Мания мотива

Не хочу хвалиться искусством анализировать новостной поток — это вообще-то минимальный знак профессиональной пригодности журналиста.

Не хочу рекламировать чувство слуха, направленное на лавину жизни, которая — помимо новостей: певцам, как когда-то называли себя поэты, пристал хороший слух; это их «профпригодность».

Шумы ломающегося мира шли задолго до 16 февраля 2022 года, когда ждали начала движения российских войск. До утра 22 февраля, когда передали одну историческую (по содержанию и последствиям пока необозримым) речь. Нет, мне не довелось проснуться в неведении и испытать «шок 24 февраля».

Не знаю, с чем это связано. Если откинуть профессиональную честь, наверное, это благодаря Степи. Бескрайняя, равнинная, холмистая, увалистая — как только ее ни назовет брат-прозаик, степь есть идеальный коммуникативный канал.

От низин Дуная (на самом деле — западнее его) до Забайкалья, Амура (на самом деле — восточнее, южнее) степь — самый широкополосный кабель передачи главных новостей. В отличие от леса, часто шумного, всегда скрытного, иногда зловещего, тайно и явно недоброго к человеку (это сухой факт, а не рыбацкие и охотничьи рассказы про русалок в тайге), 

Пресловутую музыку Блока, за которую ему так нагорело. «Музыку революции», на деле же — шум, треск падающего мира, звуковые зияния беды или просто будущего. Степь не расстраивается: она как добросовестный вестник приносит послания в неизмененном, хотя и «защищенном сквозным шифрованием» виде. Гомоны, гармонии и какофонии крушения старого и все же непривычного.

Страшные голоса и голосовухи, иногда.

Коллега Алексей Тарасов писал не раз, что сибирский простор генерирует и подымает в эфир младенческий плач. Какие-то волновые эффекты в атмосфере — или аффекты в ноосфере — слагаются в разрывающий душу звук. Такой, что не находишь места. Что это: еще неясные нам следы или предвестия событий? Или и впрямь дитё — то самое, может быть, что явилось Мите Карамазову в «странном… как-то совсем не к месту и не ко времени… хорошем сне»? Практически во время следственных действий, когда Дмитрия Федоровича сморило на ковровом сундуке в Мокром.

Мы ведь про это в школе читали, в выпускном классе.

Это — видение дити, а теперь в Сибири (в самых достоевских, карамазовских местах) остался лишь его глас. Главное. Плач. Звук.

Но найти и утешить дите — невозможно.

Не прошу вас верить, что степь доносит певцам будущее. То, о чем все космические спутники мира еще до конца, до йоты не разведали, лишь гадают.

Но все и вправду замерло в девять дней между 16 и 24 февраля 2022 года, между грозными ожиданиями часа «Ч» и его наступлением.

И что-то витало в те дни, какие-то вибрации.

Не «звуки музыки», не «музыка революции» — о нет.

Одна простая, но непростая для нашей общей памяти песня. Стихи написал в 1837 году живший в Петербурге ученик Академии художеств, написал, несмотря на непонимание столичной критики, — на своем родном языке. В 1847 году он, свободный художник, очутился ссыльным солдатом в Оренбурге, потом в глубине «Киргизской степи», современного Казахстана. На Юге Урала и у озера Арал он крушился, что степь не та: азийская — желтая. А на его родине Черкасщине — синяя. Голубая.

А в Сибири степь — сине-голубая. Другой многолетний ссыльный, декабрист Николай Лорер, на момент ареста — сослуживец Павла Пестеля по Вятском полку, стоявшему в винницком Тульчине, подтвердил сходство ландшафтов. Лореру, участнику заграничных походов 1813–1815 годов, расхваливали жаркий зауральский Курган как «Италию Сибири, там зреет виноград, цветут вишни и проч.». Но уроженец Херсонской губернии, остроумнейший Лорер описал в своем мемуаре 1862 года быль: «Кругом плоская равнина, напоминающая мне мою родину Украину, но не Италию».

Синяя степь, сибирская — под снегом, украинская — под ним же, черная, задубелая, в пороше; общая степь — золотистыми злаками, что ли, — пробовала что-то прошелестеть, сказать. Разламывалась ради музыки. В тишине.

В историческую паузу перед тысячей дней просочилась песня. Та, которую передавали некогда в исполнении хоров и на русском, и на украинском языках. В «Рабочий полдень» — для всей империи Степи, в которой мы жили и, несмотря на сокращение контуров ландшафта, на выпадение отрезков этого связующего кабеля, по-прежнему живем. А украинские радиослушатели внимали музыкальной теме каждый день в шесть утра, безо всяких хоров и аккомпанементов. Просто перебор нот.

Братья и сестры, мы вас слышали. Слушали себя. Будущее, которое длится; только вот этой музыки, одной на нас, уже нет. Ее и до того мига — уже не было.

Но тогда, в канун, какая-то певческая мышца пространства напряглась и вытолкнула в мир гармонический гул единства.

Братья и сестры, мы здесь. Мы слышим вас.

19 февраля 2022

Голоса Украины — как будто бы что-то забыв,
Возвращаешься в дом и не можешь припомнить, за коим.
Вот клеенка, вот радио, вот позывные, мотив
Бессловесный сигнала, нот девять, как выдох — строкою.

И уйти невозможно, пока еще слышишь его,
И стоишь, обступаем. Невидимы терции хора.
И никто не поет. Но все длится аккорд, он живой,
Он — слагаемое ожиданья, прощанья, укора.

Не светало еще там, где школьник на белой печи,
Просыпаясь, лежит, пока бабка их завтрак «готуэ».
Но светло у тебя. Смолкло радио, ноты, ключи,
Но ты слышишь мотив, заключенный в незримость святую.

На четвертый, шестой и восьмой замирающий звук
Выпадает усилие — справиться (тщетно) с собою:
Зависаешь ни в чем, а ребенок до школы, резвун,
Добежал уж поди, пока ты созерцаешь обои.

Днепр широкий ревет. Он и стонет. Волною минор
Подымает тебя до предельно доступного герца,
И ничто не запутано, слышишь, не искажено,
Голоса, голоса, переборы славянского сердца.

***

А теперь быстрая безостановочная перемотка на тысячу с лишним дней вперед, в настоящее. Будет ли она исчерпана до конца, неизвестно. И не знаем, кого мы не дочтемся на выходе из этой пачки будущего.

Минувшая тысяча дней унесла, если сложить стороны конфликта, сколько человек? Сколько «не унесла» — просто вынесла, раненых, на носилках из той жизни, которую они знали?

Не стало поэтов, если это кому-то важно.

20 марта 2024 года в Харькове во время обстрела погибла Елена Мудрова. Писала на русском языке, печатала стихи на своих страницах во «ВКонтакте» и на портале «Стихи.Ru». Работала бухгалтером. Т.С. Элиот тоже, знаете ли, служил в начале карьеры в банке. Только современные поэты — вечные начинающие, дебютанты, не могущие взмыть ракетой, даже когда им вроде бы сопутствует успех.

О Борисе Рыжем — лауреате «Анти-Букера», любимце голландских славистов — по-настоящему узнали когда? После репортажа с петлей на шее, записки «Я всех любил. Без дураков».

Сейчас на ресурсе «Стихи.Ru» у Елены Мудровой более 160 тысяч читателей.

Она погибла, судя по сетевым сообщениям, в час обеденного перерыва, около 13.00 местного времени. В офисное здание, где сосуществовали несколько контор, приземлился снаряд. О еще трех или четырех харьковчанах, мужчинах и женщинах, погибших вместе с Еленой, в Сети сказано, что их опознали по ДНК родственников.

Поэта разбили, а стеклянный зверинец стихов цел.

Вот стихи Елены Мудровой 2023 года, в авторской редакции. Не буду приводить ее хит «Смотрю, как человек заходит в дом», вы его прочтете и сами. О страхе неба, о Водовороте, забирающем людей, просто слова великолепной уверенности, чистая экспрессия забытой — не сомневающейся, гордой и никому не обидной, а всем радостной — поэтической власти.

* * *

Здесь неба не было. Я думала, пройдет.
Ушла домой, вернулась через год,
А воздух стал тяжелым, как вода.
Наверное, вернулась не туда.

И дома неба не было, и там
Ходил за мною воздух по пятам.
Не приближаясь, тек себе и тек,
От ужаса пустился наутек,

Когда, как рыба, я открыла рот,
Сквозь жабры пропустила кислород,
Вздохнула, приспособилась к воде…
А неба больше не было. Нигде.

Ничья земля

По краешку безумия скользя
Молчишь донельзя, чуешь донельзя,
Сквозь мысли пропускаешь все подряд
И слышишь то, чего не говорят.

Не говорят ни в боли, ни в бреду.
А хочешь, я тебя переведу? —
Через барьеры смысла — на язык,
В котором, что ни слово — птичий крик,

Звериный рык, журчание ручья
И вся земля. Бери, она ничья!
С рожденья в ней — и музыка, и ритм.
Она мала — еще не говорит,
И значит, ей неведомо вранье…

Водоворот

Овладевай. А хочется — владей.
Проси. Прости мне.
Твоя река берёт моих людей,
Больших и сильных.

И оставляет слабых на развод.
Возьму. Отдай мне.
Зачем бывает маленьким народ,
Покрыто тайной.

Умом горячи, сердцем холодны,
Живут-кочуют.
Они совсем не знают тишины,
Я научу их.

И эти станут сильными. Владей.
Ты вправе, Отче!
Твоя река берёт моих людей.
Меня не хочет.

27 июня 2023 года в Краматорске была смертельно ранена 37-летняя уроженка Львова, литератор Виктория Амелина. Как и Мудрова, Амелина была нонкомбатантом. Ее родным языком был русский, она представляла Львов на Международной олимпиаде по русскому языку в Москве, при этом писать прозу (романы) начала на украинском.

В 2022 году внезапно стала писать стихи.

Эта взрывная тысяча дней расширила ее «жанровый диапазон», но сжала, сократила, оборвала жизнь. (…)

Стихи Виктории Амелиной читатели сами перевели на русский.

Первый поэтический сборник Амелиной «Свiдчення» («Свидетельские показания») вышел уже после ее смерти.

У Мудровой и Амелиной остались сыновья, у последней — десятилетний.

Вот стих Елены Мудровой, посвященный сыну. Возможно, это попытка утешения всем, чьи матери ушли.

Другого ведь пока нет?

Имбирь

Во рту у тебя, дитя,
Язык голубой — луна,
В глазах у тебя, дитя,
Ни ночи, ни дня, ни дна.

Вибрирует голос твой,
Волнует снега-пески,
Растет голубой травой
На сгибе моей руки.

В ногах у тебя, дитя,
Два сердца моих лежат,
Течёт моя кровь, дитя,
С вонзенного в грудь ножа,

Течет голубой рекой
По золоту лунных слов.
И ты говоришь с тоской:
— Не слишком богат улов…

Горчит у меня в груди
Обида твоя — имбирь.
Дитя мое, не грусти.
Весь мир — для тебя. Весь мир.

Уроженец Ровно поэт Максим Кривцов был комбатантом с 23 лет. По образованию, полученному до 2014 года, — дизайнер.

Жупел и модель одновременно. Непримиримый враг одной стороны конфликта, герой — для другой.

Сначала мятежник-революционер на Майдане. Участник «Правого сектора»*, структуры, выросшей из объединения футбольных фанатов-ультранационалистов. Фанаты, как только что продемонстрировал Амстердам, — ксенофобы во всех странах: фанатство — это карнавал, который ни в одной стране и культуре, даже в гостеприимнейшей Шотландии, не гонят, отводя ему трибуны арен и прилегающие территории баров. Это — аналог площадного средневекового масленичного глума, краткосрочного отдыха ото всех приличий. От себя, в конце концов.

В иное время и в других условиях мировая и местная публика даже не прикоснулась бы к миру задорных кричалок. Но бывает и так. Дальнейшее — уже история.

После Майдана Кривцов, все еще синеволосый, — курсант и доброволец на Восточном Донбассе, где он провел шесть лет.

С 2019 по начало 2022 года — возвращался в мирную жизнь, много писал: перерабатывал, перегонял в нечто иное свой опыт.

По словам подруги Кривцова сетевому интервьюеру, тот делал сотни черновиков: постоянно сомневаясь в себе и итогах усилий, лепил из ужаса *** новое мастерство.

В 2023 году он успел подержать в руках свою первую и единственную прижизненную книгу «Вiршi з бiйницi» («Стихи из бойницы»). Иными словами — боролся до конца. С горячностью, какую порождает, пожалуй, только Украина: она ведь и «Как закалялась сталь», и автора Островского родила.

Но стихи Кривцова — при его страстной, воинственной биографии —

Это прохладные, акробатически уравновешенные, чуждые всякой треклятой «вражды», всякой агитки, — упражнения в самопознании. Во внимании к миру.

Это отстранение, отрыв искусства от земли, с которой он поднимал все, что там никак не должно было бы оказаться. В бедном детстве — металл на сдачу, в юности — тела сослуживцев с полей боев: «Нет на свете ничего настолько холодного».

Отдельные стихи Кривцова перевела и опубликовала наш современный классик Ольга Седакова, мастер такого же объективного стиля, обладательница оптики столь же трезвой и притом наивно-изумленной. Впрочем, лиризм Кривцова был в становлении: он в стихах упорно ищет и находит в себе противовес холоду, апофеозу ***. Пытается разогреть снег.

…Портрет Кривцова перед гробом его сослуживцы и «побратимы» пронесли по центру Киева от Свято-Михайловского Златоверхого монастыря, где было отпевание. Внешне этот портрет походил на человека, которого никто никогда бы не отпел, да он бы и счел это нонсенсом.

Связист и доброволец с 2014 года, блогер, москвич из физматшколы Андрей Морозов, гвардии сержант российской армии с позывным «Мурз» поэтом себя не называл, но стихи писал. Они есть в Сети, как и фото.

Тот же горбоносый профиль, ясные глаза, русые длинные волосы… Только Морозов был старше и, по его собственным признаниям в телеграм-канале «Нам пишут из Янины», бессонные годы конфликта провел, питаясь одними пельменями, в неподвижности паяя технику, строя схемы связи.

Не правый, а левый, социалист; сын инженера космической программы 1988 года «Энергия» — «Буран» — корабля-космоплана, последнего триумфа советской науки, кончившегося ничем, тупиком. В прощальном письме (а «Мурз» покончил с собой через три дня после своего откровенного, резонансного поста о том, что было не так под Авдеевкой) он писал о матери. Завещал выгравировать на ее памятнике фигурку космического корабля, который она помогла запустить на орбиту, вернуть на землю.

Тот, кто должен был быть столичным патрицием от науки, бросил МГУ в конце 1990-х, завещание от 21 февраля этого года закончил лозунгом правых «Слава России!». Ему было 44 года.

Максим Кривцов к той поре уже был убит: ракета разбила его блиндаж 7 января 2024 года. Ему было 33 года.

На своих фото и Морозов, и Кривцов держат одинаковых рыжих котов. Рыжий кот Кривцова погиб с ним в том же блиндаже.

Не только люди закінчуються, даже коты.

А стихи остаются. Слова и музыка. «Только этого мало», как сказал старый русский поэт, бывший военкором на другой, совсем другой войне.

«Мы шли на юг, держали пыль над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы трогал усом и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас, в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах».
Арсений Тарковский, «Жизнь, жизнь».
Все-таки — она.

***

Братья, похожие до путаницы и все же наблюдающие и слушающие друг друга через экраны беспилотников, помехи раций, нейтральные полосы вражды. Сестры… в сезонных камуфляжах, под маскировочными сетями разных расцветок, в санитарных машинах.

Сестры и братья…

С любой стороны легко могут сказать: не говорите так.

Да, про «сестер» вне семейного и церковного контекста вообще уже говорят только феминистки очень старой школы, либо страдальцы в больницах, зовя санитарку, фельдшерицу, медсестру: «Сестра!»

А «братья» — уже вообще часть мема. Другого слова, насмешливого «небратья», перекочевавшего из фэнтези в правые стримы и посты.

Но я вспоминаю один рассказ Ивана Алексеевича Бунина. Оба его героя безымянны: и «пьяный и с головы до ног мокрый от пота» молодой рикша, и «размытый, в белом смокинге англичанин», ездящий на цветном рикше вдоль лагун Цейлона. Юноша кончает с собой, узнав, что его прелестная невеста ушла содержанкой в белый квартал. Под разговор о «колониальных задачах Европы» идет мировой дележ. Необозримый грабеж людей: китайцев, индийцев… Как сейчас выражаются — Глобального Юга. Люди рвут друг у друга из рук самое дорогое. 

«Взгляни на братьев, избивающих друг друга. Я хочу говорить о печали» — поэт и в прозе Бунин предпослал своему, возможно, величайшему произведению этот эпиграф из книги буддийских сутр.

Звуки прилетов будут стерты с неба, а музыка останется.

Потому что поэты — чем бы они ни были заняты, кем бы они ни были «в миру» — хранят человеческое родство. Память, печаль, будущее. Жизнь.

* В Российской Федерации признан террористической организацией, его деятельность запрещена.