«При Сталине, друг, тебя бы уже не было»

Очередной день рождения, 11 апреля, отметил в каменных застенках антифашист и фигурант дела «Сети»* Илья Шакурский. Ему исполнилось 29 лет. С октября 2017 года он находится в заключении за создание и участие в террористической организации, которой… не было.

В феврале 2020 года Илью вместе с другими фигурантами дела «Сети» приговорили к огромным срокам. ФСБ возбудила про них уголовное дело о «террористическом сообществе». По версии следствия, анархисты и антифашисты создали ячейки «Сети» в Пензе, Санкт-Петербурге и других городах, чтобы свергнуть власть. Якобы планировали во время президентских выборов и чемпионата мира по футболу с помощью взрывов «раскачать народные массы для дальнейшей дестабилизации политической обстановки в стране» и устроить вооруженный мятеж. Почти все фигуранты дела рассказывали, что к ним применяли пытки, чтобы вынудить их дать признательные показания. О давлении рассказывали и свидетели по делу.

Самого Шакурского отправили в колонию строгого режима на 16 лет. Сейчас он содержится в мордовской ИК-17. По просьбе «Новой» он прислал нам письмо о своих мыслях про репрессированных в сталинские годы, про преследования сегодняшних политзэков и как мы «погружаемся в прошлое до отметки 37-го года».

«Когда, лежа на шконке, читаешь книги авторов прошедших через ГУЛАГ, переживших допросы, приговоры, этапы и годы заключения в советских лагерях, становится не по себе не только от всей жути описанных картин и событий, но и от стыдливых мыслей о том, как я, будучи в отапливаемом бараке, имеющий доступ к продуктовым передачам и длительным трехдневным свиданиям, могу жаловаться на свое положение, ведь описанный во множественных томах книг опыт советских политзаключенных говорит о том, что все могло бы быть намного хуже.

После очередного прочитанного очерка Шаламова мне сложно пойти и заварить себе горячий чай, сложно прислониться к теплой батарее и переодеться в свежепостиранную робу. 

Безусловно, в процессе изучения архивных материалов прошлого так или иначе возможно найти некие точки совпадения с нашими сегодняшними условиями, так как система все-таки работает по старым лекалам. Меняются поколения, меняется обстановка, но суть остается той же, именно поэтому порой мне приходится сталкиваться с чуть ли не дословными пересказами диалогов из рассказов Солженицына и историями людей, схожими с теми, что Евгения Гинзбург слышала во время своего этапа.

Когда-то сидели за анекдот, сейчас — за комментарий в соцсетях, когда-то были враги народа, сегодня — «иностранные агенты», раньше была антисоветская агитация, а сейчас так называемые фейки. Восприятия событий, связанных с репрессиями, приобретают все больше аналогий с прошлым. Но все это началось не сразу. Защитники политзаключенных использовали понятие репрессивного 37-го года уже довольно давно, еще с «дела ЮКОСа» и времен Болотной площади. Плакаты и заявления подобного рода воспринимались только как утрированное сравнение, как крайне эмоциональное выражение. Но серьезно! Какой еще 37-й год, когда задержанный, даже если и несправедливо, но все же имеет доступ к адвокату и уже точно не будет расстрелян в подвале следственного изолятора, убит заточкой блатарей или замучен холодом в Сибири.

Но ведь и тогда, в далеких 30-х, все началось не сразу. Режим Сталина планомерными шагами приближался к пику убийственной диктатуры путем законодательных переписей, точечными задержаниями, изменением статей, тихими ужесточениями и публичными одобрениями. Но когда люди поняли, где они оказались, было уже поздно, и стало невыносимо страшно.

Вернемся в наши дни. Сроки по 15–20 лет еще относительно недавно казались общественности, даже не оппозиционно настроенной, крайне карательными, особенно если речь идет об отсутствии насильственных действий или вообще какого-либо факта преступления. Сегодня сроки подобного рода — неутешительная реальность. Будто так было всегда. 

Сегодняшний политзаключенный, осужденный за участие в «запрещенной организации» (как когда-то троцкистско-фашистские организации), на счету которой ни одной жертвы, но множество расследований и речей, может получить 16 лет строгого режима, как совсем недавно Александр Скобов (осужден на 16 лет с отбыванием наказания первых трех лет в тюрьме, остальной срок — в колонии строгого режима за посты в соцсетях), которому остается надеяться на чудо или же на то, что ему не дадут еще больше по доносу какого-нибудь солагерника-педофила, отрабатывающего таким образом смягчения для себя. Вот это уже реальность, которая обретает черты 37-го года.

На сегодняшний день, согласно новому законодательству, все террористы, диверсанты, шпионы и изменники после приговора направляются отбывать первые годы назначенного срока в тюрьмы закрытого типа, по этой причине с 2020-х годов резкого наплыва политзаключенных, чаще всего обвиняемых в подобных преступлениях, в лагерях строгого режима пока не наблюдается. Лагеря же общего режима все больше наполняются осужденными за дезертирство, «фейки», оправдания, призывы и экстремизм. Сроки политзаключенным на общем режиме менее длительные, но более многочисленные. Если сравнивать количественные соотношения политзаключенных 30-х годов прошлого века с сегодняшним временем, то мы еще все же пока что не достигли уровня сталинской паранойи.

В одном лагере строгого режима может находиться около десятка политзаключенных различных категорий: от религиозных до антивоенных, включая тех, кто на данный момент не имеет официального статуса политзаключенного. При этом стоит учитывать то, что в советское время практически отсутствовала возможность эмиграции, чтобы избежать ареста. Россия не признает существования политзаключенных в стране. Они определяются властями и ФСИН как обычные уголовники. Хотя находятся у оперотделов на особом контроле, имея профучеты, но, по большей части, не имея возможности УДО и иных законных послаблений в отбывании наказания.

Опять же, если сравнивать количество современных политзаключенных в 2010-е и 20-е годы, можно заметить явный прирост преследований по политическим мотивам в России. Количество и суровость приговоров возрастало постепенно, и в конечном итоге был взвинчено после 2022 года. Когда в свое время мы вместе с большей частью фигурантов нашего уголовного дела заявляли о пытках, один из оперативников ФСБ с искренним возмущением сказал мне при личной беседе:

— Что вы все ноете, кричите, что вас побили, током пару раз долбанули? Ты вообще знаешь, что с вами в Гуантанамо сделали бы с такими обвинениями, или в Иране, или в Северной Кореи, или Чечне в свое время?

— Да, а при Сталине в свое время? — с грустной иронией спросил я в ответ.

Оперативник улыбнулся, поправил воротничок рубашки и, закуривая, объяснил мне:

— При Сталине, друг, тебя бы уже не было, — произнес он. За его спиной висел портрет Дзержинского.

После этого он начал рассуждать об изощренных способах пыток чеченских боевиков во время войны. Я должен был быть благодарен, что все это не делалось с нами. «Расстреляли бы давно», — подобные высказывания я стал чаще слышать уже после 2022 года. Порой меня вызывали в штаб колонии, и я уточнял: «Для чего и к кому?» — мне отвечали своеобразной шуткой: «На расстрел». Особенно часто подобные шутки звучали во время и после марша Пригожина на Москву. Некоторые заключенные и, вероятно, сотрудники вполне всерьез предполагали, что в случае чрезвычайной обстановки осужденные по статьям террористической и экстремистской направленности будут ликвидированы. Многим казалось, что после 2022 года возможно абсолютно все. Убийство оппозиционных политиков, пытки, доносы, цензура, похищения, задержания. Кто-нибудь может точно определить, с какого момента все это началось?

До того как нас задержали, десятки молодых людей по всей стране занимались тем же самым. И то, что мы, обсуждая политику, ходили в походы, играли в страйкбол, акционизм и единоборства, потом уже в кабинетах ФСБ нас убеждали, что это все «терроризм». 

Так мы постепенно пришли к тому, что за решеткой сейчас находятся политзаключенные дети, а музыкант Павел Кушнир умер в СИЗО после длительной голодовки. У общества стираются болевые пороги, тем самым исчезает способность к реакциям. 37-й год подкрадывается незаметно. Сталин изначально уничтожил всех своих оппонентов, которых народ тоже воспринимал как врагов, всех этих контрреволюционеров, белогвардейцев, анархистов и меньшевиков. Уже после врачи, крестьяне, рабочие, интеллигенция, военные и сами партийные большевики поняли, что оказались в ловушке и никто не выйдет на площадь требовать их свободы, потому что площади уже расстреляны в первых рядах.

Расстрелы начинаются не сразу. Они начинаются с шуток, с самой допустимой мысли об их возможности. Сегодня мы оказались в реконструкции прошлого с наклейками «Можем повторить», портретами Дзержинского и флагами Российской империи на руинах населенных пунктов. Возвращение в прошлое, восстановление его ушедших атрибутов и понятий — это и есть национальная идея современной России. Мы же, стремящиеся в новое будущее, как и раньше, оказываемся в заморозке далеких лагерей, тем самым являясь заложниками этой самой идеи возвращения в прошлое. В этом и заключается основная суть зацикленности символа 37-го года в российской истории. Это травма, которая не может зажить, так как новые аресты, приговоры, «предатели», «пятые колонны», враги народа (называйте как хотите) снова и снова возвращают нас в прошлое, провоцируя в сознании ассоциативные флешбэки с эпохой массового террора.

Пройдет время, прежде чем многие из сегодняшних «уголовников» будут реабилитированы. Наступит 53-й год. Возможно, будут найдены виновники, мы услышим публичные осуждения и раскаяния, кто-то получит компенсации, в школах будут изучать романы и стихи узников современной России, но, увы, никто не вернет им утраченные годы неволи. И именно поэтому я завариваю зеленый чай, дописываю этот текст, пока могу это делать и пока мы еще глубже не погрузились в прошлое до отметки 37-го года.

Март 2025 год

* Организация признана террористической и запрещена в РФ.