Во власти мазута

Еще на вокзале пытаюсь понять: пахнет мазутом или нет? Очевидного ответа не получаю — рецепторы явно не дорабатывают. И именно эта неопределенность и, как следствие, растерянность висит в курортном воздухе дамокловым мечом разлитого напряжения.

Анапа сейчас на «стопе» — и по продажам курортного отдыха, и по празднику летнего счастья, которого она лишилась надолго.

Люди

Самые незащищенные в буквальном смысле люди живут в поселке Воскресенский, в семи километрах от Анапы. Жителей — полторы тысячи.

С первых дней декабрьской катастрофы сюда стали завозить мазут вперемешку с песком с побережья. КамАЗы шли круглосуточно. Теперь в трехстах метрах от старой панельки виднеется многотонная гора песка с белыми пятнами прорвавшихся мешков, из которых вытекает мазут. Первая апрельская жара плавит черные жирные плюхи. И вот здесь я отчетливо начинаю ощущать нефтяную вонь.

В будний день в поселке безлюдно. Мы останавливаемся около детского садика, детей на площадке нет, хотя время прогулочное. Из ворот выходит женщина с девочкой лет трех. На просьбу поговорить откликается смущенно: «Ну что вам сказать… Вы ж, наверное, сами все чувствуете…

Я ей уколы делаю, иначе задыхается. Какие? Дипроспан (глюкокортикостероид, применяется для купирования приступов бронхиальной астмы. — Н. Ч.). Так плохо ей никогда еще не было… Что будем делать? А что нам делать?..»

Женщина уходит, уводя за собой дочь, в руках которой большая фотография, на которой девочка в военной форме и пилотке. Праздник Победы совсем скоро.

Мы заходим во двор панельки и у старой женщины с собачкой спрашиваем про мазут. Она машет рукой: «Вона на втором этаже Нина. Она все знает».

Дверь открывается сразу после звонка, и Нина Викторовна, отмахиваясь от камеры, просит не снимать: «Ну, что вы! Я и больная насквозь, и вид у меня…» Ее рассказ все про то же — про хроническую вонь за окнами и уже хронический бронхит. «Я четвертый раз с нового года болею. Никогда такого со мной не было. Кашель мучает. Антибиотики уже не пью — без толку. Вы меня простите за подробность, но я иногда черными соплями высмаркиваюсь. Ужас теперь кромешный наша жизнь…»

В начале апреля группа активистов из Воскресенского отправила видеообращение президенту Путину и губернатору Краснодарского края Кондратьеву с просьбой избавить их от мазутной свалки. Апеллировали к тому, что уже получали обещание, что к началу месяца песок вывезут. Не сработало. Грязный песок с пляжей в Воскресенский продолжают везти. Я звоню одной из зачинщиц протеста Марине: «А мы в приемной архитектора, сейчас заканчиваем и через полчаса будем».

Они подхватывают нас у обочины пыльной дороги, где кроме нас ошиваются только тощие бездомные собаки и ветер гоняет пустые банки из-под пива. Мы едем к промзоне. По дороге узнаем, что в январе прошли общественные слушания, которые подписала треть жителей Воскресенского. Добились в итоге того, что планы администрации юридически перевести промзону с мазутной свалкой в «земли для утилизации отходов промышленного производства» провалились. Это, по сути, уже сделало свалку персоной «нон грата».

Симптоматично, что инициативная группа, которая четвертый месяц бомбит обращениями все возможные инстанции и промежуточно побеждает, — «понаехавшие». То есть те, кто приехал в город-курорт из других регионов несколько лет назад и купил здесь жилье в надежде на курортную жизнь.

Вячеслав, Наталья, Татьяна, Марина с нового года буквально живут «свалочной темой».

Все наперебой рассказывают, какой ценой дается им борьба и что сдаваться они не намерены. У них есть все документы, из которых следует, что свалка с мазутом нарушает все природоохранные и человеческие стандарты. Впрочем, анапские власти признают, что проблема есть. Обещают в очередной раз, что к концу мая ликвидируют свалку. А задержку объясняют тем, что нет в регионе достаточного числа «сертифицированных предприятий, готовых принять на утилизацию грунт» и из-за «ограниченных производственных возможностей этих компаний». С пометкой «…в таких масштабах и такой грунт до сих пор в крае не утилизировали».

Со свалки мы возвращаемся через жилой двор. Две пожилые женщины сидят на скамеечках друг напротив друга. На веревочных качелях раскачивается девчонка.

Опять спрашиваю про свалку. «Вот вы, свежие люди, пришли… Что не чувствуете?! Вот! А мы четвертый месяц дышим. Везут и везут нам эту мазуту… Я думаю, это диверсия, танкеры эти… А что нам сюда эту гадость свезли, это уж наших диверсия. Что земли пустой вокруг мало?» И после небольшой паузы: «Как дать бы под зад этой Америке и Зеленскому! Россию никто никогда не побеждал и не победит. Только мальчиков наших жалко. У почтальона нашего, Веры, внука убило, у соседки моей — мужа…»

Так до меня доносят мысль, что истинная трагедия не про мазут. Возразить нечего. Только от мазута через три часа реально начинает резать в глазах.

Волонтеры

Волонтеры в Анапу стали стихийно съезжаться на следующий день после объявления о разливе мазута из затонувшего танкера. Спустя четыре месяца объем работы не уменьшился. Если в первые дни мазут на берегу сгребали лопатами, то теперь работа стала труднее и кропотливее — песок нужно просеивать. За это время затонувший мазут разделился на мелкие фракции, ушел вглубь, и теперь прибой выбрасывает эти «сокровища» мелкими кляксами. Сотнями тысяч этих «клякс» усеяно побережье. Если взять такую в руку и сжать пальцами, она расплющится от тепла, как подтаявшая шоколадная конфета, оставляя несмываемый глянцевый вонючий след на пальцах.

Мы едем на Бугазскую косу — полоску суши длиной в 12 километров и шириной 200–300 метров, протянувшуюся между Бугазским лиманом и Черным морем. Это заповедная зона, которую освоили кайтсерфингисты. По всей косе рассыпаны их небольшие базы. Нынешний сезон стал для любителей катания на волне «мертвым».

Он просыпается сквозь пальцы, как шелковая лента. Уникальная его сущность создавалась природой тысячелетиями, морской прибой перемалывал в пыль мелкую жемчужную ракушку.

На косу нас везет Мира Айрапетян — руководитель штаба «Шлагбаум Фениксы». Мира здесь с декабря. Ее личный ресурс, который поглотила катастрофа, — это четыре месяца жизни здесь («я думала за две недели все разгребем»), износ личного японского внедорожника, который намотал по побережью тысячи километров и собственные вложения («я пару миллионов своих денег здесь потратила»).

Мира похожа на фронтовика, который страшно устал от войны, но своих позиций и людей не оставит. Я спрашиваю ее о том, что она чувствует. «Безысходность. С наступлением лета волонтеров здесь, на косе, не будет. В жару на береговой линии работать невозможно, в ночные смены переходить тоже не вариант. В ближайшее время мы останемся без жилья. Хозяин отеля до мая пустил волонтеров жить бесплатно, и мы ему благодарны безмерно. А за свой счет приезжать и работать здесь у людей возможности нет. Видим ли мы конец, финал хоть какой-то? Мы каждое утро видим, как море выбрасывает мазут еще и еще. Масштаб катастрофы это чувство безысходности и рождает.

Мы поняли, что гадость токсична и начинает болеть голова. Даже в респираторах с фильтрами чувствовался запах мазута. Не было никакой инструкции от МЧС. Мы первые разработали технологию. Проводили инструктаж: как носить сизы (средства индивидуальной защиты. — Н. Ч.), как работать с лопатами, а как с сетками, какие медикаменты принимать профилактически.

Знакомый дизайнер по моему техзаданию создала инструкцию в виде карточек. Как работать с мазутом, как с птицами, как с сизами. Эти наши карточки хорошо разошлись среди всех волонтерских штабов. Фактически мы создали подробный инструктаж, который можно теперь использовать на подобных катастрофах.

Но это все происходило методом проб и ошибок. Знаете, как у нас появился медпункт? Человеку стало плохо после работы. А у нас не оказалось медика. И на следующий день мы организовали свой медпункт.

Результаты? Ну, если голыми цифрами… Мы открыли самый масштабный штаб на побережье, который мог в сутки прокормить до тысячи человек и оснастить их сизами. Через нас за это время прошли 20 тысяч волонтеров. Мы вывезли более 25 тысяч мешков с мазутом. Просеяли трижды шесть километров прибрежного песка.

Что я думаю о людях? Здесь огромное количество потрясающих людей, которые пашут, несмотря на катастрофическую усталость. Но и разочаровалась во многих.

У нас были и идеологические разломы, и предательство, и обман, и политические игрища, и набивание политических баллов, звездные болезни.

Тут сформировалась модель общества. Только в разы сконцентрированная.

Но труднее мне принять факт, что государство не слишком нам помогало. Вот мы съездили в Госдуму в апреле, там был прием волонтеров — тожественная встреча, прием, благодарности… Я готовила свой доклад о том, что нам срочно необходимо для работы. Мне дали микрофон на одну (!) минуту…

Мы подъезжаем к штабу на косе — это две армейские палатки, в которые надо заходить, сняв кроссовки, иначе из песка к концу дня наметет маленький бархан. Здесь волонтеры переодеваются, обедают, отдыхают. Сейчас здесь пусто, все работают до обеда на берегу. Под тентом одетый в белый комбез и маску человек что-то непонятное для меня собирается делать с куском мазута. Над широкой пластиковой емкостью он натягивает кусок полипропиленовой сетки, а сверху кладет изрядный кусок черного вещества. «Хочу понять, задержит ли его сеть, когда он плавиться начнет». Тестирование якобы пригодной к задержке мазута сети не проходит полевых испытаний. Черная вязкая дрянь беспрепятственно протекает сквозь сетку. За четыре месяца в Анапе было испробовано несколько методов сбора мазута и непосредственно в воде, и на берегу. Универсального пока не изобрели. И пока в ходу самый примитивный и эффективный — просеивать песок через решетку, которую здесь называют «мольбертом».

Мы едем на берег, и я спрашиваю волонтеров: «Почему вы сейчас здесь?»

Ответили мне так: «Мы тут каждое лето с сыном проводили, на соревнования по кикбоксингу приезжали, отдыхали… Рассуждать можно много, что это бессмысленно. Но я вот два часа проработал, и мешок полон мазута. Это ж результат».

«Я как узнала, проплакала весь вечер. У меня есть неделя, я с Алтая приехала. Я уже много лет сортирую пластик. Я давно так живу… Море жалко».

«Родственники не поняли, зачем мне это надо, ну и ладно. Я строитель, один заказ закончил, время есть, силы копать тоже есть… Поборемся».

На обратном пути спрашиваю Миру, действительно ли так опасно море сейчас.

«В ближайшие 3–5 лет там нельзя плавать. Если мы не будем чистить, природа сама не справится. Я считаю, что лайтовый запрет властей на купание — это до первого прецедента. До первого отравившегося ребенка. Меня, если честно, бесит, что люди в упор не видят катастрофы. Эта позиция «а что я могу сделать?..» Но если бы жители из Краснодара на своих машинах приехали сюда на свои выходные и вышли поработать, мы бы справились в разы быстрее».

Птицы

Штаб по спасению птиц «Полярные зори» размещен в хозяйственной постройке заброшенного санатория.

На входе резкий запах рыбы: на полу контейнер с оттаявшей мойвой — едой для птиц.

Сейчас здесь их около тридцати. Можно сказать, что здесь — птичья реанимация. Полевой госпиталь быстрого реагирования за четыре месяца, по сути, стал научной лабораторией, в которой отрабатывают алгоритмы спасения. В декабре, в первые дни после разлива мазута, сюда привозили в сутки до тысячи птиц. И это было похоже на ад. 

А потом выяснилось, что отмытые и вроде бы спасенные птицы стали массово умирать. Масштаб поражения организма оказался чудовищным: орнитологи и ветврачи выяснили, что простое мытье — не гарантия спасения. Попав внутрь через дыхательные пути, мазут вызвал поражение головного мозга, гипоксию, анемию, поражение почек, ЖКТ, печени, репродуктивной системы.

Волонтер Сергей Захаров, ассистент ветврача, рассказывал об этом уже спокойно, потому что четвертый месяц работы в таком стрессе гарантирует железную стрессоустойчивость: «К этому вопросу — имеет ли смысл спасать птиц, если выживет всего 10 процентов или меньше, мы уже привыкли. Не обижаемся. Смысл есть, хотя бы потому, что мы первые в мире разработали алгоритм спасения птиц. Мы первые сделали успешное переливание крови. Диким птицам подходит кровь домашних уток и кур. И это переливание, как оказалось, спасает жизнь. Мы сначала думали, что птиц лучше после мытья держать по отдельности в коробках, а выяснилось, что вольеры для них лучше… Сделали специальные бассейны с «береговой линией», как в дикой природе. И они у нас купаются, а потом выползают на этот «берег»…

Мне дают защитные очки («птицы только с виду пассивные, а когда берешь в руки, начинают защищаться и метят в глаз») и перчатки. Я беру в руки маленькую чомгу, она вертит головой, пытается вырваться, и я пальцами ощущаю ее беспомощность и страх. И неожиданно для себя понимаю, как жалко мне это выжившее тельце.

В «реанимации» птицы проводят пару месяцев. Выпускать на волю раньше нельзя: смыт жировой слой с оперенья, а новый еще не нарос. И вот эту маленькую «банду» здесь несколько раз в день кормят, некоторых через зонд. Греют лампами и купают в бассейнах.

Единственный пернатый, имеющий здесь роскошь свободы перемещения, — это чайка Ливингстон. Этот персонаж слегка облезлого вида по-хозяйски шляется по всем помещениям, смешно подпрыгивая. Его дергающаяся походка — на самом деле следствие токсичного поражения мозга. Но Ливингстон молодец, раньше вообще глотать не мог, а сейчас почти в порядке. Только с координацией у него не очень.

В волонтерском общем чате в лекции психолога на тему, как справляться со стрессом и выгоранием, был вопрос, как реагировать на нападки типа: «Ну что? Все у вас птицы умерли?» Ответить рекомендуется так: «Спасибо, что спросили, мы стараемся, работаем…» Мне, честно говоря, показался уместным более экспрессивный и краткий ответ.

Город — курорт

Признаемся честно, город у южного побережья с «ампутированным» морем — это оксюморон.

Это инвалидность курорта. И местные жители пока в упор не хотят ее замечать. В разговорах на улицах, кафе, отелях на тему предстоящего сезона надежда, что пронесет, что «не так страшен черт», проходит красной линией.

А пока для иллюзий, что удастся проскочить, есть еще простор. Тем более что Роспотребнадзор в пару с властями Краснодарского края то обнадеживает, то настораживает жителей и потенциальных курортников противоречащей инфой.

…Солнце шпарит в затылок. На центральном пляже Анапы экскаватор насыпает вал из песка вдоль прибрежной линии — преграду для частичек мазута, который с каждым прибоем и большой волной выбрасывает на берег.

Ходить вдоль моря имеет смысл в обуви, которую не жалко выбросить, так как черные кляксы мазута неизбежно испачкают ее.

Все с интересом смотрят на мужика лет пятидесяти, который выходит из моря после заплыва. Спрашиваю его, не опасается ли за здоровье. Крепкий дядечка строго спрашивает в ответ: «Вы видите мазут? Я не вижу… Нет его здесь. А если в воде попадается, можно его обогнуть… Не надо, знаете, верить всему что пишут. Запугали всех».

Море в этот день коварно. Оно дурит прозрачной водой и стаей лебедей, которая приплывает к берегу. На следующий день иллюзия безопасности после ночного морского волнения сменится кардинально: берег будет усыпан черной мазутной рябью. Анапа в мае 2025 — это пазл из «пан или пропал».

Женщина на пешеходном переходе, признав во мне с коллегой не местных (мы ищем адрес по навигатору), кричит вслед: «Девочки-мальчики! Идите сюда, я вам такие комнаты сдам за 500… 400 рублей. Вы таких не найдете!»

На пляже мальчишки строят из песка тоннели, роют, углубляясь по локоть в песок. Мелких черных «мазутчиков» отбрасывают машинально в стороны. Слышится материнский окрик: «Саша! Опять лег на песок, сколько можно! Он же сырой!»

Веселая девушка (слишком веселая, чтобы быть трезвой) кричит вслед подруге, которая с банкой пива идет фотографировать закатное солнце к берегу: «Дура! Мы ж мазутом надышимся и сдохнем!»

На дощатом настиле, врубив переносную колонку, танцует бородатый дядька в тельняшке. Он одаривает нас широчайшей улыбкой и, перекрикивая музыку, выдает свое кредо: «Вы видите море? Оно же прекрасно! И его ничего не может испортить. Только наше настроение может все испортить. Вот у меня с утра были проблемы личного характера, а я пришел сюда — и все стало отлично. Как меня зовут? Робинзон меня зовут. Приходите вечером в парк, я всех там на паровозике катаю…»

Анапа — Воскресенский — Бугазская коса

Мнение эколога

Игорь Шкрадюк, специалист по промышленной экологии, эксперт «Центра охраны дикой природы»: «Чем ближе к месту разлива мазута, тем больше концентрация бензапирена в мазуте. Это значит, что можно благополучно провести отпуск в Анапе или Феодосии, а потом стать пациентом онкологов…»

«Мазут может оставаться в морской воде от месяца до нескольких лет, пока его не съедят бактерии. Воздействие выброшенного на берег мазута на прибрежные экосистемы тоже неблагоприятно. Всего два грамма нефти и нефтепродуктов в одном килограмме почвы делают ее непригодной для жизни растений и почвенной микрофлоры. В соединении с морской водой, песком, под воздействием летних температур потенциально токсическое воздействие усиливается».

Из последних новостей

• В Анапе и Темрюкском районе на 150 пляжах запретили купание и ограничили доступ к берегу. На всех ста пятидесяти поставили запрещающие баннеры.
• Вице-губернатор Краснодарского края Александр Рупель так анонсировал летний сезон: «В Анапе гостей будут встречать полторы тысячи отелей и гостевых домов. Больше половины из них с собственными бассейнами и спа-комплексами. Новые горизонты открываются у агротуризма — гостей ждут сыроварни, винодельни, устричные фермы. Для туристов работают более 100 турбюро».
• В мае на летний отдых в детские лагеря и санатории массово приедут дети из регионов. Регионы за государственный счет заключили с анапскими санаториями уже около 100 контрактов на оздоровление детей. Это обойдется бюджету в 344 миллиона рублей.
• Почти наполовину по сравнению с прошлым годом снизилось бронирование отелей Анапы.