У Вечного огня

9 мая 1984 г. Среда.

Я смотрю на Вечный огонь и вижу цветы сорок первого года. В военном санатории в Ессентуках. Когда по радио выступал Молотов, война оказалась совсем рядом, как в городах, где уже рвались снаряды и бомбы: у многих или жены и дети, или мужья остались на западной границе. И менявшаяся каждый день дата на большой зеленой клумбе вдруг перестала быть красными и желтыми цветами, в которых орудуют шмели, над которыми порхают безмятежные бабочки, и стала огнем: «22 июня 1941 года».

Потом были 46 месяцев и еще 16 дней войны. И горькое мое счастье — День Победы. Среди солнечных лучей ее — черный луч. Гибель отца осенью сорок четвертого, под Варшавой. И еще черные лучи — оборванные войной жизни родных мне людей. И так — в каждом доме, по всей нашей земле в майских черемухах и медуницах, у обелисков под вечной охраной красной армейской звезды.

Есть в нашей Победе нечто такое, что обещает ей жизнь на века. Это торжество человечности над зверем в человеке. Это бессонная, на поколения вперед, общая — всей страны, всей Земли — наша боль и наша совесть — блокадный Ленинград.

Да это была война металла, моторов, горючего. И уральская сталь пересилила сталь Рура. Мы это знаем. Но знаем и другое. Это была такая война, когда все — от солдата до государства — сделали невозможное. И сила металла не смогла преодолеть силу духа, веру в справедливость, убежденность в правоте нашего дела. Примеров тому — тысячи и тысячи. Об одном из них я прочел в книге В.Гринкевича «Разве можно забыть Мерекюла?»

Теперь, когда я знаю о подвиге десантного батальона морской пехоты под командованием майора С. Маслова (основой его стал знаменитый отряд капитана Б.Гранина, героически оборонявший полуостров Ханко в 1941 году), мне кажется, что это о нем известная песня Булата Окуджавы:

Нас ждет огонь смертельный,
Но все ж бессилен он.
Сомненья прочь!
Уходит в ночь отдельный
Десятый наш десантный батальон…

В феврале сорок четвертого батальон получил приказ: высадиться на эстонском берегу, в тылу у Нарвы, пробиться к ведущей к ней дороге и там соединиться с нашими войсками. По данным разведки, побережье охранял один батальон СС. Но ко времени высадки обстановка резко изменилась. Гитлеровцы считали Нарву первым коренным германским городом на пути наступающей Красной Армии и стремились организовать её долговременную оборону. Получив сведение о готовящемся нашем десанте, они тут же сосредоточили у места его высадки пехотную дивизию, танковые роты, зенитные и береговые батареи, подразделения береговой обороны. Каждый десантник сражался против тридцати гитлеровцев, поддержанных «тиграми», артиллерией, «юнкерсами». Все рации были разбиты в момент высадки.

Долгое время думали, что при таком соотношении сил десант был сразу опрокинут в море. Но спустя годы музей Балтфлота, газеты «Молодежь Эстонии» и «Страж Балтики», юные следопыты восстановили правду о его судьбе. Оказалось. что батальон Маслова не только не был смят в первые же часы боя, но, наоборот, атаковал гитлеровцев, овладел поселком Мерекюла, разгромил штаб дивизии СС, немецкую батарею, пробился к месту, где должен был встретиться с наступающей армией, полностью выполнил приказ. Армейским частям пробиться навстречу не удалось. И несколько дней десантники вели неравный бой. Батальон погиб, но уничтожил около полутора тысячи фашистов, более 20 танков.

Только одна страница в летописи Великой Отечественной, высвеченная из неизвестности. А сколько еще страниц так и останется нераскрытой тайной!

Но их стойкость, мужество, презрение к смерти сливались в единое целое — неодолимую стойкость Родины. Солдаты и маршалы народа — все они были равны перед лицом смерти и перед лицом бессмертия. И солдаты были достойны маршальского ордена «Победа» не меньше, чем маршалы солдатского ордена Славы. Такая это была война.

В «Клубе фронтовых друзей» мальчишки в матросской форме сказали ветеранам 3-й ударной армии: «А за страну вы не беспокойтесь. Если что — мы отстоим». Но когда же прозреют, когда образумятся слепые безумцы и поймут, наконец, что бессмысленно огнем и мечом пробовать неодолимость России?!

На нашей улице 9 Мая готовятся к цветению вишни. И молодая трава окроплена желтыми одуванчиками — множеством маленьких солнц с обрубленными лучами. В траве рвет одуванчики трехлетняя девочка. Когда ей будет восемнадцать и наступит новый век, Победе будет уже 55, и самые юные ее солдаты перешагнут за 70. А какая она была тогда молодая, наша Победа!

Каждый год в этот день мы с Таней проходим один и тот же путь. Ваганьковское кладбище. Памятник погибшим ученикам и учителям во дворе 110-ой школы. Сквер у Большого театра.

Памятник в школьном дворе — один из самых пронзительных в Москве. Может быть, потому, что он стоит у стены и вечерами над ним горит окно, за которым продолжается жизнь. Окно светится над пятью бронзовыми мальчиками (они были одноклассники скульптура-фронтовика Даниэля Митлянского, у каждого из них есть реальное имя), над бронзовой доской, на которой сто имен. Только в День Победы их трудно прочесть — доска засыпана цветами.

Да, у пяти бронзовых юношей есть реальные собственные имена, портретное сходство. Их пятеро. Одноклассники Даниэля Митлянского Юра Дивильковский, Игорь Купцов, Габор Рааб, Гриша Родин, а также погибший на фронте брат жены скульптора Игорь Богушевский. У подножия памятника — мемориальная доска, и на ней 100 имен учеников и учителей школы, павших на Великой войне. Говорят: 110-я была элитной школой. Это так. Однако где еще в мире вы найдете другую элитную школу, положившую на алтарь Отечества сто жизней своих питомцев?

Один из ста и один из пяти застывших в бронзе «Реквиема» успел оставить Завещание, кончающееся словами:

Когда я слушаю, как нынешние молодые поют песни военных лет у колонн Большого театра, я вглядываюсь в лица и поющих и слушающих. И пристальней всего в лица тех, кого еще поднимают над толпой родители, кто еще, может быть, ничего не понимает в происходящем, но кто в 2000 году будет с гордостью вспоминать, что первые зарубки памяти подарили им эти песни у колонн Большого театра, в День Победы, когда еще много ее солдат собиралось у этих колонн.

Вечный огонь горит во многих больших и малых наших городах. И в этот День Победы, как всегда в этот День, идут и идут к нему люди. Сквозь зеленый туман Александровского сада я вижу нескончаемый человеческий поток, движущийся мимо Кремлевской стены.

Идут и идут люди к скромным обелискам, поставленным всем миром своим односельчанам. И к величественным мемориалам, воздвигнутым всем миром землякам, согражданам по планете Земля, по борьбе против общего зла.

Нет в мире цены Вечному огню. В минуту молчания маленькие его ладошки в немыслимой спешке, словно задыхаясь, разбрасывают пригоршнями свет и тепло в этот тревожный, еще не отогретый сорока послевоенными веснами мир. Словно боятся, что все может оборваться, и до этого мгновения надо успеть отдать живым людям через этот огонь недопетое, недосказанное, несвершённое, что унесли с собой те, кто не вернулся с войны и о ком с такой проникновенностью написал Александр Твардовский.

Прочтём эти строки еще раз.

Перед минутой молчания

У Вечного огня…

В тот день, когда окончилась война

В тот день, когда окончилась война...
И все стволы палили в счет салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.

В конце пути, в далекой стороне,
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, что погибли на войне,
Как с мертвыми прощаются живые.

До той поры в душевной глубине
Мы не прощались так бесповоротно.
Мы были с ними как бы наравне,
И разделял нас только лист учетный.

Мы с ними шли дорогою войны
В едином братстве воинском до срока,
Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалеку.

И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.

Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег.

И, чуя там сквозь толщу дней и лет,
Как нас уносят этих залпов волны,
Они рукой махнуть не смеют вслед,
Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.

Вот так, судьбой своею смущены,
Прощались мы на празднике с друзьями.
И с теми, что в последний день войны
Еще в строю стояли вместе с нами;

И с теми, что ее великий путь
Пройти смогли едва наполовину;
И с теми, чьи могилы где-нибудь
Еще у Волги обтекали глиной;

И с теми, что под самою Москвой
В снегах глубоких заняли постели,
В ее предместьях на передовой
Зимою сорок первого; и с теми,

Что, умирая, даже не могли
Рассчитывать на святость их покоя
Последнего, под холмиком земли,
Насыпанном нечуждою рукою.

Со всеми — пусть не равен их удел, —
Кто перед смертью вышел в генералы,
А кто в сержанты выйти не успел —
Такой был срок ему отпущен малый.

Со всеми, отошедшими от нас,
Причастными одной великой сени
Знамен, склоненных, как велит приказ, —
Со всеми, до единого со всеми.

Простились мы. И смолкнул гул пальбы,
И время шло. И с той поры над ними
Березы, вербы, клены и дубы
В который раз листву свою сменили.

Но вновь и вновь появится листва,
И наши дети вырастут и внуки,
А гром пальбы в любые торжества
Напомнит нам о той большой разлуке.

И не за тем, что уговор храним,
Что память полагается такая,
И не за тем, нет, не за тем одним,
Что ветры войн шумят не утихая.

И нам уроки мужества даны
В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.
Нет, даже если б жертвы той войны
Последними на этом свете были, —

Смогли б ли мы, оставив их вдали,
Прожить без них в своем отдельном счастье,
Глазами их не видеть их земли
И слухом их не слышать мир отчасти?

И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,
В конце концов у смертного порога,
В себе самих не угадать себе
Их одобренья или их упрека!

Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно.

К вам, павшие в той битве мировой
За наше счастье на земле суровой,
К вам, наравне с живыми, голос свой
Я обращаю в каждой песне новой.

Вам не услышать их и не прочесть.
Строка в строку они лежат немыми.
Но вы — мои, вы были с нами здесь,
Вы слышали меня и знали имя.

В безгласный край, в глухой покой земли,
Откуда нет пришедших из разведки,
Вы часть меня с собою унесли
С листка армейской маленькой газетки.

Я ваш, друзья, — и я у вас в долгу,
Как у живых, — я так же вам обязан.
И если я, по слабости, солгу,
Вступлю в тот след, который мне заказан,

Скажу слова, что нету веры в них,
То, не успев их выдать повсеместно,
Еще не зная отклика живых, —
Я ваш укор услышу бессловесный.

Суда живых — не меньше павших суд.
И пусть в душе до дней моих скончанья
Живет, гремит торжественный салют
Победы и великого прощанья.

7 мая 2025 г. Среда.

Предыдущий дневниковый текст написан 41 год назад , 9 мая 1984, года и не предназначался для последующей публикации, что бывало со многими другими строками моего дневника. Любопытно было рассуждать «в своё удовольствие»: а что будет с Праздником Победы завтра, через год, через 10 лет, через 20? Дальше не заглядывал. Полагая — это уже будет после нас. И вот сейчас, в свои 90, пребываю в убеждении: Праздник Победы будет и после нас. Будет всегда. Как и её Вечный огонь. В столице, у кремлёвской стены. И во многих других больших и малых городах, рабочих посёлках и сёлах России.

Чго же касается памятника в 110-й школе, сама его судьба заставляет задуматься о чуть ли не библейском противостоянии Добра и Зла в нашей повседневности. В ночь на 9 мая 1992 года, какие-то подонки надругались над ним. Сбили надпись: «Памяти павших будьте достойны», разворотили пьедестал. По сути, предстояло возрождать его заново.

С одной стороны — самоотверженность и бескорыстие очень многих людей, когда он создавался. С другой — времена теперь были иные. Жестокие, меркантильные. И трудно было ожидать повторения того давнего, святого бессребренничества. Но оно повторилось. Среди тех, чьими душевными усилиями и безвзозмездным трудом памятник был возрожден, скульпторы Даниэль Митлянский и Иван Казанский, архитектор Борис Маркус, прораб Анатолий Создателев, мастера Сергей Иванов и Сергей Шибанов, юрист Абрам Гальпер, тогдашний директор 110-й школы Алла Ивановна Кузнецова, Булат Окуджава, Александр Городницкий (не за это ли Александра Моисеевича возвели в ранг почетного выпускника 110-й, хотя он кончал другую, ленинградскую школу?). И еще многие другие.

Парадокс истории: осенью на одном конце Арбата одни люди собирались, чтобы отметить его 500-летие, на другом — другие люди возводили баррикады нашего 1993 года, который оказался покруче, чем тот, что описан в романе Виктора Гюго «Девяносто третий год».

А в декабре этого же года во второй раз открывали возрождённый памятник в 110-й школе. Теперь его перенесли из школьного двора и расположили на внешнем фасаде здания высоко над землёй. Ну совсем как в стихах Татьяны Кузовлевой о белоснежном храме, подножие которого люди забросали грязью:

За то, что был он чист и непонятен,
И не похож на всё, что есть вокруг,
Он мог бы быть приговорен к распятью,
Не будь он выше человечьих рук.

Вместо эпилога

Но как же получилось, что строки, написанные 9 мая и совсем не предполагавшиеся быть напечатанными, вдруг буквально через 7 дней стали газетным материалом?

А дело было так. Когда вышли и вечерний, и утренний праздничные номера, тогдашний главред «Известий» Иван Дмитриевич Лаптев (он только что, в самом конце апреля, им стал) на очередной планёрке вдруг сказал: «Ну хорошо, праздник прошёл. А что будет на второй день после него? На десятый? Цветы у Вечного огня завянут…». Я сказал: «В памяти тех, кто их сюда положил, они никогда не завянут». Он удивлённо на меня посмотрел. В ту же секунду я подумал: он говорит как раз то, о чём у меня 9 мая в очень личной записи. И неожиданно выпалил: «А давайте я об этом попробую написать!» Лаптев сказал: «Не "попробую", а напишу». Ничего писать мне не пришлось. Просто подчистил и сдал страницы личного дневника. Вычитал материал, который занимал половину уже подписанной в печать полосы. Дежурство моё на этом кончилось…

Каково же было моё удивление, когда, раскрыв утром свежий номер газеты, я увидел, что материал увеличился вдвое, занимал теперь всю полосу. Оказывается, Станислав Кондрашов, у которого в номер тоже шёл материал, случайно заглянул в мой и предложил расширить его до полосы стихами Твардовского, по сути — маленькой поэмы «В тот день, когда окончилась война». Сам написал несколько переходных строк от моего материала к стихам. И Лаптев дал указание переверстать уже подписанную полосу.

Выше ты, читатель, уже прочёл ту дневниковую запись за 9 мая 1984 года. Но я счёл возможным внести в неё правки Кондрашова. Прежде всего, эту запись десятикратно усиливают стихи Твардовского. Наконец, переходная кондрашовская фраза, как финальный аккорд: «Прочтём эти строки еще раз. Перед минутой молчания. У Вечного огня».