Окна собирают лопатами, а осколки — в тазы

«Хорошо, что это случилось не летом»

Северный пригород Энгельса застроен новенькими коттеджными поселками. Справа и слева от дороги — типовые домики рыжего и шоколадного цвета. К счастью, они не получили видимых повреждений. Как пишут жильцы в соцсетях, взрывная волна «только окна пооткрывала».

«Куда едете?» — устало повторяет загорелый гаишник в полинялой форме, дежурящий на повороте к заброшенному детскому лагерю «Чайка». На дачные поселки между лагерем и авиабазой пришелся основой удар. Машины подъезжают одна за другой. После атаки БПЛА прошла неделя. Саперы и кинологи закончили осмотр территории. Теперь дачники спешат увидеть разрушения своими глазами.

В огромном дачном массиве — 16 садовых товариществ. Как говорят отдыхающие, здесь 4 тысячи дач. Пятьдесят лет назад землю у пионерлагеря выдавали рабочим энгельсских заводов. На досках объявлений, расставленных на перекрестках, — неромантичные названия старых кооперативов: «Электрик», «Швейник», «Водоканал», «Мостовик» и т.д. Участки маленькие, по четыре и шесть соток. Заборы, теплицы, сарайчики, бочки для полива лепятся друг к другу.

Чем ближе к военному аэродрому, тем скромнее «фазенды» и заметнее разрушения. Как писал в своем тг-канале губернатор Роман Бусаргин, из-за удара беспилотников на аэродроме «возникло возгорание». В соцсетях разлетелись фото и видео со столбом дыма. Следов пожара в дачном поселке нет. Но, судя по состоянию построек, сюда дошла ударная волна — и она была чудовищной. Листы металлопрофиля с заборов сорваны и скручены, как фольга. Все вертикальные поверхности покрыты круглыми вмятинами.

«Вот такое добро по огороду собираем», — Михаил Федорович, дачник из СНТ «Светлячок-2», протягивает через изгородь продолговатый кусок металла сантиметров 30 длиной. Осколок очень толстый, с рваными зазубренными краями и неожиданно тяжелый. Его трудно удержать одной рукой. Михаил Федорович с женой Надеждой Михайловной, надев по две пары перчаток, складывают находки в белый эмалированный таз.

Длинной палкой хозяин показывает место на шиферной крыше, где застрял самый большой осколок. За ним приезжали эмчеэсовцы.

Куда девать «металлолом» из таза, пенсионеры не знают. Под окнами домика стоят два мешка битого стекла. Гора щепок — всё, что осталось от деревянных рам.

«Входная дверь лежала вот здесь, — показывает хозяин на середину кухни, — ее вместе с косяком вырвало. На втором этаже одно окно вылетело через другое. Телевизор разбился».

Энгельсская администрация обещала организовать вывоз мусора, направить на дачи муниципальных уборщиков. Но до «Светлячка-2» — самого дальнего из поселков — пока никто не добрался. Нанять частную машину для вывоза обломков стоит 5–6 тысяч рублей — весомая для пенсионеров сумма.

Свои убытки пенсионеры пока не оценивали. Дело не только в рублях. «Дача — понятие не исключительно материальное», — объясняет Михаил Федорович. Участок в «Светлячке» супруги получили в 1983 году. «До этого наша дочка по два раза в год болела пневмонией. А здесь, на свежем воздухе, просто расцвела. Там, где теперь коттеджи построили, были кукурузные поля учхоза сельскохозяйственного института, луга с васильками. Дальше — сосновый лес, родниковая речка», — говорит собеседник. Кирпичный домик с мансардным вторым этажом он построил своими руками. «Первый в кооперативе, — с гордостью подчеркивает он. — Вот здесь мы всей семьей жгли костер. Пекли картошку, пели песни. Внуку 29 лет, он до сих пор это вспоминает».

«Хорошо, что бомбежка не летом случилась, — качает головой Надежда Михайловна. — В теплый сезон мы все, вся улица здесь живем. Где бы мы прятались? Теперь ночевать не будем, пока эта [СВО] не закончится».

На участок к Юле захожу через пролом в заборе — двух пролетов просто нет. Искореженные листы металла валяются в нескольких метрах. Не хочется представлять силу, которая сделала такое с оцинкованной сталью. «Теперь у нас здесь ворота. По фэншую!» — хозяйка заливается отчаянным смехом. Девушка-подросток и пожилая женщина старательно выметают из домика обломки. Молчат, ни на секунду не прекращая однообразных движений метлами.

У дома нет стены. Весь угол спальни, снизу доверху, вывалился наружу. Металлическая двухъярусная кровать, красная от кирпичной крошки, странно выглядит на открытом воздухе под весенним солнцем. Юля рассказывает, что обычно рано открывает дачный сезон. В ночь атаки на этой кровати могли спать ее дети.

О случившемся она узнала из дачного чата — председателю СНТ полицейские, стоявшие в оцеплении, позволили снять обзорное видео по каждой улице. «Что я почувствовала? В первый момент чувств не было! Одна ненормативная лексика!» — Юля снова нервно смеется.

«На чем же оно держится?» — спрашиваю я хозяйку дома без стены. «На крыше!» — хмуро отвечает мужчина с соседнего участка, натягивающий проволоку вместо забора.

«Представляете, как всё здесь тряхнуло?»

Во дворе Екатерины меня встречают маленькие дворняжки — Ася и Каштан. Прижав уши, метут хвостами, не лают. Глаза у собачонок ошалевшие. Хозяйка думает, что во время атаки питомцы куда-то убежали. Вернулись на участок, почуяв своих. Третья собака, Адель, исчезла.

Семья Екатерины живет на даче круглый год. «Накануне вечером мы уехали в гости к сестре. Если бы остались дома, то выносили бы нас вперед ногами. Кровать, где мы с мужем спим, вот так сломалась и сложилась, — женщина с силой сжимает ладони. — В бане кафель со стен сорвало. Представляете, как всё здесь тряхнуло?!..»

Екатерина — яркая брюнетка со спортивной фигурой — работает водителем погрузчика на оптовом складе. Ее муж — военный пенсионер. «Десять лет строились. Каждую копейку сюда несли», — собеседница приглашает внутрь. Видно, что своим домом она гордится. Просторная гостиная, уютная кухня с городским набором бытовой техники, широкая деревянная лестница на второй этаж, две спальни — всё засыпано битым стеклом и пластиком. Выбиты все десять окон. «Совковой лопатой выгребаем», — деловито поясняет хозяйка. С потолка свисают лохмотья, оставшиеся от натяжного потолка. В санузле лежит сорванный со стены водонагреватель. Унитаз свернут набок.

О том, что дачные поселки попали под удар, супруги узнали после звонка знакомых. Въезд сразу перекрыли. Но хозяева уговорили полицию ненадолго пропустить их домой, чтобы забрать из отключившейся морозилки запас мяса.

«Три дня проплакали вместе с мужем», — говорит Екатерина о первых эмоциях. Сегодня она по-боевому накрашена. Говорит, что готова идти в суд за справедливой компенсацией. 

В своем доме семья решила «жить наездами»: «Ночевать слишком страшно. Если опять будет воздушная тревога, убежать не успеем».

Пойди туда, сам знаешь, куда

«Чтобы оформить компенсацию, надо подать пакет документов в три разных места. С утра я поехал на улицу Красноармейскую в Следственный комитет. Простоял в очереди до обеда. Потом поехал на Телеграфную в полицию. В СК дают бумажку под названием «предписание». В полиции — бумажку под названием «корешок». Их надо отвезти в районную администрацию на площадь Ленина плюс тот же пакет документов и заявление на компенсацию. Зачем весь этот квест? Почему не сделать единое окно, не принимать документы здесь, на месте?» — удивляется Евгений Валерьевич, стоя перед фасадом своей дачи, выкрашенной в солнечный желтый цвет. Новенькая штукатурка полопалась по углам. Оба окна выбиты. Теплый весенний ветер выдувает наружу тюлевые занавески.

Пакет документов для каждой инстанции — это ксерокопии паспорта, СНИЛС, кадастрового свидетельства, выписки из ЕГРН, постановления губернатора об установлении компенсации, реквизиты банковского счета. «Будем честны, для меня отдать 200 рублей за ксерокс — не проблема. Но среди наших дачников есть люди, для которых это деньги, — продолжает Евгений Валерьевич. — Для пенсионеров огород — средство экономии. Они теперь должны будут покупать картошку по 89 рублей в «Пятерочке». 

Для собеседника дача — память о матери. «Родители занимались дачей сорок лет. Когда их не стало, я специально не стал продавать участок, решил всё обустроить. Только на окна потратил 100 тысяч рублей. Это по ценам двухлетней давности». Сейчас Евгений Валерьевич сможет претендовать максимум на 150 тысяч рублей. «Но когда выплатят хотя бы эти деньги? Еще заявления не у всех собрали. Оценщиков не было. А дачный сезон не ждет. Мне жить без окон?» — задается вопросом садовод.

«Корреспондент? Я всё прессе расскажу!» — из домишка на углу, выглядящего необитаемым, быстрым шагом выходит хозяйка в спортивном костюме, но с тщательно уложенной прической. Елена, как она говорит, служит в уголовно-исправительной системе (в Энгельсе две местные колонии считаются крупными работодателями), поэтому просит ее не называть: «Напиши, что это муж с тобой разговаривал. Он пенсионер, ему ничего не будет».

Сергей Иванович в это время, чертыхаясь, разбирает то, что осталось от внутренней отделки. В домике проломлена крыша, с потолка отлетела пластиковая плитка, вагонка на стенах выгнулась дугой, разбита посуда, кухонная утварь. Разглядывать разгром внутри помещения можно, стоя на улице, — окон, как и у большинства соседей, нет, забор лежит на земле.

Никакой компенсации от государства супруги не получат: дачный участок у них приватизирован, но не оформлены документы на строение. Елена уверяет, что подала документы в БТИ еще в феврале, но процедура затянулась. «Дом 30 лет стоит, еще тесть его строил. А теперь нам говорят: нету дома, ничего вам не положено!» — кричит Сергей Иванович, высунувшись из окна.

«Мы — русские, чего нам бояться!»

«А вы не на этих работаете?» — с подозрением смотрит на меня хозяин пострадавшего дома, представляясь Геннадием. Чем рассказы о пострадавших дачах могут быть интересны противной стороне конфликта, пояснить он не может. Российская сторона проблемами энгельсских садоводов точно не интересуется — никого из представителей районных властей на месте событий я не встретила. «В администрации, где бумажки принимают, сказали: ничего не трогать, пока не придут оценщики. А когда это будет?» — разводит руками владелец.

Геннадий обустраивал свой участок 25 лет. Сад выглядит очень ухоженным. Клубничные грядки, дуги для парников, деревянные качели, декоративные мельница и избушка на курьих ножках. «А вот это колодец был. Не настоящий. Малая архитектурная форма», — медленно произнося слова, объясняет хозяин, разглядывая бесформенную груду деревянных обломков.

Увидев первые фотографии дачной улицы, Геннадий подумал: «Пронесло!» — с фасадной стороны пострадали только окна. «Сегодня приехал, зашел во двор — и охренел, — заканчивает он шепотом. — Понял, что всё, кранты». С тыльной стороны здания видно, что боковая стена отошла. Трещина идет от крыши до фундамента. Причем очень широкая трещина — для наглядности Геннадий вгоняет в нее пластиковую бутылку. «Тысяч 800 надо, чтобы это как-то укрепить. Как временная мера. Но вообще, — добавляет он, подумав, — дешевле всё снести и заново построить».

«К майским праздникам управишься! Следующего года», — балагурит друг собеседника Владимир. Он же торопится ответить на мой вопрос, не страшно ли теперь отдыхать в этом месте, ведь нет гарантий того, что ЧП не повторится? 

За воротами меня ждет пэпээсник. Говорит, что давно ищет меня по поселку, — бдительные дачники, опасающиеся не только шпионов, но и вполне отечественных мародеров, сообщили о появлении чужака. Полицейский Олег настроен мирно. Рассказывает, что своей дачи у него нет, «только дом и служба». Но пострадавших он понимает и сочувствует: «Это не Генеральское и не Шумейка (элитные, по меркам Саратовской области, места отдыха на берегу Волги. — Н. А.). Здесь — пролетариат. Курорты нашим людям не по карману, где им еще отдохнуть?»

…Улица дачного поселка заканчивается ржавым шлагбаумом, обмотанным сигнальными лентами. Метрах в пятидесяти, буквально через дорогу, начинается территория авиабазы. Влево и вправо тянется металлическая изгородь с мотками колючей проволоки поверху. За изгородью работают несколько подъемных кранов. Непонятно откуда на полную громкость несется: «Ой-ся ты, ой-ся, ты меня не бойся!»

Саратовская область