«Мама, положи мне руку на лоб»

Похороны часто проходят тихо, почти незаметно. Особенно если человек одинок, болен, никому не нужен. Валерий был одним из таких. Я работаю в благотворительном фонде «Дом друзей» несколько лет, но не спрашивала, хороним ли мы наших подопечных, — считала, что похоронами занимается государство: забирают тела из больниц и хоронят.

Нас всего трое: соцработник Илья, директор фонда Лана Журкина и я. Мы встретились у морга, чтобы забрать тело. Я смотрю на Валерия: синяя рубашка с галстуком, белое покрывало с золотой окантовкой, тело словно высохло, лицо как из воска, приоткрытый рот. Валерий заболел, потерял работу, не смог остаться в семье и оказался один. Таких историй много.

Синий гроб аккуратно помещают в машину. Мы едем на панихиду.

— Неужели сложно было ему челюсть подвязать, пока она мягкая была? — спрашивает Лана куда-то в воздух. Смотрит в окно. Видно, что она устала от чужого безразличия.

Дорога короткая, разговоры длинные. Даже после смерти все не заканчивается: говорим о том, как труден путь от морга до крематория. Каждая история длинная, и в каждой — одинаковые детали: кто-то хочет денег, кто-то требует справку, кто-то просто не хочет делать свою работу. Кого-то незадолго до смерти выписали родственники, таким социальные похороны — за счет бюджета — не оплачивают. Обсуждаем это без удивления, как что-то обыденное.

У здания, где проходит панихида, нас уже ждут Сестры Матери Терезы. Для них важно проститься: Валерий жил у них в приюте до нас. Мы ждем своей очереди, курим с Ильей и говорим о смерти. Илья говорит, что хотел бы, чтобы вместо его могилы посадили дуб. Я думаю, что хотела бы отдать тело науке, но понимаю: тогда моим близким некуда будет прийти меня помянуть. Все равно хочется, чтобы у них было такое место.

Голос священника прерывает наши разговоры. Мы заходим в зал. Темнота, слабый свет, потолок армстронг, черные стены, белые занавески. Искусственные цветы вокруг гроба.

Священник кладет венчик на лоб покойного, вкладывает ему икону в руки. Раздает свечи. Молитва звучит так тихо, что приходится напрягать слух, чтобы разобрать слова. Я смотрю на фотографию Валерия и чувствую, как внутри все сжимается: вспоминаю похороны младшего брата, как выбирала фотографию, как не смогла потом прийти на его могилу. Прошло 15 лет, а стыд не отпускает.

Панихида заканчивается. Лана и Илья забирают икону, выходят, бережно касаясь гроба. Дальше тело отправится в крематорий. 7 мая Валерию должно было исполниться 76 лет.

Всех кошек узнавал по мордочкам

Валерий родился в Киеве. Послевоенное детство. Отец умер рано, мать одна поднимала троих детей. Институт — мечта, но вместо него — вечерняя школа и токарем на завод в 15 лет. Работать, не жаловаться, выживать.

После армии женился. Родился сын. Семья не сложилась, развелся, когда мальчику было шесть. Уехал на Север, в Нижневартовск. Паспорт сменил на российский — так проще было на пенсии. Хотел вернуться в Киев, в квартиру родителей, когда выйдет на пенсию.

В 2014-м Валерий попробовал вернуться в Украину. Не получилось. С братом разругались из-за политики. Уехал в Москву, где жила его младшая сестра. Работал, снимал жилье, пока не поставили диагноз — рак. 

Попросился к сестре. Муж сестры был против. Валерий полгода жил в ее подъезде: заходил помыться, поесть — сестра украдкой его впускала, когда муж отлучался по делам. Ночевал на лестнице. Соседи помогли — устроили в приют к Сестрам Матери Терезы. Но это совсем не их профиль — досматривать и ухаживать за человеком. Они связались с нашим фондом, так Валерий попал к нам.

Он держался достойно. Ко всем относился с уважением и умел по-доброму пошутить. Успел пожить в домашних условиях, с ребятами, для которых мы снимаем жилье. Дружил с жильцами соседних подъездов, кормил бездомных кошек, словно это была его миссия, — всех кошек узнавал по мордочкам.

Лечился, состоял на учете у онколога, принимал лекарства, которые покупал фонд. В какой-то момент обычная еда перестала ему подходить, было прорастание опухоли. Наши молодые подопечные варили ему куриный бульон и кипятили молоко — только два продукта, которые он мог еще есть. Стирали ему одежду, застилали постель. Валерий до последнего старался ходить самостоятельно. Слег, когда начались жуткие боли, диарея с кровью. Не мог ни пить, ни есть. Отказывался от скорой, даже когда кричал от сильной боли. Каждый раз убеждали, но он соглашался только на обезболивание. Очень боялся больницы, был уверен, что оттуда не вернется. Помочь ему лечением было уже невозможно — только паллиативный уход. В пятницу выписали направление в паллиатив, а в выходные ему резко стало хуже. Забрали в реанимацию, через два дня его не стало. Наш сотрудник сообщил в больницу, что заберем и похороним.

— Обычно мы не берем к себе лежачих людей. К нам надо прийти на своих ногах, — говорит Лана, директор фонда «Дом друзей». — Но если человек у нас слег — конечно, мы за ним будем ухаживать. Зачастую эти подопечные не так долго у нас лежат, они уже приходят на грани. Мы по-разному организуем за ними уход в последние дни жизни. Все зависит от состояния человека. Есть люди, это уже неоднократно у нас было, которые приходят к нам умирать. Они знают, что им осталось мало жить из-за их хронических заболеваний. Последний, может быть, месяц или неделя, которые им остаются. Конечно всех, кто нуждается, мы держим в поле зрения здравоохранения, показываем, что такие люди есть. При необходимости всегда вызываем скорую помощь. Стараемся устроить человека в хоспис, если он в этом нуждается. 

«Она ушла на моих руках»

Так было с Валентиной, рассказывает Лана, вспоминая, что наткнулась недавно на ее документы, когда убирала в архив документы Валерия.

— У меня есть коробка с архивом, — уточняет моя собеседница, — я туда складываю документы и фотографии наших умерших подопечных. Вроде как понимаешь, с одной стороны, что бумаги уже никому и не нужны, но все-таки у меня где-то в подкорке мысль: а вдруг найдутся какие-то родственники…

Валентина была москвичкой. Когда-то у нее была двухкомнатная квартира на Щелковском шоссе и единственный сын. Он связался с наркотиками, заразился ВИЧ, потом — СПИД. Валентина боролась за него: искала деньги на лечение, отдавала все, что могла. Решилась обменять квартиру на однушку с доплатой — помогал знакомый. Сын не дожил до момента, когда она получила деньги. Муж Валентины умер давно.

Устроилась продавцом — три дня работала, три дня пила. Потом не смогла работать: асцит на фоне цирроза печени. Несколько раз попадала в больницу, откачивали жидкость. После очередной выписки пришла к нам, худая и обессиленная.

— Валентина — очень опрятная женщина, душевная, но эта трагедия ее сломила, — рассказывает Лана. — Я с ней разговаривала: «Ну а как с алкоголем? Что дальше будет?» Она отвечала: «Я пыталась пить — уже не могу, в меня уже не лезет. Видимо, — говорит, — всё». Она была на ногах, но прошло три дня, и мне звонят ночью и говорят, что она упала, встала и снова упала, у нее поднялась температура, ее стало лихорадить, вызвали скорую помощь. Я приехала, это были выходные дни. Ее никто не мог поднять — она лежала на полу, кричала от боли, у нее было бредовое состояние. Я подняла ее и сидела с ней всю ночь. Она звала маму, просила укрыть ей ноги, говорила мне: «Мама, положи мне руку на лоб. Так хорошо. Мне холодно, укрой меня». Я спрашивала: «Валя, тебе тепло?» Она говорила: «Да, так тепло мне, так хорошо, что ты меня укрыла». Иногда она вскакивала, путалась в словах. Я с ней сидела до утра, несколько раз вызывали скорую помощь. Скорая помощь не брала. Было видно, что Валя уходит. Она ушла практически на моих руках.

Я спрашивала у всех, кто рядом находился: как получилось, что она так стремительно ушла? И одна из ее соседок поделилась: «Мы с ней разговаривали, и в какой-то момент она сказала: 

Так и произошло.

«Это я вас вымолил»

Лана вспоминает историю еще одного подопечного — Вячеслава Сергеевича:

— Во время пандемии мы искали помещение для пожилых людей и нашли недорогую гостиницу. Нам сдали ее вместе с постояльцем. В одной из комнат жил лежачий больной — москвич Вячеслав Сергеевич. У него была сестра, но они давно конфликтовали из-за квартиры. Обычно он летом жил на даче, а осенью возвращался в Москву и снимал на свою пенсию койко-место в хостеле. Так продолжалось несколько лет, пока он не стал совсем стареньким и больным — у него была онкология. Тогда он пришел в эту гостиницу, оплатил проживание и практически сразу слег. Когда мы приехали, нам сказали: «Вот у нас здесь Вячеслав Сергеевич». Я зашла к нему и спросила: «Ну что, будем вместе жить? Мы сейчас снимем здесь гостиницу, будем заселять пожилых». Он ответил:

Он был очень изможденный, обезвоженный, у него была выведена цистостома — трубка из мочевого пузыря. Какая-то знакомая приходила, брала у него деньги и покупала ему детское пюре, хотя для взрослого человека это не может быть полноценной едой.

Несмотря на тяжелое состояние, он прожил с нами еще примерно полгода. Мы максимально помогли ему восстановиться, насколько это было возможно, хотя понятно, что лечения уже не было. У Вячеслава Сергеевича было место на кладбище — мама и бабушка похоронены на Химкинском. Он все время говорил только о двух женщинах — о маме и бабушке, семьи у него не было. У него была похоронная книжка, и он очень просил похоронить его рядом с ними, на этом кладбище. Когда он умер, мы организовали социальные похороны — получили возможность сделать это официально. Три дня искали это место вместе с работниками кладбища и коллегой из другой благотворительной организации, потому что место было неухоженное, а по закону такие места могут перейти обратно кладбищу. Нам пошли навстречу, сотрудники удивлялись:

Вернуться к себе

Денис был в критическом состоянии: тощий, не мог ходить, с огромным животом, наполненным жидкостью из-за асцита при циррозе печени. По всем признакам умирающий. Лана решила, что когда заберет его, поставит на учет в паллиатив. Она хотела, чтобы хотя бы последние дни он прожил в хосписе без боли.

— Я ездила с медицинской помощью в приюты, где были бездомные. И в одном из приютов было три человека совсем в плохом состоянии, — вспоминает Лана. — Они нуждались уже в паллиативной помощи. Я просила, чтобы мне отдали этих больных, потому что я вижу, что они погибают. Среди них был и Денис с циррозом печени. Не отдали — ни его, ни других. Пришлось дожидаться времени, когда в этом приюте произойдет смена руководителей, и просто вывезти людей на такси.

Когда Денис попал в «Убежище», у него не было документов, о плановом лечении не могло идти и речи. Буквально через неделю асцит стал напряженным, и Дениса забрали в больницу.

В больнице он провел полтора месяца. Звонил Лане, жаловался: «Алания Александровна, выкачивают по сто грамм — издеваются!» Она отвечала: «Ну прекрасно — тебе жизнь спасают, потому что при таких состояниях всю жидкость быстро спускать нельзя».

После выписки ему назначили лечение. Все это время Денис жил в «Убежище» — проходил лечение, ходил на ЛФК, ему восстановили документы.

С ним работал психолог фонда, они много говорили про алкоголизм, и в какой-то момент Денис сказал Лане: 

Фонд покупал очень дорогие лекарства, которые назначили Денису. Печень не справлялась, и его направили в институт Шумакова для консультации по трансплантации. Прошел обследование. Через два месяца нужно было прийти повторно.

Параллельно Денис занимался поисками отца, знал, что тот где-то в социальном учреждении находится.

Через два месяца, при повторном обследовании в Шумакова, Денису сообщили: печень восстанавливается, пересадка не нужна, нужно продолжать терапию. Он был счастлив. Фонд помог оформить документы на инвалидность. Мужчина решил проблему с долгами, которые на него незаконно повесили, пока он был бездомным. Денис по образованию — учитель физкультуры. Но понимает, что со своим заболеванием никогда не сможет этим заниматься. Устроился работать на склад в маркетплейс. Очень быстро дорос до повышения, стал бригадиром. Работодатели звонят Лане, хвалят и спрашивают, есть ли еще такие ответственные, как Денис.

— Мы занимаемся помощью людям, — рассказывает Лана. — А уж какие они там — бездомные, домашние, обиженные жизнью, с отнятым жильем или с жильем, в котором жить невозможно… Есть люди, которые нуждаются в помощи, которым нужно участие в их судьбе, потому что они растерялись, были травмированы какими-то событиями и сами не могут справиться. 

Мы помогаем человеку возвращаться к жизни. Когда говорят «помощь бездомным», в основном речь идет о миске супа, чистой одежде или одеяле, чтобы не замерз на улице. На самом деле помочь бездомному человеку очень сложно. И мы для этого и создали комплексную программу. Она позволяет человеку выплыть со дна и еще раз начать свою жизнь. Основная ценность для меня — это человеческая жизнь.

Профессор с гармошкой

«Профессора» зовут Олег, он кандидат философских наук, поэтому и прозвище такое. Он приходил в фонд. Поживет немного, уйдет. Через некоторое время снова попросится. Олег сочинял стихи о паломничествах и поездках, но так и не находил выход из бездомности. Несмотря на отсутствие постоянного дома, всегда был очень активным.

Однажды поздней осенью снова обратился в фонд — зимой ему было просто некуда идти. Его очередной раз приняли, а весной предложили попробовать себя на ферме, с которой фонд сотрудничает. Олег отнесся к этому скептически: «Ну я, конечно, готов, но должен предупредить, что это максимум на месяц, а потом я опять поеду в свои паломнические поездки». Но все случилось совсем иначе. С тех пор прошло уже два года, а он до сих пор работает на этой ферме. Там у него началась совершенно другая жизнь — 

Когда на ферму приезжают гости, он встречает их с гармошкой (работодатели купили), у него всегда есть публика, и Олег может поделиться с людьми тем, что у него внутри. Для него это очень важно.

— Самое главное, что он восстановил связь с семьей, — говорит Лана. — Семья — это мощный такой мотивирующий фактор. Показатель того, что у человека не все потеряно в жизни, что даже в очень сложных ситуациях можно начать новую жизнь.

Фонд оказывает медико-социальную помощь. Ее сложно разложить на сегменты.

— Помогаем человеку восстановить документы, устроиться на работу, пройти лечение, диспансеризацию, обследование, восстановиться после заболеваний, поработать с психологом, восстановить психику, поставить перед собой цели, выйти на работу, пожить пока у нас, заработать деньги и выйти в самостоятельную жизнь, — говорит Лана. — Вроде когда это перечисляешь, ну как бы так себе набор, да? А что такое восстановить документы? Казалось бы, потерял паспорт — пойди в МФЦ, восстанови. Это касается людей, которые живут в условно нормальном мире. 

Поэтому это непросто — «подать на паспорт»: помочь человеку оплатить госпошлину, сориентировать, чтобы он сходил в МФЦ, принес квитанцию, или сходить с ним вместе. Это еще и психологическая работа. Многие не хотят восстанавливать паспорт, потому что у них есть долги. Люди боятся. Начинаем разбираться — долга-то всего 200 тысяч. Но человек боится, что его за это посадят, потому что когда-то так сказал знакомый или пригрозил кто-то, облеченный властью. И человек боится идти получать паспорт, думает, что его арестуют и посадят в тюрьму. Закредитованных «генеральных директоров» фирм-однодневок среди них довольно много.

Дальше — социальная помощь, проживание. Казалось бы, что тут такого? Есть помещение, есть кровати, люди приходят, живут. Нет, у нас это организовано не так, что человек просто пришел и переночевал без обязательств. У нас это целая программа: обеспечение всем необходимым, начиная от зубной щетки и заканчивая теплой одеждой. Обязательное вхождение в ритм жизни: вовремя лечь спать, встать, пойти на завтрак, заняться уборкой. Это постоянное направление человека по определенному вектору, чтобы у него выработалась привычка, в том числе нести ответственность за чистоту и порядок в месте проживания. А это очень сложно. Это даже не про проживание, это про воспитание. Люди, которые росли в детском доме, вообще не могут понять, что такое — убирать свое место. Они к этому не привыкли, не понимают, никогда этого не делали. Здесь им приходится учиться: готовить, убирать, коммуницировать между собой без скандала, конфликтов, обвинений…

«Такие же, как я»

Когда я прихожу на съемку в «Убежище», я словно встречаю здесь своих — здесь нет ни превосходства, ни осуждения. Эти люди такие же, как я: им просто нужна поддержка. Когда я приезжаю, они настойчиво пытаются угостить меня чем-нибудь: то мандарины сунут, то конфеты. Спрашиваешь: как вы? Шутят над своими трудностями и искренне радуются каждому шагу к выздоровлению.

«Убежище» — это проект с проживанием и получением всей необходимой социальной, медицинской, психологической, юридической, гуманитарной помощи. Человек учится базовым навыкам жизни в семье или в небольшом сообществе. Сейчас можно получить еще и стоматологическую помощь. Все прикрепляются к поликлинике, восстанавливают документы, проходят диспансеризацию, получают лечение, оформляют инвалидность или пенсию по старости при необходимости. Дальше человек либо находится на реабилитации, либо восстанавливает связи с семьей и уезжает в свой регион. Если ехать некуда, а нужна поддержка и человек устраивается на работу, предлагают следующий уровень — сопровождаемое проживание. Человек может уйти жить на квартиру, которую оплачивает уже из своих доходов вместе с другими проживающими. С каждым шагом — все больше ответственности.

— Когда говорят, что бездомный человек бесправный и надо защищать его права, все забывают, что у любого человека есть и обязанности, — комментирует Лана. 

В дальнейшем он сможет подкопить денег, потому что наше жилье стоит недорого, и уйти уже в самостоятельную жизнь: снять место в квартире, устроиться с проживанием на работу или уехать и жить самостоятельно.

В «Убежище» приходят из здравпункта. Работать в нем труднее. Люди приходят просто за медицинской помощью — получить лекарства, перевязку, средства гигиены. Иногда здесь можно нарваться на негатив. Конечно, им становится легче, для этого мы и работаем, но их образ жизни остается прежним, и ты ощущаешь себя скорее исполнителем услуг, чем тем, кто реально меняет к лучшему чью-то судьбу. День за днем одни и те же просьбы, одни и те же лица.

Но недавно пришел мужчина и радостно рассказывает: «Вот здорово мне живется — пришел тут помылся, тут поел, тут оделся, все бесплатно». Я часто слышу эти слова о бездомных от других людей, но впервые — от подопечного. Я ответила, что знаю, что значит жить на улице. Цена такой жизни слишком высока.

Здравпункт — стационарное помещение. Здесь человек может раздеться и, как говорит Лана, «оставить всю свою личную жизнь в этих сумках, которые всегда с собой носит». Спокойно зайти в кабинет, рассказать, что с ним происходит, сформулировать, что конкретно хочет. Получить медицинскую помощь, направление на флюорографию, пройти собеседование, чтобы пойти в «Убежище».

Но первая точка — улица, проект «Дневной дозор». Там можно обратиться к сотрудникам, рассказать о своей ситуации, получить помощь на месте: консультацию, лекарства или перевязочные средства.

— Когда ты впахиваешь и просто нет времени отвлечься на излишнюю рефлексию, — подтверждает Лана. — Мне кажется, с ковидом так было. Я отработала в госпитале три дня и поняла, что люди умирают не только от ковида, а от того, что не лечится их основное заболевание. Подумала: хорошо, сейчас все силы брошены сюда. А что за периметром госпиталя? А этим кто поможет? Моим старикам кто поможет? Никто. Мы жили в офисе, работали по 16−18 часов. Когда впахиваешь и падаешь на матрас на полу, чтобы вырубиться, а потом рано утром проснешься, потому что куча задач, даже мысли не возникает, полезен ты или бесполезен.