Трудно быть богом для всех

Кажется, к тому, чтобы перечитать книгу, о которой сегодня пойдет речь, подталкивает сразу все вокруг происходящее. В первую очередь то, с какой целеустремленностью Z-повестка откатывает страну назад в развитии — не к Советскому Союзу даже, а к Средневековью, с его феодальной структурой общества, с гипертрофированным статусом церкви, с его стремлением подавить любое свободное творчество и науку, с контролем над образованием и закрытием «нежелательных» университетов; с попыткой, как во времена чумы, разделить население на «здоровых» (то есть своих, согласных) и потенциально опасных и изолировать этих последних от остального общества; с «гойдой» и с уверенностью в том, что условный Грозный вел себя не так уж и плохо. Во-вторых, эту книгу заставляет перечитать и острое ощущение жалости и сочувствия к Богу, которое, наверное, испытывают сейчас все верующие, не понимающие и не принимающие того милитаристского язычества, которое официоз подает под видом православия. В-третьих, смерть папы римского, ушедшего в Светлый понедельник, заставила многих всю уходящую неделю спорить и о его личности, и о христианстве в целом, так что закрепить тему тоже полезно. В общем, в конце первой недели после Пасхи самое время перечитать роман Стругацких «Трудно быть богом».

Вряд ли есть большая необходимость пересказывать сюжет романа — настолько он известен и любим — но по соображениям этикета общую канву все-таки напомню. Дело происходит в государстве Арканар — на другой планете, куда с Земли засылаются специально обученные исследователи. Арканар на Землю очень похож — только цивилизация там развивается медленнее и во времена, описываемые Стругацкими, находится на уровне XIII–XIV веков, то есть в том самом Средневековье. Естественно, что этому уровню развития сопутствуют все его побочные эффекты: жестокость, беззаконие, преследование любого инакомыслия и любых признаков прогресса, разруха и непролазная грязь — и в клозетах, и в головах, и в душах, и на улицах. Любой, на ком замечен хотя бы минимальный отсвет просвещенности, тут же оказывается казнен (и, допустим, каллиграф, учащий соседей писать, мгновенно признается колдуном и ируканским — иностранным — агентом). И если ты «умен, образован, сомневаешься, говоришь непривычное — просто не пьешь вина, наконец! — ты под угрозой».

Дон Румата Эсторский (по-земному Антон) внедрен в это общество затем, чтобы, во-первых, наблюдать и фиксировать на специальную камеру его жизнь, а во-вторых, спасать тех немногих ученых, изобретателей, поэтов и книгочеев, кого ему удастся вывезти на Землю. 

Доля таких спасенных по отношению к количеству казненных, забитых, запытанных и затравленных ничтожно мала — и Румата, полный жалости и сострадания, не перестает думать о том, что хорошо бы предпринять более сильнодействующие меры. Стратегия Бескровного Воздействия кажется ему бездействием, но есть проблема: любые макроскопические меры неизбежно будут жесточе любых практикуемых местными властями казней (местной властью, кстати, является «гений посредственности» — невзрачный, серенький выходец из спецслужб по имени дон Рэба, который создал для себя не менее серые отряды силовиков). 

Для местного оборванного и отсталого населения благородный Румата — бог, и как бог (в реальности — как представитель гораздо более технологически развитой цивилизации) он может сделать с этими людьми что угодно: возвысить одних и покарать других, дать всем счастье даром или вообще стереть этот гнилой Арканар с поверхности планеты. Но судя по обрывкам его фраз, все это боги-земляне делать уже пытались — не помогло.

А стирать все до белого листа и начинать с самого начала нет сил, и нельзя просто плюнуть и оставить их ловить своих блох — потому что бог не может быть простым наблюдателем, он по определению обязан вмешиваться. 

Он участник, или, по-умному, актор — и чем он более всемогущ, тем большего вмешательства требует от него жизнь и тем большую ответственность несет он за свой проект и за свои действия. К тому же сердце бога полно жалости, и ни покинуть, ни уничтожить этот серый народ он не может. По крайней мере, до тех пор, пока у него самого не отнимут последнее — девушку, которую он любит. Кончается все это печально: нервы Руматы не выдерживают, и он устраивает резню, забыв про всепрощение, про свою благоустроительскую миссию и любовь к Человеку. В общем, книга про то, как же трудно на самом деле быть богом — в точности по названию.

Есть, правда, одно серьезное «но»: Румата не бог и никогда им не был — он не создавал мира, в который его заслали, окружающий сброд — не его дети и не его творение. Он обычный человек, которого предлагаемые обстоятельства заставляют играть предлагаемую роль. Он не бог, но окружающие то и дело обращаются к нему как к богу, они сами творят его по своему образу и подобию — так, как позволяют им силы их недоразвитых мозгов и душ. И в конце концов он и сам начинает верить в свое амплуа — тогда-то и начинается резня. «Вот что самое страшное — войти в роль», — предупреждает Румату-Антона его начальник, и заканчивается роман как раз тем, что Румата в роль входит. 

Кстати, раз уж речь зашла о ролях: «Трудно быть богом» Стругацких давно почти невозможно отделить в сознании от вышедшего в 2013 году одноименного фильма Алексея Германа. Свой последний долгострой он почти успел доделать перед самой смертью (оставалось только свести звук) и снимал в течение пятнадцати лет — помимо того что Герман в принципе работал очень кропотливо, съемки еще и трижды отменялись. Первый раз — потому что советские войска вошли в Чехословакию, и фильм запретили. А второй раз — потому что пришел Горбачев, и говорить экивоками, называть Берию Рэбой уже не было смысла. 

Несмотря на то что Герману не нужна такая свобода, как была уже в нулевые, все-таки Румату он, по его же собственным словам, отождествлял тогда именно с Путиным. Это он, как считал тогда режиссер, был прогрессором среди отсталых, это он был богом среди сброда, и ему, как Румате, рано или поздно пришлось бы решать, устраивать резню или нет, — и он бы решил точно так же, как Румата. Так говорил Герман в одном из интервью, и на робкое возражение интервьюера, удивившегося такой аналогии: «Но ведь «Курск»… Но Чечня…» — Герман резко ответил: «Ну а что «Курск»? Ну что Чечня?» Нестандартная была постановка вопроса. 

Герман умер раньше, чем наступил 2014 год, и фильм вышел на экраны тоже раньше — и все-таки лично мне до сих пор непонятно, как можно было выстроить такую систему аналогий, когда перед глазами лежало описание совсем другого героя романа Стругацких: 

Это описание фактически единоличного правителя Арканара, предводителя «серых отрядов» дона Рэбы. Но оно, судя по всему, Герману ничего не сказало — и он даже, по словам режиссера Антуана Каттина, на вручении госпремии подарил книгу Стругацких президенту, посоветовав сделать ее настольной. Один из главных вопросов, который не может после всего этого не возникать — неужели власть тогда действительно была настолько обаятельна, что под ее обаяние мог попасть такой интеллектуальный и независимый, хотя уже и чувствовавший себя абсолютно ненужным российскому зрителю режиссер? Или это сработала аналогия, и аналог тоже «вошел в роль»? Или перерождение бога-Руматы в Рэбу совершается тогда и только тогда, когда он начинает арканарскую резню? Как бы там ни было,

Как вести себя в этой серости тем, кто не может и не хочет быть наблюдателем, они прямого совета не дают — разве только Стругацкие предупреждают, что насилие не выход, а фильм Германа советует не слишком вживаться в роль бога. 

Как сказал режиссер в одном из интервью про свою съемочную группу, «мы не врачи, мы — боль». Он имел в виду, что дело кинематографа — запечатлеть, а не искоренить, и не его дело залезать в чужую сферу ответственности — и это, в принципе, можно отнести почти к любой профессии. Дело искусства — осмыслять, дело журналиста — документировать, и только дело врача — лечить. При этом вряд ли оперирующий хирург впадает в ярость или бессилие от того, что у пациентов никак не перестают вырастать опухоли, — и он продолжает оперировать — каждого конкретного больного по очереди, вне зависимости от их качества и условий вокруг.

А дело Бога — быть Богом, хотя посреди средневековой серости, когда его именем казнят и гонят, это становится еще труднее. Ведь Богом-то приходится быть для всех.