«Мы договорились ни о чем не просить»

Опоздали

На проходной военного суда необычное для этого места явление — небольшая очередь. Несколько слушателей здороваются друг с другом, они вместе идут на заседание по делу Александра Скобова. Их встречает похожий на Деда Мороза двухметровый пристав в очках с толстыми линзами:

— Не имеете колюще-режущего? Ага, спасибо. Теперь проходите через рамку. А сейчас повернитесь спинкой, пожалуйста.

В коридоре журналисты встречают коллег: «Ну все, опоздал. Не будет сегодня ничего». Оказывается, заболел один из защитников Скобова — Владислав Коснырев, слушатели предполагают, что в этот раз, как и в прошлые три, заседание будет отложено. Некоторые репортеры здороваются с проходящей в зал прокурором Юлией Янковской, она улыбается и кивает в ответ.

На экране видеоконференцсвязи, который связывает военный суд в Петербурге с городским судом в Сыктывкаре, показывают сидящего в аквариуме Скобова.

— Всем здравствуйте. Прошу садиться, — басом говорит молодой судья Александр Хлуднёв. Он зачитывает просьбу адвоката об отложении слушаний из-за посещения больницы. Прокурор возражает:

— Адвокатом не представлены документы, о которых шла речь в судебном заседании, поэтому я полагаю, что все направлено на затягивание данного уголовного дела: из судебного заседания в судебное заседание перетекает одно и то же.

Суд встает на сторону гособвинения. Ни журналисты, ни слушатели этого не ожидали. Другой защитник — Вероника Карагодина просит приложить к делу несколько документов о начале СВО, признании «ДНР», «ЛНР» и помощи Донбассу. Хлуднёв отказывает (по его мнению, эти документы к делу не относятся) и обращается к адвокату:

— Вы закончили предоставлять доказательства?

— Я закончила, а говорить за коллегу не могу.

— Вашему коллеге предоставлялась возможность подготовиться к прениям. Скобов, вы на данной стадии желаете что-то сообщить?

— А что я могу на данной стадии? — в голосе Скобова чувствуется раздражение и юношеская бравада.

— Понятно, значит, ничего не будет.

Прокурор приступает к запросу срока. Она чеканит: «Прошу учесть болезни Скобова, его положительные характеристики, 90-летнюю мать на иждивении, три эпизода преступления, и прошу суд назначить Скобову наказание в виде 18 лет колонии строгого режима с пребыванием первых трех лет в тюрьме (выделено мною. — Д. И.). Также прошу суд учесть, что общественная опасность инкриминированного Скобову особо тяжкого преступления против основ конституционного строя и безопасности государства усугубляется тем, что оно совершено в период проведения спецоперации, имеющей судьбоносное значение для сохранения суверенитета, территориальной неприкосновенности и обороноспособности России».

Кроме запрошенного срока, гособвинитель просит суд оштрафовать Скобова на 400 тысяч рублей за то, что он якобы собирал деньги для ВСУ, и запретить ему администрировать сайты и телеграм-каналы в течение четырех лет после освобождения. 

«Почему мне не была предъявлена статья о госизмене?»

После выступления прокурора в прениях в зале висит тяжелая тишина. Судья снова дает слово Скобову. В этот раз диссидент согласен говорить. Он начинает читать свою речь по памяти — вероятно, готовил ее в уме, так как из-за глаукомы 67-летний Скобов почти ничего не видит.

— Те, кто следит за процессом, конечно, заметили, что позиция моих адвокатов и моя позиция — это не совсем одно и то же. Мы по-разному расставляем акценты, и у нас несколько разные задачи. Мои адвокаты стремились привлечь внимание к проблеме, которая обозначена в докладах международных организаций как злоупотребление антитеррористическим законодательством для ограничения свободы выражения мнений, свободы слова.

И эта проблема действительно существует, причем в некоторых вполне приличных странах, в частности — европейских. Европейский подход к этой проблеме отличается от американского. В Соединенных Штатах Америки действует первая поправка Конституции, прямо запрещающая какие бы то ни было ограничения свободы слова. А вот европейские страны после тяжелейшей травмы Второй мировой войны пошли по несколько иному пути. Они ввели запретительные меры для ограничения и распространения идей национальной ненависти, национального превосходства, национальной неполноценности — всего того, что связано с нацизмом. Ну и на этом выросла целая система ограничения свободы слова. Европа ищет некий разумный баланс между свободой слова и ее ограничением.

Я не считаю эти поиски успешными. Свобода слова либо она есть, либо нет. Любые ее ограничения всегда будут вести к злоупотреблениям, какие бы ни были благими намерения. 

Адвокаты имеют неотъемлемое право искать любые оправдания своего подзащитного, но такое же право есть у любого человека.

Только вся эта история не про нас. В <…> России Путина нет злоупотреблений антитеррористическим законодательством. Есть законодательство, прямо нацеленное на подавление любого выражения несогласия с властью. По этому законодательству театральная постановка о том, как ужасна судьба женщин, которых боевики ИГИЛ** затянули на свою войну обманом в качестве своих жен, расценивается как оправдание терроризма. <…> само законодательство построено таким образом, что его можно трактовать именно так. Можно ли разговаривать на языке права с государством, создавшим это законодательство и так его использующим? Конечно, нет.

Мое дело принципиально отличается от дела Евгении Беркович и Светланы Петрийчук. Как и от многочисленных дел в отношении людей, ограничивавшихся выражением морального осуждения российской *** <…>. Мое дело вообще не про свободу слова, ее ограничения и злоупотребления этими ограничениями. Мое дело — про право гражданина в стране, ведущей ***, целиком и полностью встать на сторону жертвы. <…>

Это право относится к категории естественных, потому что оно, в принципе, не может регулироваться юридическими нормами. Любое воюющее государство рассматривает переход на сторону своего вооруженного противника как госизмену. <…>

Обязательные сводки российского командования упорно именуют военнослужащих украинской армии боевиками. Это имеет какое-то отношение к праву? Конечно, нет. Но ***, в принципе, несовместима с правом. По своей природе право — это ограничение насилия <…>. Когда говорят пушки, право молчит.

Выражаясь формулировками так называемого УК <…>, все это является содействием иностранному недружественному государству в создании угроз национальной безопасности РФ. То есть то, что описано в статье о госизмене действующего УК. Почему эта статья не была мне предъявлена? Впрочем, как и многие другие политические статьи действующего УК, которые должны были быть мне предъявлены за мои публикации. Но наиболее важные мои публикации так и не вошли в обвинительное заключение, так и не вошли в обвинение. Хотя я имел возможность убедиться, что следствие с ними знакомилось. <…>

И тем не менее почему этого не было сделано? Я думаю, что дело тут не только в перегруженности репрессивной машины, человеческой лени, характерном для властей РФ неприязненном отношении к юридическим нормам вообще, включая собственные юридические нормы. <…>

…у нее [власти] был свой интерес не давать лишнего усиления моему голосу и не подчеркивать те особенности моего дела, о которых я только что говорил. Я старался заострить внимание общественности именно на этих особенностях.

<…>

А вот в чем я и мои адвокаты едины, так это в том, что мое дело не может рассматриваться вне контекста идущей ***, оно часть этой ***. И попытки моих адвокатов разговаривать на языке права с властями лишь еще раз иллюстрируют: когда говорят пушки, право молчит.

<…>

— Понятно, спасибо, — говорит судья Хлуднёв, и объявляет перерыв.

«Что это было?»

После трехчасового перерыва слушатели медленно возвращаются в зал суда. Стремительно проходит прокурор Юлия Янковская. Между собой слушатели говорят, что судья ускоряет процесс.

В зале на экране видеоконференцсвязи — второй защитник Владислав Коснырев. После объявления о начале прений он берет слово:

— Ваша честь, спасибо за предложение, но я полагаю, что оно несколько преждевременно, поскольку на первой части нашего мероприятия я не присутствовал. В связи с этим, ваша честь, безусловно, необходимо мне ознакомиться с аудиопротоколом заседания, с тем чтобы надлежащим образом подготовиться к своему участию в прениях сторон.

— Уважаемый защитник, то, что вы не присутствовали на судебном заседании, — это ваши проблемы, ваше ходатайство было разрешено, в его удовлетворении было отказано.

— Ваша честь, я…

— Времени на подготовку к защите, к прениям вам было предоставлено достаточно, поэтому я слушаю речь в прениях стороны защиты.

— Ваша честь, я не соглашусь с вами.

— Можете не соглашаться, я слушаю…

— Ваша честь, мне недостаточно того времени, которое вы предоставили.

— Суд считает, что достаточно.

— Дело далеко не самое простое…

— Защитник Коснырев, не затягивайте процесс.

— Ваша честь…

— Защитник Коснырев, суд перешел к стадии прений сторон. Я слушаю ваше выступление, или вы отказываетесь от участия в прениях?

— Нет, конечно.

— Тогда я слушаю вашу позицию.

— Ваша честь, моя позиция пока следующая: мне необходимо достаточное время для надлежащей подготовки к прениям.

— Хорошо, суд объявляет перерыв 30 минут для подготовки к прениям сторон.

— Ваша честь!

— Прошу всех встать, — объявляет пристав, — прошу всех покинуть зал.

Выходящий из зала журналист спрашивает: «А это что было?» Ему отвечают: «Обычное заседание».

Договор

В прениях выступает только адвокат Вероника Карагодина. Она просит суд исключить из вменяемых Скобову статей «участие в террористической организации», поскольку «Форум свободной России»*** не является террористическим. Защитник заявляет, что и терроризм, «который является страшным явлением», Скобов не оправдывал.

Карагодина называет наказание чрезмерным:

— Я прошу оправдать Александра Валерьевича. Если суд назначит ему наказание, то прошу назначить его в минимальном размере.

Выступление защиты в прениях по делу Александра Скобова длится 20 минут, заседание в целом с перерывами — 7 часов. Когда заканчиваются слушания, диссидент, смеясь, обращается к адвокату:

— Мы же договорились ни о чем не просить.

— О чем? — улыбается адвокат Вероника Карагодина. — Об оправдании?

— Ну да…

Данила Истомин, специально для «Новой», Санкт-Петербург

* Внесен Минюстом РФ в реестр «иноагентов».

** Организация признана террористической и запрещена в РФ.

*** Организация признана в России нежелательной.