Акунин* и арЕстократы

14 июля Второй Западный окружной военный суд приговорил писателя Бориса Акунина* к 14 годам заключения. Кроме этого, ему выписали штраф в 600 тыс. рублей и запретили администрировать цифровые платформы. Обвинение состояло из трех пунктов: писателя обвинили в оправдании терроризма — это раз, в неисполнении обязанностей «иноагента» — два и в призывах к насильственному свержению конституционного строя — три. Ниже — рассказ о том, как этот суд проходил.

Этот очерк — не только попытка описать трагикомизм судебного процесса, проходившего без подозреваемого, без свидетелей и фактически без доказательств. Это попытка понять, как из самого популярного в России писателя планомерно лепили самого главного в России литературного антигероя — и сколько теперь на самом деле весит литературное слово.

Часть 1. Никогда не разговаривайте с неизвестными

Однажды в июле, в час небывало жаркого полудня, в умирающей эпохе, от которой потом не останется ничего, кроме старых фотографий, проходил суд над пустой скамьей подсудимых.

То есть на скамье, конечно, должен был кто-то сидеть — и даже не кто-то, а самый известный писатель России, чьи книги давно стали предметом интерьера даже в самых не читающих домах, Борис Акунин*, он же Григорий Чхартишвили*. Но в душном, раскаленном и тесном зале Второго Западного окружного военного суда в не менее раскаленное и душное утро понедельника 14-го числа летнего месяца июля Акунин не появился — да и не планировал никогда там появляться — так что аквариум со скамьей остались пустыми.

Пустовали и два судейских кресла по обе стороны от центрального, в котором сидел судья Олег Шишов — тот самый, который недавно приговорил к 22 годам заключения белгородскую волонтерку Надин Гейслер, а до этого — одного из самых молодых политзэков, ребенка Арсения Турбина, к пяти годам исправительной колонии. Есть на его счету и другие подвиги правосудия, но эти самые заметные. Так вот, этот Шишов сидел между двух пустых кресел.

Пустовали и сиденья перед дверью в зал, где могли бы ждать вызова на допрос свидетели, — но и свидетелей не было. За исключением одной, все остальные (в количестве трех человек) сказались отсутствующими: кто по причине занятости, а кто, наоборот, по причине отпуска.

И слушателей в зале тоже почти не было: последить за одним из самых странных судебных процессов над самым известным современным русским писателем, за автографом которого когда-то выстраивались в этом городе караваны, пришли всего шестеро журналистов — причем не меньше трех были в суде явными завсегдатаями и симпатизировали обвинению. Это было понятно по смешкам: смеялись мы с ними над разными репликами — так обычно в театре узнаешь теперь «чужих» и «своих».

По-хорошему, не должно было быть здесь и адвоката: и до, и даже во время суда Акунин успел предупредить всех подписчиков, что никого свои интересы представлять не посылает, но поскольку без защитника процесс запускать было бы невозможно, адвоката — Олега Дубинина — все-таки назначили.

Причем непонятно было, что именно, по его словам, отсутствует: подсудимый или его мнение.

В общем, кого ни хватишься — никого нет. Хотя один свидетель, как уже говорилось, все-таки был: после установления порядка рассмотрения дела за кафедрой материализовалась некая Наталья Копылова — как выяснилось, одинокая пенсионерка со средним специальным образованием, лично с подсудимым не знакомая. Когда она заговорила, голос ее оказался настолько неожиданно глухим и слабым, что можно было подумать, как будто она не слишком уверена даже в своем имени и фамилии. Она и вошла, и встала за кафедру неуверенно — так, как будто сомневалась не только в каждом своем слове, но в каждом шаге.

Судья — с каменным лицом, много раз за время заседания принимавшим глубоко тоскующее выражение, — заботливо уточнил, не нужна ли ей помощь и может ли она работать стоя, после чего объяснил права и обязанности и добавил:

— Прежде чем приступить к допросу, разъясняю, что ваши показания не могут быть основаны на слухах, догадках или предположениях. Понятны данные разъяснения?

Копылова обреченно кивнула.

И начали:

Прокурор Макарова: Скажите, что вам известно о беседе Акунина и Зеленского, организованной пранкерами Вованом и Лексусом?

Свидетельница: Ну эти пранкеры — они как бы представились от лица Зеленского и с ним беседовали, и он заявил, что даже согласен финансировать военные действия, ВСУ.

Пауза

Прокурор, настойчиво: И еще что вам известно?

Свидетельница: По поводу этого?

Прокурор: По поводу Акунина.

Свидетельница, старательно: А, самого Акунина. Ну он вырос в достаточно порядочной семье, у него отец — участник Великой Отечественной войны, награжден орденами, и я всегда удивлялась, как это у такого отца вырос такой сын. Который и нашу власть охаивает, 

Прокурор: Он когда-либо говорил что-нибудь о присоединении Крыма?

Свидетельница: Да, он даже называл это ***. И когда наши войска вошли в Донбасс по приглашению ДНР и ЛНР, он был против этого.

Прокурор: Откуда у вас эти сведения?

Свидетельница: Из интернета.

Прокурор: В какой сети вы это прочитали?

Свидетельница: Да в Яндексе полно. Да хоть и в Википедии.

Прокурор: Но это его собственные слова?

Прокурор, нетерпеливо: «По-моему»?

Свидетельница: Точно сказать не могу, но я это видела в нескольких источниках. На меня плохо влияет жара.

Прокурор: Но одобрял он теракты в отношении Крымского моста? Одобрял? Или… не одобрял?

Свидетельница, еще тише: Вы знаете, по-моему, одобрял.

Прокурор: «По-моему»?

Свидетельница, безнадежно и совсем глухо: Я плохо себя чувствую, понимаете.

После этого измученную свидетельницу усадили, огласили ее показания на февральском допросе и довольно быстро отпустили. На этом материально осязаемые участники процесса закончились. А вот свидетели еще оставались — те трое, которых не представилось возможным найти сегодня в пределах Москвы.

Этими троими оказались эксперт-лингвист Алексей Бойцов, сотрудница издательства «Захаров» Вероника Рямова и не известная никому Татьяна Морозова.

Впрочем, сама Морозова тоже никого, включая Акунина, особо не знала: из протокола ее допроса, зачитанного прокурором, следовало, что Морозова имела представление о писателе Акунине только благодаря нескольким книжкам, которые нашлись у ее мужа, — но и тех она не читала. И при этом все-таки подтвердила, что пранк Вована и Лексуса (обе его части) своими ушами видела и убедилась в том, что писатель действительно призывал разрушить конституционный строй насильственными методами, оправдывал терроризм и совершал все прочие вменяемые ему преступления.

Чуть более содержательно высказалась Рямова: озвучиваемый монотонным прокурорским голосом протокол допроса гласил, что сначала она подробно описывала процесс производства книг в издательстве «Захаров», долгое время выпускавшем «Фандориану», вспоминала, когда начал там публиковаться Григорий Шалвович, описывала процесс редактуры и корректуры («Редактор у него один — это его жена»). Книгоиздательский ликбез уже почти закончился хеппи-эндом, когда ровную линию чисто технических вопросов вдруг искривил последний: «Как вы отреагировали на беседу Акунина с Зеленским?»

— Мне стало неприятно, — признавалась в протоколе допроса Рямова, — я была возмущена тем, что Чхартишвили оправдывает бомбардировки российских территорий, что он негативно высказывался о всех россиянах.

Протокол допроса третьего свидетеля, Бойцова — по совместительству эксперта, проводившего лингвистический анализ речи Акунина все в том же ролике, — оказался еще менее содержательным. Экспертность лингвиста позволила ему определить, что Чхартишвили высказывался против спецоперации и тех, кто ее начал, — а еще «обосновывал допустимость теракта, насильственных и враждебных действий, нарушения территориальной целостности страны». Но когда его прямо спросили, оправдывал ли Акунин терроризм, выяснилось вдруг, что ответ на этот вопрос не входит в сферу специализации Бойцова.

На этом иссякли и свидетели. 

— потому что обвинение в самом деле держалось только на нем, на одном интервью, в котором писатель неудачно поговорил с незнакомцами. И формулировалось это обвинение так:

То есть писателя, неудачно поговорившего с позвонившими ему неизвестными, обвиняли в том, что он заставлял этих самых неизвестных в чем-то участвовать. Найти концы в этом спиритическом сеансе оказывалось все труднее.

И вообще: призрачный получался суд — слишком высока была концентрация нематериальных тел на квадратный метр парника. Но общение с духами продолжалось, и полное физическое отсутствие Акунина в аквариуме с избытком возмещалось его метафизическим присутствием: по просьбе прокурора зачитывали все восемь увесистых томов дела, большая часть которых, за неимением лучшего, состояла из самых доступных доказательств: из слов.

В нагретом до температуры духового шкафа тесном зале суда прокурор Макарова поставленным монотонным голосом, то и дело коверкая ударения и окончания, бубнила цитаты из акунинских интервью, из акунинских выступлений — и из всех 33 постов телеграм-канала Eto Boris Akunin, подшитых к делу за отсутствие иноагентской плашки.

«Я против коллективной ответственности, — сказал когда-то Акунин в интервью Дудю*, и теперь эти фразы жужжали под потолком судебного парника в унисон с полумертвым кондиционером. — Каждый достоин индивидуального отношения — отвечать за свои поступки, не за чужие. Это как для верующего перед Богом. Тот не будет спрашивать со всех русских или со всех немцев. Он будет спрашивать персонально с тебя».

Слова были живые, но монотонный тон давил на них, как гранитная плита давит на землю, из которой при лучших условиях могло бы что-нибудь прорасти. Лицо прокурора было каменным и уставшим, лицо судьи Шишова было каменным и скучающим, тоскливыми были лица сидящих рядом со мной журналистов — и было абсолютно понятно, 

И только когда по ходатайству прокурора включили видео с тем самым пранком, атмосфера в зале заметно изменилась: слова зазвучали от первого лица — так, как им положено, и слушали их все — даже те, кто успел уже, наверное, выучить наизусть. Эффект, правда, они на всех почему-то производили разный: «Какой милашка, ни убавить, ни прибавить!» — довольным шепотом заключила сидящая рядом сотрудница суда, явно стоявшая не на позициях защиты. Убавлять и правда, по-моему, было нечего, а вот добавить хотелось — слишком уж грубо выпирали монтажные склейки, обрезавшие реплики Акунина чуть ли не посреди слов.

Но дела до таких мелочей никому не было, приговор был, как можно предположить, вынесен заранее — и от начавшихся наконец на четвертом часу прений никто ничего выдающегося не ждал. А зря.

Когда прокурор произнесла свою заключительную реплику, запросив в совокупности 18 лет заключения и 400 тысяч рублей штрафа, поднялся до сих пор погруженный в задумчивое молчание адвокат Дубинин.

В другом месте в другое время здесь могли бы раздаться овации. Но не раздались. Только пара журналистов тихо плакала от счастья сквозь сдавленный хохот.

***

А дальше вы знаете: спустя два часа судья Шишов вынес приговор — 14 лет заключения плюс 600 тысяч рублей штрафа. Все изъятые на складах АСТ книги надлежало вернуть издательству, а арест имущества автора и его жены — продлить. В ожидании распечатанного приговора все вышли в коридор — навстречу под тяжелым конвоем и лаем овчарки в соседний кабинет уже вели группу новых террористов.

Второй военный суд и правда за последнее время стал центром притяжения оказавшихся в реестре террористов и экстремистов со всей страны: от Арсения Турбина до Бориса Акунина, от поджигателей релейных шкафов до Беркович и Петрийчук. Какой уж тут покой — ходют, топчут…

Из зала вышла прокурор Макарова — за пределами прокурорского стола она оказалась улыбчивой и мягко перешучивалась с сидящими рядом со мной журналистами, к которым обращалась на «ты».

— Понравился вам приговор? — спросил один из них.

— Еще как, очень! — довольно подтвердила Макарова. Но потом повернулась и добавила: — Хотя мне-то какая разница? Что одно дело, что другое, что третье.

А потом добавила, с подозрением глядя уже на меня:

— Просто фильтровать базар надо — даже если разговариваешь с клоунами.

И стало окончательно ясно, что ни одного из приговоренных сегодня слов она не поняла.

Часть 2. «Человек Зла»

«Человек Зла», «злодей» — так переводится с японского псевдоним Григория Чхартишвили. Только ударение в оригинале ставится не на второй, а на третий слог: «акуни́н».

Дело в том, что, когда Чхартишвили начинал цикл о Фандорине, его очень интересовал феномен зла. Причем не мелкого и подлого зла, а крупного — такого, против которого тяжело бороться, которое нелегко распознать с первого взгляда, которым можно восхищаться — в общем, зла с харизмой. Цикл о Фандорине задумывался как цикл об одном добром человеке, который от книги к книге борется с целой галереей разных акуни́нов, составляющих из себя почти что энциклопедию. Так, по словам автора, и появился псевдоним.

Тогда — 1 апреля 1997 года, когда переводчик и японист Чхартишвили переродился в писателя Бориса Акунина, — ничего пророческого в этом псевдониме не просматривалось. Пророческое видно теперь — когда из всей современной русской литературы на роль главного злодея, террориста и «иноагента» система назначила именно его. И, наверное, загадку того, почему режим с такой настойчивостью лепит из Акунина акуни́на, смог бы разгадать только Эраст Петрович Фандорин — но если попытаться продедуктировать так, как это сделал бы он, получится вот что.

Во-первых, для того чтобы понять логику назначения Чхартишвили на роль главного злодея от литературы, нужна не дедукция, а жизненный опыт — и он подсказывает мне, что нынешняя власть не читает книг, а значит, и не имеет к ним особенно серьезных претензий. Книги и пьесы Акунина запрещаются, видимо, только потому, что они написаны Акуниным —

Если все же сделать попытку понять, что в творчестве Акунина-Чхартишвили может раздражать нынешних охранников Кремлевской стены, то мне видится здесь одна-единственная особенность всего его творчества. Дело в том, что писатель Акунин насквозь, целиком и полностью демократичен. Акунин, по моему убеждению, — эталон полифонии, многоголосия в тексте. Все герои у него всегда живые, все разные, голос одного никогда не спутаешь с голосом другого, и над ними никогда не царит Автор, диктующий, кто прав, а кто виноват. Акунин никогда не перебивает даже тех своих героев, кто высказывает мысли, с которыми сам он совершенно не согласен. И даже когда в игру вступает не Акунин-беллетрист, а Чхартишвили-эссеист и философ, транслятор идей, мыслитель, — он никогда не выставляет свои мысли как истину в последней инстанции. Чхартишвили — автор сомневающийся, но не боящийся при этом сомневаться вслух. И уж точно не боящийся спора.

Из этой же особенности исходит и его страсть к литературной игре. Игра — жанр не монологический, для игры нужен соперник, нужна свобода выбора. Игра есть равноправие и равенство всех перед лицом судьбы. Игра, в конце концов, есть демократия. Поэтому то, что Акунин оказался писателем, всерьез занимающимся игровыми жанрами, кажется мне абсолютно закономерным: жанр, который называется интерактивной литературой и который Акунин всю жизнь активно развивает, предполагает, что читатель оказывается свободным от воли автора, строящего свое произведение так, а не иначе, свободным от предсказуемости сюжета, свободным от линейности. Более того: читатель оказывается не просто существом, от которого ничего в книге не зависит, а героем этой книги, соавтором, имеющим возможность выбирать будущее.

В одной из книг Акунина способность выбирать названа главным видовым качеством Homo sapiens. В России, как мы знаем, этим качеством пользоваться не принято. Интерактивная же литература воспитывает в своих читателях чувство ответственности за свой выбор, потому что именно он определяет, как будет развиваться сюжет дальше.

То есть либерально-демократические ценности такая литература реализует наилучшим образом — неудивительно, что Акунин-Чхартишвили, будучи последовательным сторонником свободы личности, так увлечен этим жанром. И неудивительно, что он — единственный из крупных современных писателей, кто много лет всерьез занимается развитием этого жанра, — так неприятен насквозь тоталитарной власти. Я не хочу сказать, что Акунин-Чхартишвили обязан званием «врага народа» своим интерактивным литературным играм. Я хочу сказать только, что сама природа его творчества и его психологии до корней своих противна сегодняшнему российскому государственному устройству.

Неудивительно и то, что это государство так постаралось стереть его с лица своей земли. 

Времена, когда он не сходил с экранов, закончились в 2014 году, тогда же, когда он уехал из России насовсем (точнее сказать: до тех пор, пока). Времена, когда Акунин не сходил с театральных подмостков, продлились ровно на десять лет дольше. Правда, еще с 2022 года, когда Акунин-Чхартишвили высказался против военных действий предсказуемо однозначно, его имя потихоньку стали стирать с театральных афиш и программок.

Первыми это сделали РАМТ и Александринский театр. РАМТ предлагал тогда три акунинских спектакля: «Инь и Ян. Белая версия», «Инь и Ян. Черная версия» и «Эраст Фандорин». В Александринке шел один — «1881», про то, как самодержавная Россия собиралась эволюционировать в прекрасное демократическое государство, но не смогла, и теперь ее ждет революция.

Осенью 2022 года бдительная публика заметила, что из программок всех этих спектаклей исчезло имя автора. Автор о такой политике уже знал — незадолго до этого ему звонил взволнованный худрук РАМТа. Поначалу Акунин над идеей безымянных афиш посмеялся: слова, мол, народные. Но осознав ответственность, на предложение согласился: 

Но в декабре наверху было принято решение объявить Акунина-Чхартишвили «врагом народа» — и тогда начался парад отмен. Сначала издавать Акунина отказалось издательство АСТ, за ним убрали с полок его книги маркетплейсы. И почти мгновенно афиши убрали театры: все три спектакля пришлось снять РАМТу, «1881» убрала Александринка, «Приключения Эраста Фандорина» — Московский губернский театр.

Но и на этом представление не закончилось. В январе санкт-петербургский театр LDM без предупреждения переписал мюзикл «Алмазная колесница», легким движением руки заменив в нем Фандорина на Марко Поло, а Японию на более дружественный Китай. И не смирившаяся с потерей спектакля Александринка составила официальный документ, в котором говорилось, что текст спектакля состоит из «компиляции исторических материалов и диалогов, созданных на основе архивных документов», в связи с чем его авторство принадлежит «творческой группе постановки театра и режиссеру спектакля», а не Акунину. Опустился железный занавес, зазвучали бурные и продолжительные аплодисменты.

В 2022 году — видимо, поняв, что книгоиздание, театры и кино в России закончат именно этим, — Чхартишвили создал собственный сервис BAbook, занимающийся публикацией книг, статей, являющийся одновременно виртуальным книжным магазином, площадкой для всевозможных обсуждений и много еще чем. В числе других на сайте этого проекта появилась полка с книгами Дмитрия Быкова*, чьи стихи Чхартишвили очень любит. Однажды он процитировал отрывок одного из стихотворений, сказав, что это краткое содержание того, о чем написаны вообще все книги, все пьесы, все сценарии — все проекты Акунина-Чхартишвили. По-моему, оно еще и является очень четким диагнозом всему, что происходит с акунинскими произведениями сейчас в России. Стихотворение это такое:

Не надо думать в светлые времена,
Что человек похож на бокал вина,
Пьянящ и сладок, и на просвет рубинов.
Не надо думать в темные времена,
Что человек похож на кусок говна,
Что мир состоит из трусов и хунвейбинов.

***

На прошедшем 14 июля суде обвинение Акунина во многом строилось не только на видео с пранком, но и на приведенной в первой части цитате про «эволюционерство» и «революционерство». Эта цитата для него очень знаковая. Чтобы сделать из последовательного «махрового эволюционера» апологета революции, режиму нужно было очень постараться — и он постарался.

Интересно, как сработал здесь еще и выбранный псевдоним: не «Борис Акунин», а «Б. Акунин», как подписывал самые первые свои беллетристические книги Чхартишвили. Ничего общего между эволюционером Акуниным и анархистом-революционером Бакуниным тогда не было — кроме, может быть, идеи о самостоятельности регионов, которая у Бакунина в несколько другой форме, но появляется. Теперь копилка общего пополнилась: оба революционеры. Впрочем, думаю, что эти слова Чхартишвили все-таки произнес в запале. Хотя то, что igne natura renovatur integra, становится постепенно очевидно, к сожалению, многим. В любом случае, восторга от этого Чхартишвили явно не испытывает. Но вряд ли это снимет с него обвинения со стороны обиженных «патриотов».

«Акунин» в переводе с японского — это, разумеется, злодей. Но это не злодей в том смысле, который мы привыкли в это слово вкладывать. Это сильный человек, у которого свои правила, и эти правила он устанавливает для себя сам. Они не совпадают с предписаниями закона, но за свои принципы акунин не пожалеет жизни. 

* Минюст РФ внес в реестр «иноагентов».