«Анонимность… Мне кажется, ее совсем не будет»

На территорию будущего театр заходит не так часто — больше говорит о прошлом, настоящем или о вечном, общечеловеческом. Тем больше интереса авансом вызывает любой спектакль, который решится напрямую говорить не про вечное «вчера», а про «завтра». Например, режиссер Юрий Муравицкий с артистами воронежского Никитинского театра решил попробовать порассуждать, каким оно, наше будущее, будет.

Правда, попробовать — в данном случае ключевое слово. Потому что разговор получился затянутым и не открывающим ничего нового в представлении этого будущего: космос, инопланетяне, роботы вместо врачей и машина времени — привычное из области фантазийного. Из области человеческого — разнообразные страхи при мысли о будущем. Например, страх перед ускользающим временем, страх за жизнь детей, страх старости, страх упустить шанс. Хотя страх будущего — это, конечно, про настоящее, что понимает и сам режиссер: «Мы думали, это будет спектакль о будущем, а он получился о настоящем. И, наверное, это закономерно», — говорит Юрий Муравицкий.

В постановке заняты семь артистов Никитинского театра из Воронежа. «Будущее» — это копродукция Никитинского театра и дома культуры «ГЭС-2», которая после московских показов поедет в Воронеж и будет идти для местного зрителя. Контекст: Никитинский театр — независимый театр, основанный Борисом Алексеевым в 2016 году. Там создано более 40 спектаклей, два из которых — «Чернобыльская молитва» и «Двенадцатая ночь» — номинировались на «Золотую Маску» как лучшие постановки малой формы, а также за работу режиссера и художника. Кстати, о будущем независимого театра в постановке Юрия Муравицкого речь тоже заходит.

Так началась постановка, где почти два часа рассуждают о будущем, а безмолвно «объявлять» выступающих помогает небольшой круглый экран на заднике сцены. 

В «Будущем» много тревоги, потому что в будущем все чего-то боятся. Лермонтовское «гляжу на будущность с боязнью» как нельзя лучше характеризует актерские монологи на эту тему. «Анонимность… Мне кажется, в будущем ее совсем не будет. То есть о тебе будут знать все. Но не все, конечно, а только избранные. А сейчас куда ни плюнь — в избранного попадешь», — говорит один из артистов. Боятся даже новых технологий, потому что «это будет использоваться не для нас, а против нас». «Хотели как лучше, получилось как всегда». Но таких более-менее острых моментов в почти двухчасовой постановке — всего пара-тройка. 

Авторы постановки к будущему подходят и через теорию вероятности: случайности происходят в жизни каждого человека, шансы выпадают (или нет), будущее формируется в настоящем и зависит не только от нас самих, но и от других людей. Все это увеличивает тревожность автора монолога, заставляя повышать и повышать тон. Потому что страшно упустить счастливую возможность, страшно, что она не выпадет из-за «косяка» другого человека, составляющего звено этой вероятностной цепи. 

Причем от последних почему-то исходит вайб советского прошлого: например, песня «Черная дыра» навевает воспоминания о треках поздних 1980-х и дискотеках в Доме культуры. Советская тема проявляется и в финале, когда Новый год будущего встречают бессмертной «Иронией судьбы», которая получает название «Постирония». Получается, наше будущее немыслимо без прошлого? Или от советской темы даже в будущем никуда не деться?

При этом в «Будущем» есть место и настоящей иронии: в телепорт, оказывается, не пустят без «справки 25-НДФЛ», не получится родить ребенка без одобрения компьютера, просчитывающего все вероятности его личности, а на свиданиях будут сидеть «проработанные» и «осознанные» люди, тоже больше напоминающие роботов. Есть даже целая сцена, над которой хохочет зал, — когда инопланетяне читают полярно разные отзывы на «земные» спектакли. Правда, в финале они почему-то решают уничтожить «эту планету», но логики нам никто и не обещал. 

Периодически в спектакле рушится «четвертая стена», и актеры начинают взаимодействовать с залом, начинаются «роботизированные» танцы (хореограф Никита Чумаков), возникают любопытные визуальные эффекты, когда быстро мигающий свет превращает стоящего на сцене актера в голограмму (художник по свету в спектакле — Максим Бирюков).

Что имеем в результате? Тексты и даже стихи, написанные искусственным интеллектом, голос «Алисы», вкрадывающийся в монологи и этюды, чужие страхи о будущем, фантазии о нем же (роботы-доставщики заменяют детей, а жены выясняют отношения с роботом-пылесосом вместо мужа), космические и роботизационные темы. Палитра испытываемых эмоций — от тревоги до искреннего смеха с явным перекосом в сторону первого. И если искренний и спокойный смех — то, чего в нашем тревожном настоящем и правда не хватает, то в боязни за будущее большинство зрителей и так тонет с головой. И если они, зрители, — пришли на спектакль в поисках утешения или, наоборот, жестко-сатирического прогноза — они, увы, не найдут здесь ни того, ни другого. Они уйдут со спектакля такими же, какими пришли: растерянными, тревожными и неуверенными в завтрашнем дне. 

Но в условиях, когда о завтрашнем дне со сцены вообще говорить не решаются, даже это, может быть, не так уж и мало. 

Маргарита Усольцева