет по преимуществу на уровне «колдовства». Современный человек — не исключение. Он мало ориентирован на идеи, на отвлеченное. Чтобы поддерживать ощущение значимости или «духовности» своих представлений, ему нужны значимые объекты. Почитая эти объекты, исполняя по отношению к ним ритуальные жесты или произнося ритуальные фразы, люди испытывают ощущение своей причастности к значимому, «духовному».

Подобные жесты и фразы у Гегеля в его «Философии религии» называются «актами колдовства». Как существенное, философ отмечает, что при совершении этих «актов» природа самого человека остается неизменной. Совершение «актов» не затрагивает его «духовной» сущности, не требует субъектного напряжения и преображения себя. Но, как ни странно, обеспечивает ему уверенность в приобщенности к «духовному».

* * *

Однако все же есть различие между первоначальным, естественно-архаическим «колдовством», когда люди еще не отделены от природы и еще не знают отвлеченных понятий, — и его современной версией.

В первом случае так называемые «акты колдовства» напрямую связаны с ощущением и переживанием окружающего мира как по-настоящему «колдовского» и «магического». Архаический человек естественным образом убежден в наличии «духовной силы» в окружающих его объектах. Он эту силу чувствует постоянно и для него нет нужды в постоянном повторе ритуальных жестов и фраз, чтобы иметь подтверждение. 

* * *

Иное дело, когда начинается процесс постепенного отдаления от природного. С возникновением городов, государств, политических и религиозных систем — люди утрачивают прямое переживание «духовной силы», идущей из рек, деревьев, гор и вспышек молнии. На место магических ощущений приходят отвлеченные представления и идеи.

Однако соотнести себя с открывшимся миром идей способно далеко не всякое сознание. Это сознание философов, эпических поэтов и тех немногих, кто составляет им компании на пирах или прогулках под портиками храмов. Но это далеко не большинство. Для большинства по-прежнему необходимы «акты колдовства» и почитание священных объектов — оно по-прежнему малоспособно к отвлеченному.

И вот тогда на помощь приходят ритуалы и наказания. На помощь неистребимой потребности людей иметь устойчивый, понятный и централизованный миропорядок. Почву под ногами. Ритуалы и наказания становятся для людей такой почвой. Исполнение ритуала, донос на неисполнение и наказание за неисполнение — теперь это становится «актами колдовства». А если не просто неисполнение, но — дискредитация, т.е. альтернативное понимание, — то наказание делается с «особым подходом».

А философы и эпические поэты изгоняются или — кто не успел стать изгнанным — отдаются на усмотрение палачей. Но все это — ради «порядка и мира».

* * *

Да, бывает и так, что философов и поэтов не изгоняют и не казнят. Напротив, их мысли завладевают пространством общественной жизни, их мнения слышат правители государств, а некоторые из правителей и сами проявляют склонность к нестандартным гипотезам и ойкуменическим проектам. Когда приходят такие времена, их называют временами просвещения.

Но много ли нам известно таких времен — а в особенности нам, населению русских земель? И нравятся ли такие времена большинству населения? И должны ли вообще они нравиться большинству? Или традиционной семьи, непобедимой армии и великого государства — и подтверждающих это монументов и предметов — вполне достаточно?