«Мы живем в самом большом в мире холодильнике»

Экспансия, но деньги не помогут

— Гренландии грозит экспансия. Дональд Трамп не раз говорил о том, что Гренландия должна стать частью США. Многие надеялись, что его сообщение в 2024 году о планах взять под контроль Гренландию было некой уловкой для усиления влияния НАТО, однако разговор с премьером Дании поколебал эти надежды.

— Для Дании это был абсолютный шок, датское правительство в течение трех-четырех дней хранило молчание, никто не знал, как на это реагировать.

— В 1946 году, когда победители в войне делили сферы влияния, желание Трумэна купить Гренландию было откровенно геополитическим. А сейчас Трамп чего хочет? Продемонстрировать свое могущество, купив целую страну с жителями, или ему не дают покоя лавры Эндрю Джонсона и Джефферсона, присоединивших Аляску и Луизиану?

— Знаете, мы всегда думаем про политиков, что они логичные люди с геополитическими расчетами, но забываем о том, что каждый политик — это все-таки человек со своими комплексами, со своим характером. Трамп — он все-таки шоумен в первую очередь, и он, как фокусник, призывает: «Следите за руками, следите за руками…», отвлекая внимание от происходящего. Трампу сейчас придется расхлебывать очень неприятные дела с иммиграцией, с нацдолгом, много еще с чем. Ему это скучно. А Гренландия — это нечто красивое, блестящее льдом, отвлекающее внимание. То есть мы думаем, 

Ему вообще удобно работать в обстановке хаоса. Нам кажется, «удовольствие» — вот правильное слово: устроить весь этот хаос с Гренландией для собственного удовольствия, не более того.

— А если поступит предложение от серьезных американских людей, готовых выплатить по миллиону долларов каждому жителю Гренландии, то это может привести к референдуму по отделению от Дании, с тем чтобы деньги достались каждому гренландцу, или такая сделка невозможна в принципе?

— Разумеется, нет. Этому поколению это, может быть, и поможет, а следующим? Все политические партии как в Дании, так и в Гренландии сходятся на этом: один миллион, два, три, пять, десять — значения не имеет.

Эгоистом быть легко, говорит мой муж, но мы не можем себе этого позволить. Нам нужно вести себя как взрослые, думать. В том числе — о внуках. Мы хотим, чтобы наши внуки жили в нашей прекрасной стране так, как им хочется, а не так, как захотят иностранные власти.

— Почему же сын Трампа настаивает, что гренландцы его просили: «Купите нас, купите»?

— Потому что он это придумал. Приехал с какими-то молодыми ребятами, улетел через пять часов, а некоторые из его дружков остались. И стали делать странные вещи. Наловили школьников, прогуливающих уроки, и раздали им деньги — 100, 200, 300 долларов — и красные шапки MAGA. И за это попросили: «Скажи мне в камеру: «Я хочу быть частью Америки». Родители, когда увидели, написали протесты, но увидели они только через два дня, когда уже весь мир успел это услышать. Это неправда, никто не хочет стать частью Америки.

— Что дает сыну Трампа основания принимать такое горячее участие в этом?

— Сын Трампа очень интересовался Гренландией многие годы. В 2015 году он встретился с моим мужем в Нью-Йорке. Младший Дональд — отличный охотник из лука на больших животных. Его сосед по даче, наш товарищ Брайн Гейсфорд, рассказал ему, что в честь моего мужа названа самая северная в мире гора, она называется Хаммекен Пойнт, на Земле Пири. Там живут самые большие овцебыки и не только. И младший Трамп сказал мужу: «Хочу поехать в Гренландию, но хочу туда, где нет теплых отелей и подставной охоты, где все по-настоящему». Короче говоря, они спланировали экспедицию. И буквально через две недели после встречи его папа решил избираться президентом, и экспедиция зависла. Тем не менее, нам кажется, что именно сын Трампа был двигающей силой в идее купить Гренландию, он много чего знает про нее и почти что влюблен в нее. 

— Возможно, это проверенная «стратегия безумца», который неадекватностью поведения хочет сбить оппонентов с толку, но команда Трампа говорит об обеспечении экономической безопасности, для которой нужны редкоземельные металлы, нефть, уран. Однако добыча всего этого в Арктике затруднена… Или они надеются на быстрое потепление?

— В любом случае, нужны десятилетия, чтобы преодолеть толщу льда, ведь не факт, что лед весь растает. Но есть и другие обстоятельства. Северо-Западный проход — самый короткий путь из Америки в Европу, если льды будут продолжать таять. Вопрос в том, кто будет его контролировать. Начиная с года две тысячи восьмого китайцы начали реально делать пассы в сторону Гренландии. Хотели там завести шахты, добывать уран, цинк, строить аэродромы. Предлагали огромные деньги при условии, что привезут с собой своих инженеров, рабочих, строителей… Но гренландская общественность и правительство посчитали, что цинковая шахта, может быть, поднимет экономику, но вся наша природа, все наши животные окажутся в таком пепле и дыму, что могут погибнуть. У нас в поселках живет, предположим, 30 эскимосов, и это для нас очень важный поселок. А если туда приедет группа из трех тысяч китайцев, вы представляете, что станет с ним через два года? Поэтому гренландское правительство (когда мы говорим «правительство», это значит «народ» — наш премьер-министр разговаривает с жителями несколько раз в день через фейсбук*, обсуждая острые проблемы) не пошло на это.

— То есть китайцев не пустили?

— Не пустили. Потом уже вмешалось и датское правительство, и американское, они сказали: нет, этого нельзя делать, если китайцы усядутся в Гренландии, то уже навсегда.

— Но если гренландское правительство считает, что заявление Трампа — это дымовая завеса, то почему на полтора миллиарда увеличили военные расходы? Любые военные приготовления будут выглядеть странными, а увеличение военного бюджета на 1,5 миллиарда — мизерным.

— Об этом разговоры шли еще до того, как Трамп заговорил про Гренландию. Российская *** в Украине произвела жуткое впечатление на всех в Скандинавии. Мои внуки живут в Норвегии, в Швеции, в Дании, я вижу, что там происходит. Никому в голову не могло прийти, что такое вообще возможно. 

Театр на льдине

— Сейчас мне 64 года…

— Сколько-сколько?! С ума сойти.

— Это, знаете, как мой муж, когда ему говорят что-то похожее, оправдывается: все потому, что мы живем в самом большом в мире холодильнике.

— Сразу хочется в этот холодильник, но добраться туда сложновато. Как вам это удалось?

— Долгая история. Я ведь из семьи коми, а мой прапрадедушка вообще был ненец с острова Колгуев в Ледовитом океане. Это все важные для меня люди, мои московские родители были очень занятые люди и постоянно отправляли меня к бабушкам и дедушкам, часто на Кольский полуостров. Мой дедушка, родом оттуда, по сути дела, меня научил независимости — он почти слепого ребенка (я родилась со зрением минус 17) научил ходить по болотам и не проваливаться, и это редкое умение не раз помогало мне в жизни.

— Но сейчас вы же хорошо видите?

— Мне сделали семь операций, последнюю лет тридцать назад. Помню свое потрясение, когда сняли повязку и я увидела сначала оконную раму, потом дерево за окном и потом птицу, летящую мимо дерева… Это было чудо. Конечно, с детства у меня были очки, но с такими толстенными линзами, что они искривляли все вокруг, и я постоянно падала.

— Как же вы учились?

— Меня сначала не брали в институт, там нужно было зрение не больше минус пяти или минус семи, не помню, это был 1977 год.

— Кем вы хотели стать?

— Мечтала быть биологом. Конкретно меня интересовали беспозвоночные. 

— Так вас приняли в институт?

— Приняли, но не на биофак. Это целая история. Когда я была подростком, мои родители развелись, и все после этого пошло «не так». В седьмом классе мы с подругой отправились в Дворец пионеров на Ленинских горах на городской конкурс по литературе для школьников. Детей, получивших 10 первых мест (я получила первое), взяли юнкорами в передачи «Ровесники» и «Юность». Я попала в «Юность».

Однажды мой рассказ по радио услышал Тимур Гайдар, сын Аркадия Гайдара и, соответственно, отец Егора. Рассказ был про человека, служившего в 18-й армии («Малая земля» Брежнева). В 1943 году его взяли в плен, однако немцы почему-то его отпустили, но перед этим отрезали ему пол-языка. И этот человек 30 лет молчал. Но когда он устроился истопником в школу, у него с детьми установилась невероятная эмоциональная связь, и он заговорил. Заинтересовавшись, Тимур Аркадьевич позвонил в редакцию и говорит мне: напиши эту историю для «Правды». Я переписывала ее 15 раз, и все было плохо, Гайдар возился со мной полторы недели, затем статья вышла, и — к моему неслыханному удивлению — он мне поручил сделать репортаж для военного отдела, потом другой и другой…

Дома все было плохо, мама попала в больницу, папе новая жена запретила со мной общаться, бабушка умерла… Короче, Тимур Аркадьевич с Ариадной Павловной стали моими как бы приемными родителями. И они меня отговорили поступать на биофак. «Ты представляешь себе, — говорили они, — пустыни и джунгли, а на самом деле всю жизнь просидишь с микроскопом в пыльной лаборатории. А если поступишь на журфак, то действительно увидишь мир». И я пошла на журналистику в МГИМО. Гайдар написал мне рекомендательные письма, хлопотал, чтобы меня взяли. Но я там вообще не училась, только сдавала экзамены.

— Как это возможно практически в режимном институте?

— У меня была бумага от «Правды», так как меня отправляли во всякие командировки. Меня (невероятно представить!) в 18 лет перепечатывали «Шпигель», «Штерн», я делала «расследование»… вернее, цикл «Женщины в советской армии». Я работала на военный отдел, а в МГИМО единственное, чему учили хорошо, — это военным специальностям. На эти предметы я ходила, военное дело изучала, в результате вышла с дипломом военного переводчика (с французского, испанского, английского).

— Вообще-то не так уж мало…

— С чем сравнивать. Когда мои дети пошли в школу в Нью-Йорке, я долго вспоминала свой первый класс. Помню первый проект сына Кевина, ему было пять лет, там рано идут в школу. Его спросили: «Тебя интересуют насекомые?» Да, его очень интересовали насекомые. И он стал делать работу про алкоголизм у насекомых. Мы пошли в Центральный парк, там есть такое полуповаленное дерево, из которого течет смола, и перед заходом солнца туда сползаются толпы насекомых, лакают эту ферментированную жидкость, и потом вот так, шатаясь, бредут домой, некоторые вообще не могут двигаться. И он все это снимал, зарисовывал, представляете?

— Да что толку представлять, пока наши дети в школах военное дело учат… А как вы в Нью-Йорк попали?

— В 1984 году Тимур Аркадьевич ушел из «Правды» в «Известия», и я вместо военных дел стала заниматься Арктикой, я с детства много чего про Арктику знала. И как-то Дмитрий Шпаро, полярный путешественник и мой очень близкий друг, придумал супермарафон для трех ребят в инвалидных колясках: из Владивостока в Петербург. Это 12 тысяч километров. Реакция была простая: вы с ума сошли! Как только ребята выедут за пределы Владивостока, у вас все накроется медным тазом.

Писали всем, но в итоге помогли те, кто помогал в предыдущих полярных экспедициях: Джордж Кохон из Макдоналдс и Стивен Моррелл — руководитель норвежской фармацевтической компании «Хафслунд Никомед». Единственным, кто нам помог со стороны России, был Петр Степанович Дейнекин, тогда главнокомандующий ВВС. На запуск марафона из военного аэродрома Чкаловский под Москвой во Владивосток полетел специальный самолет, который он дал. Летим, мне Дмитрий говорит: «Иди в кабину (тогда можно было), там парень очень интересный, руководитель компании «Никомед» и бывший американский летчик-истребитель, познакомься с ним!» Я пошла, познакомилась, его звали Стив. Мы проговорили пять дней и ночей подряд, и через два месяца он сделал мне предложение.

— И таким образом вы оказались в Нью-Йорке?

— Да, но сначала мы уехали в Норвегию, потом муж поменял работу и уехал в Новую Зеландию, а я осталась в Нью-Йорке с шестью детьми (четверо — от брака моего мужа и его норвежской жены). Вот так началась моя жизнь в Нью-Йорке 30 лет назад.

— И что же привело вас в Гренландию?

— В 2009 году последний, самый младший сын поступил в университет и уехал учиться в Долину Смерти. Муж по-прежнему был далеко от Нью-Йорка. Пока я сидела и думала, что мне дальше делать, мне написали письмо из Гренландии. А до этого произошло следующее.

В школе мой сын Кевин мечтал стать профессиональным танцором, учился классическому балету. И однажды приезжает в Нью-Йорк Дмитрий Шпаро, идем на премьеру, где Кевин исполнял роль цветочка на мусорной свалке в современной постановке «Ромео и Джульетты». Это было так красиво! В антракте спрашиваем у Дмитрия: «Ну как?» Дмитрий говорит: «Ты ужасная мать. Тебе неважно, что твой ребенок станет бог знает чем. Я его отправляю в экспедицию на лето в Арктику. Там он станет мужчиной, а не цветочком на мусорной свалке…» Мы никогда не спорим с Дмитрием, это бесполезно. «Хорошо», — сказали мы. Думали, забудет, но он звонит через две недели из Москвы: «Я нашел гренландскую экспедицию, им нужен юнга. Так как экспедиция в маленькой открытой лодке вокруг Северного полюса, то они пройдут вдоль всего Сибирского побережья, от Берингова пролива до Нарьян-Мара. 

Через два месяца Кевин мне звонит и говорит: «Мама, я стал мужчиной, я тебя хочу познакомить с капитаном нашей лодки».

Так я встретила своего нынешнего мужа Оле. Это был 2005 год. Через некоторое время, как раз когда Кевин уехал в университет, он пишет из Гренландии: «Мы нашли твой старый фильм…» Когда я жила в канадской Арктике, еще до рождения Кевина, сделала с эскимосскими детьми маленький театр на дрейфующей льдине. Оле говорит: «Я работаю с самыми трудными детьми, от которых у нас отказались все детские дома. Мы хотим, чтобы у нас был театр».

Короче говоря, я поговорила с товарищами в Нью-Йорке, и они все мгновенно впряглись в упряжку: Лера Ауэрбах, Джоэл Шпигильман — известнейшие композиторы и дирижеры с мировым именем.

Мы улетели в Гренландию, а через два года туда приехал Кевин и стал режиссером этого театра. После экспедиции он с балетного факультета перешел на театральный и получил диплом актера и клоуна. Так началась моя жизнь на самом большом острове в мире.

— Чем муж занимается?

— Он, во-первых, самый известный на сегодняшний день в Гренландии полярный исследователь. Он проложил невероятные маршруты на собачьей упряжке. В магазинах продаются игральные карты, на них фотографии знаменитых каюров (погонщики собак или оленей, запряженных в нарты. — Ред.), вот у него самый из всех большой километраж. Во-вторых, он актер, играл в гренландском фильме «Инук», попавшем в лонг-лист иностранных фильмов на «Оскар» в 2012 году. И он хороший писатель. А самое главное — он хранитель всех старых историй, никто так хорошо не знает историю Гренландии, как он. Его называют эскимосским старейшиной, это очень важно в Гренландии.

Дети в собачье упряжке

— В чем заключается его метод лечения больных детей?

— Допустим, к нему привозят ребенка, от которого отказались все. Он берет этого ребенка, который бегает на четвереньках, кусается, на лекарствах сидит жутких, и сажает на собачью упряжку, и они уезжают за горизонт, в айсберги. Ребенку может быть 13 лет, может быть пять, неважно. Сначала он там ведет себя как обычно. 

И еду никто не сделает, тебе нужно охотиться и самому готовить. И вот тут включаются механизмы, что лежат на подсознательном уровне. И через дней семь-десять на берег приезжает маленький человек, который не кричит, не плюется, не кусается и еще помогает что-то делать. И дальше муж отвозит его на остров, где живут, предположим, охотник с женой, они берут ребенка к себе домой на три-четыре-пять месяцев. И только после этого его возвращают в общество.

— Этот способ изобрел ваш муж или он известен?

— Нет, Оле сам придумал. Но надо понять, что это штучный метод. Пять детей за один раз на собачью упряжку не посадишь.

— А что на это говорят врачи?

— Врачи говорят: эти дети в жизни не слышали, что они хорошие, кому-то нужные. А в Гренландии это особая история, ты один на дрейфующем льду не выживешь, ты всегда часть группы. Среди прочего это означает следующее: в какой-то момент старики понимают, что становятся обузой для группы. Человек уходит в темноту, расстилает свой коврик из шкуры белого медведя и замерзает. Никто его не просит об этом. Он молится о том, чтобы пришел белый медведь и его сожрал — белый медведь тогда будет толстый, сын его поймает и сделает себе штаны. На севере Гренландии все ходят в штанах из шкуры белого медведя, иначе не выживешь.

— Так почему дети так одиноки, если у гренландцев групповое сознание?

— Перепрыгнуть из ледяного века в век ядерный за один день сложно. Именно это произошло в Гренландии после Второй мировой. Люди стали уезжать на юг, а там жизнь совсем иная: нужно ходить в офис на работу, сидеть за компьютером. Они не смогли приспособиться и начали пить. Дети, не видя будущего для себя, убегали ночью через окно на мороз и замерзали — это такой уход из жизни и от ее проблем.

Поэтому врачи очень поддержали проект с детским театром: расчет был на то, что дети, услышав аплодисменты (первые в своей жизни), поймут свою нужность. Так оно и случилось. Правда, поначалу дети озирались, думая, что хлопают кому-то еще, не им.

— Этот театр существует?

— Более того, он стал путешествующим. Три года назад мы сделали спутник театра в Амазонке. Последние годы много времени проводили на Чукотке, в Якутии в маленьких-маленьких поселениях. Туда практически не добраться в условиях таяния вечной мерзлоты, мы летом между поселками перемещались в ковше трактора. Там есть дети безумно талантливые, но для них даже Якутск — порой недоступный край. И мы стали делать детские микроэкспедиции. Предположим, в Якутии брали детей из села Ытык-Кюёль, это два часа от Якутска, и везли на перекладных, предположим, в Оймякон. В основном брали детей, у которых не было родителей. Сначала ребенок стеснительный, испуганный, но мы приезжаем в населенный пункт, и я говорю: «Смотри, собрались ребята, ты сейчас им расскажешь, как живешь в Ытык-Кюёле». Он начинает рассказывать, воодушевляется и на глазах становится другим человеком. 

Я мечтала создать поколение, которое вырастет, понимая друг друга и помогая друг другу. Мы создали проект «Арктика без границ». Но это все накрылось медным тазом еще до начала последних событий в Украине.

— Почему?

— После 2014 года мы стали чувствовать, что не совсем желанные здесь гости. Появились другие гости. Начались парады детей, разодетых в военную форму. Понятно, не сами люди это придумали, тем не менее перемены шли. В больших городах их труднее заметить, чем в деревнях. Кстати, мы отметили, что здесь появились китайские дети. В последние годы туда приезжало много китайцев, корейцев, они открывали маленькие фермы, бизнесы… Например, рядом с Оймяконом, где температура минус 72 градуса, научились выращивать самые вкусные в мире арбузы. И женщины часто предпочитали китайцев местным и заводили с ними детей. Их не смущало, что у китайцев семьи на родине, примерно с апреля по конец сентября они были с ними. В эти места непросто добраться, поэтому никто не знает, что там творится. Так что китаизация Сибири потихоньку шла давно.

Независимость внутри

— Гренландцы — политизированный народ? Их интересует то, что происходит в мире?

— Очень интересует. Все с ужасом следили за происходящим в Украине, люди плакали, глядя на все на это. Просто они не используют грубого языка в обсуждении. А так они всё знают и понимают.

— Какую пользу гренландцы могут извлечь из трамповских угроз? Заставить Данию больше прислушиваться к себе? Увеличить дотации?

— Многие политики, особенно правые в Дании, до последнего момента говорили: «Может быть, нам вообще не нужна эта Гренландия? Мы платим за нее полмиллиарда долларов каждый год. Нам это надо? Лучше избавиться от нее. Все эти эскимосы — они все алкоголики и бездельники». Что неправда. В нашем поколении — да, многие стали алкоголиками, у эскимосов нет расщепляющего алкоголь фермента, но молодые вообще не пьют, занимаются спортом, правильно питаются. 

Что же касается дотаций, то здесь надо понимать: если завтра Гренландия — независимое государство, то США будут выплачивать «ренту» за свою военно-воздушную базу не Дании, а Гренландии. И эти деньги в несколько раз превышают нынешний «взнос» в полмиллиарда от Дании. Кстати, если Гренландия проголосует за независимость (это вторая часть плана Трампа), то тогда как независимое государство оно может стать территорией США или штатом США, ну и тогда будет «всё как на Аляске». А мы знаем, как на Аляске. Гренландцы хотят, чтобы было «всё как в Гренландии».

— О какой независимости может идти речь для страны в 56 тысяч человек?

— Независимости хотят все в Гренландии. Это факт. Но громче других о ней говорили люди, сидящие в Нууке — фешенебельном городе, многие видели себя в качестве политических и экономических послов в небоскребах Нью-Йорка.

Я общалась на прошлой неделе со своими товарищами-датчанами, и они рвали на себе волосы: «Боже, нам так стыдно! Господи, что же мы делали все эти годы? Почему же мы не думали про гренландцев? Какие же мы бесчувственные негодяи!» Так говорит сегодня вся датская элита: левая, правая, центристская — вся. Думаю, теперь будут совершенно другие отношения между Гренландией и Данией, сейчас вдруг все хотят остаться вместе.

— То есть Дания хочет сохранить целостность королевства?

— Гренландцы всегда говорили: даже если у нас будет независимость от Дании, то мы заберем короля, потому что вы, датчане, своего короля не любите, считаете пережитком прошлого, а мы его любим. Вот это тоже нужно понимать.

Когда приезжает король или — раньше — королева, то они едут по деревням, ходят, разговаривают с жителями. «А как ваш дядя? В прошлый раз был не очень. Ах, он умер? Ой, ну давайте съездим сегодня на кладбище…»

А вот когда приехал младший Трамп, он всем своим видом показывал: «Это я приехал!» Он человек по-американски вежливый, однако гренландцев раздражал даже его голос. Он так орал — «я», «я», «я»… В Америке без громкого «я» прожить трудно. А в Гренландии индивидуализм считается неприличным, людям стыдно, они опускают глаза в пол. В Гренландии другая культура. Люди стараются поменьше говорить, они в основном бровями, носом, ушами обозначают свои чувства.

— Кстати, о чувствах. Есть ли какие-то программы борьбы за рождаемость?

— Нет, никто к этому не призывает, все рожают сколько хотят. Но для детей очень многое делается, и крошечные детские сады есть, и молодым, желающим поступить в университет, во всем помогают. Обучение, проживание и дорога и в Европу, и в Америку — это все оплачивается. О детях реально заботятся, детей очень любят.

— Много молодежи уезжает?

— Я бы не сказала. Уезжают только те, кто хочет делать академическую карьеру. В Гренландии университет очень хороший, но если ты талантливый физик или математик, то ты скорее поедешь делать диссертацию где-то в Европе или в Америке.

— Вы говорите по-гренландски?

— Я не могу читать лекции на калааллисуте, но пойти в магазин, поговорить с людьми на улице могу. У нас три диалекта гренландского: калааллисут, тунумиит (восточный) и инуктун (северный). Калааллисут — это основной, его учат в школе. Люди, говорящие на нем, не понимают, что говорят на инуктуне (а говорит на нем примерно 1000 человек). Все эскимосские языки — основные, а датский, английский, немецкий и другие — это вторые языки.

— Отношения между гренландцами и датчанами, живущими на острове, хорошие, нет демонстрации какого-то превосходства?

— Нет-нет, такого нету. Но есть другое. Предположим, в Нууке все богатые датчане живут на улице Нильс Хаммекенс Вай, названой в честь дяди моего мужа (он был первым мэром Нуука, столицы Гренландии). Это самая дорогая улица, и над ними подтрунивают: «О, ну эти буржуи с Хаммекенс Вай…» Смеются, но не зло. Гренландия — не злая страна, видно даже по фейсбуку*: 

— Чем объясняете?

— Они испокон веков охотники, и им всегда важно быть частью природы, понимать, что животное или камень — это такие же живые существа, как и ты. Они верят, что у любого камня, у любого айсберга есть душа, и поэтому говорить какие-то грубые вещи — это в конечном счете оскорблять самого себя. В это люди глубоко верят, глубоко.

Кроме того, гренландцы, в отличие, скажем, от американцев, ни на что не жалуются. В Нью-Йорке садишься в лифт и слышишь: «Ой, как все ужасно, мой сосед жарил рыбу и пахло в коридоре, надо написать в «борд» (совет директоров)…» Гренландцы ко всему относятся просто — в принципе, как и надо относиться к жизни. У нас в доме, например, нет туалета, есть коммунальное ведро. Исключительно аккуратное, никто не писает мимо, все друг друга уважают. Проточной воды тоже нет. И тоже никто не жалуется: «Почему правительство не сделают нам проточную воду?» Потому что ее нереально сделать там, где мы живем.

— Трубы холода не выдержат?

— Конечно. Но есть и другая причина. Люди пьют воду из айсбергов. Изо льда, которому сто тысяч лет. Ты вот нарубишь топором этого льда, завезешь на санках в гору и ждешь, пока он растает, пока из него получится вода. Ты не льешь эту воду бездумно, как из крана. И ты думаешь про вечность, слушая, как лопаются эти стотысячелетние пузырьки воздуха, застрявшие в куске льда. А не про соседа, который неудачно пожарил рыбу. Или, предположим, если ты убил белого медведя, ты используешь все до последнего волоска. У нас нет мусорных ящиков, вообще нет, потому что нет мусора.

— Обработка и шитье шкур входили в традиционную культуру Гренландии. А что сейчас происходит с культурой?

— В Гренландии культура растет так же быстро, как трава весной. Я бы очень хотела, чтобы такая культура была на Чукотке, но там многое вырубалось, в первую очередь — язык. А здесь много талантливых молодых актеров, музыкантов, художников, косторезов. Молодежные театры, за которыми я внимательно слежу, — невероятно живой перекресток всего всякого: и горловое пение, и пантомима, и хор, чего у них только нет. У нас маленькая деревня, там живет 20 человек. Но в эту деревню со всего мира приезжает колоссальное число интересных писателей, художников, фильмейкеров, философов, музыкантов… Бывает много ученых, в том числе из Японии. Они давно стали своими. Живут вместе со всеми и никогда не поставят свой подводный датчик, не спросив у людей: не помешает ли он нарвалам и белугам, не помешает ли он вашей ежедневной жизни? Это потрясающее содружество гостей с морзверобоями, детьми, стариками — их разговор не прекращается ни на минуту. Классы и лекции по гляциологии, биологии, геологии для всего населения (применительно к жизни поселка и людей, живущих в нем), общие обеды, танцы, просмотры фильмов…

Наверное, именно так должно быть устроено общение приезжих с местным населением. Очень часто бывает по-другому: «Это не ваше дело, отойдите от наших датчиков, вы все равно не поймете…» Я это видела и в Канадской Арктике, и на Аляске, и тем более в России.

* Входит в компанию Meta, деятельность которой признана экстремистской и запрещена в РФ.