Комментарий · Экономика

Карточный домик

Распределительную систему в экономике и «твердые цены» вновь принялись обсуждать, давайте вспомним, как это было

15:10, 26.02.2025

Дмитрий Прокофьев, редактор отдела экономики

Фото: ITAR-TASS

Вот до чего гнилой стала карточная система!

И.В. Сталин. 26 ноября 1934 года

«Я на твою такцию не подписываюсь!»

Идея распределения товаров по «твердым ценам» на самом деле очень давняя: еще не зная таких слов, как макроэкономика и межотраслевые балансы, люди замечали, что в кризисные времена цены на все растут — а товаров не хватает. Примеры такого нормированного распределения можно найти едва ли не в истории Древнего Рима. Но «по-настоящему» система распределения продуктов «по карточкам» заработала в годы Первой мировой войны.

Причины были на поверхности: военно-промышленный комплекс и армии воюющих сторон, щедро оплачиваемые правительством, создали колоссальный спрос на все виды ресурсов, которые были «выкуплены» из других секторов экономики, — дефицит ресурсов за пределами «военного сектора» обернулся инфляцией, и, следовательно, обесценились также и деньги, которые правительство собирало в виде налогов. И тогда моментально родилась идея: а давайте нормировать потребление, чтобы высвободить ресурсы для военной машины.

Пусть люди получают хоть миллион — купить на этот миллион они смогут только то, что «назначит» им правительство, а на оставшиеся деньги пусть покупают то, что осталось на рынке в свободной продаже,

хоть по десятикратной цене, по сравнению с довоенным уровнем, — реальный объем потребления ресурсов в этом случае не вырастет.

При этом если страны Западной Европы ввели продажу продуктов «по твердым ценам», но в ограниченном объеме и ассортименте, едва ли не сразу после начала войны, то в Российской империи раскачивались долго — через год после начала боевых действий, 17 августа 1915 г., появилось Особое совещание для обсуждения и объединения мероприятий по продовольственному делу.

Совещание было образовано на базе Управления главноуполномоченного по закупке хлеба для действующих армий при Министерстве земледелия. В задачи Совещания входили подготовка и проведение мероприятий по обеспечению продовольствием населения и армии, в том числе заготовки, хранения, перевозки и распределения продовольствия, регулирование цен на него, организация местных органов по продовольствию и контроль за их деятельностью.

В составе Совещания действовали комиссии — о снабжении армии и флота, а также сельского и городского населения хлебом и зерновым фуражом, о снабжении их же мясом, маслом и сеном; о мерах борьбы с дороговизной предметов первой необходимости; транспортная и другие. В октябре 1915-го были назначены уполномоченные председателя Особого совещания на местах (69 человек к февралю 1916 года в большинстве губерний и областей), при них создавались совещания из представителей Земского союза и Союза городов и военно-промышленных комитетов. С октября 1916-го вместо них заготовительными операциями Особого совещания стали руководить главноуполномоченные Министерства земледелия по закупке хлеба, мяса, жиров, овощей и других продуктов; создавались губернские и городские продовольственные совещания, в состав которых включались представители Особого совещания по продовольствию. Для обоснования плана снабжения продовольствием армии и населения Совещание подготовило и в 1916-м провело Всероссийскую сельскохозяйственную перепись…

Фото: Репродукция ТАСС

Практический же результат всей этой большой работы в глазах населения выглядел так:

«Такса появилась на станичном базаре тишком: наклеили таблицу на заборе вокруг отхожего места, и всё. Кому надо, те и без того наизусть ее уже знали.

Казаку-хуторянину и невдомек, почему прежде покупатель торговался до изнеможения, а теперь выбирает без лишних разговоров:

— Караси, что ль? А сазан есть?

— Есть, ваше степенство. Вот извольте, фунтиков пяток потянет. Или вот…

— Весь!

— Обех возьмете?

— Обоих, весь!

Казак взвесил на безмене, покупатель, не справляясь о цене, положил в корзину, отсчитал 74 копейки и молча передал казаку.

— Господин! это что ж такое будет? — изумился казак, держа на бурой широкой ладони запачканные современные монеты-марки.

— По таксе, голубчик, — кротко отвечает покупатель, ткнув пальцем к забору, — коль грамотный, должен сам прочесть.

— Давай сюда рыбу! — закричал казак, выкидывая в корзину покупателя его марки. — Как бы у тебя живот не заболел, по таксе кушать!

— А полицейского шумну?

— Шуми, а рыбу подай сюда!

И вцепилось в корзину четыре руки.

* * *

— За такой вилок [капусты] — пятак?

— Прошу пятак, а может, и за четыре сойдемся.

— А такса?

Заседатель пренебрежительно тычет пальцами в кочни. Взгляд его леденит. Баба безмолвствует.

Из толпы сострадательный голос, заступаясь за бабу:

— Да ведь кабы мы грамотные народы, ваше благородие, а то мы народы степные, не письменные… Слыхали, такция, мол, а в какую силу такция, мы не знаем…

— На все предметы первой необходимости… На капусту установлено 40 копеек за пуд! А иначе для чего же такса?

— Да мы ее сроду на вес не продавали, а вилками… Иде ж я весы возьму? Я вашей хозяйке и так один пожертвовала, вилочек — как слеза чистый…

— Такцию, вашбродь, надо на всё, коль такцию, — глухо гудят в толпе голоса, — а то ситец — доступу нет…— А спички? а карасин?

Баба осмелела:

— Ты бы пополивался ее летом по такции, узнал бы, почем сотня гребешков. Я на твою такцию не подписываюсь!»

Александр Солженицын. «Октябрь Шестнадцатого»

«Избыточные расходы города покрываются за счет эксплуатации крестьянства»

Нормирование цен на продукты, оторванное от нормирования объема продуктов, которые можно купить по этим ценам, вызвало сильное недовольство людей. И большевики, устраивая свою систему нормирования, учли этот опыт: всё, что продавалось по твердым ценам, продавалось ограниченно, а за все остальное — плати, если есть деньги, и дорого.

Потом НЭП в начале 1920-х годов сделал нормирование неактуальным, до тех пор, пока в 1925 году XIV съезд ВКП(б) не провозгласил курс на индустриализацию страны. Началась разработка первого пятилетнего плана. В декрете 8 июня 1927 года Совет народных комиссаров СССР поставил задачу: использовать все ресурсы страны для развития индустрии, в первую очередь — тяжелой и военной.

И вот здесь Совнарком попал в ловушку, о которой советских вождей предупреждал еще Джон Мейнард Кейнс, посетивший СССР в 1925 году.

Цитата:

«…Сегодняшняя Россия — страна со 140-миллионным населением, шесть седьмых которого заняты в сельском хозяйстве и живут в деревнях, а одна седьмая — горожане, работающие в промышленности.

Городское и промышленное население, которое, как видится стороннему наблюдателю, не обеспечивает само себя, живет, надо сказать, по более высоким стандартам, чем это позволяет производительность их труда.

Избыточные расходы города покрываются за счет эксплуатации крестьянства, допустимой только потому, что горожане составляют численное меньшинство населения страны. Тем самым коммунистическое правительство способно задобрить (говоря условно) пролетариат, о котором оно проявляет особую заботу, эксплуатируя крестьянство.

[…]

Официальные методы эксплуатации крестьян заключаются не столько в налогообложении, хотя налоги на землю составляют важную часть бюджетных поступлений, сколько в политике цен

Монополия над импортом и экспортом, фактический контроль над промышленной продукцией позволяют властям поддерживать цены на уровне, крайне неблагоприятном для крестьянства.

У него закупают зерно по ценам, гораздо более низким по сравнению с мировыми, а продают крестьянам текстиль и другие промышленные товары по заметно более высоким ценам; разница между ними составляет фонд, из которого можно обеспечить сверхвысокие цены, равно как и покрыть общие издержки неэффективного производства и распределения…»

Джон Мейнард Кейнс. «Беглый взгляд на Советскую Россию»

Такая система могла работать, пока правительству не потребовалось резкое увеличение объемов производства хлеба. Но так же резко увеличить производство потребительских товаров, которые хотели бы купить крестьяне на деньги, полученные от продажи хлеба, экономика не могла. Уже летом 1927 года города столкнулись с дефицитом хлеба и ростом цен на продукты.

«— Куда очередь стоит? — спрашивали граждане»

Что произошло потом — очень точно описали Илья Ильф и Евгений Петров в романе «Двенадцать стульев», действие которого происходит как раз летом 1927 года.

Цитата:

«…Старгородское отделение эфемерного «Меча и орала» вместе с молодцами из «Быстроупака» выстроилось в длиннейшую очередь у мучного лабаза «Хлебопродукта». Прохожие останавливались.

— Куда очередь стоит? — спрашивали граждане.

В нудной очереди, стоящей у магазина, всегда есть один человек, словоохотливость которого тем больше, чем дальше он стоит от магазинных дверей. А дальше всех стоял Полесов.

— Дожились, — говорил он, — скоро все на жмых перейдем. В двадцатом году и то лучше было. Муки в городе на четыре дня.

Граждане недоверчиво подкручивали усы, вступали с Полесовым в спор и ссылались на «Старгородскую правду». Доказав Полесову, как дважды два — четыре, что муки в городе сколько угодно и что нечего устраивать панику, граждане бежали домой, брали все наличные деньги и присоединялись к мучной очереди.

Молодцы из «Быстроупака», закупив всю муку в лабазе, перешли на бакалею и образовали чайно-сахарную очередь.

В два дня Старгород был охвачен продовольственным и товарным кризисом.

Госмагазины и кооперативы, распродав дневной запас товаров в два часа, требовали подкреплений. Очереди стояли уже повсюду. Не хватало круп, подсолнечного масла, керосину, дрожжей, печеного хлеба и молока.

На экстренном заседании в губисполкоме выяснилось, что распроданы уже двухнедельные запасы. Представители кооперации и госторговли предложили, до прибытия находящегося в пути продовольствия, ограничить отпуск товаров в одни руки — по фунту сахара и по пять фунтов муки.

На другой день было изобретено противоядие.

Первым в очереди за сахаром стоял Альхен. За ним — его жена Сашхен, Паша Эмильевич, четыре Яковлевича и все пятнадцать призреваемых старушек в туальденоровых нарядах. Выкачав из магазина «Старгико» полпуда сахару, Альхен увел свою очередь в другой кооператив… Альхен хлопотал целый день. Во избежание усушки и раструски он изъял Пашу Эмильевича из очереди и приспособил его для перетаскивания скупленного на привозный рынок. Там Альхен застенчиво перепродавал в частные лавочки добытые сахар, муку, чай и маркизет».

И. Ильф. Е. Петров. «Двенадцать стульев»

C конца октября 1927 года продовольственная ситуация в промышленных районах ухудшилась. Перебои с хлебом в городских магазинах вели к повышению цен на рынке. Подорожание зерна, которое кормило не только людей, но шло и на корм скоту, вызвало рост цен на продукты животноводства. Начала раскручиваться инфляционная спираль. В 1927–1928 годах цены на продовольствие в частной торговле выросли на 40% (среднегодовой индекс розничных цен на продовольствие вырос с 207 в 1926/27 гг. до 247 в 1927/28 гг., индекс 1913=100), а в следующем году — уже на 119,8% (Малафеев А.Н. История ценообразования в СССР (1917–1963). М., 1964).

И вот здесь-то и сработала ловушка «заниженных цен на продовольствие», о которой предупреждал Кейнс. Крестьяне, выплатив денежный налог государству за счет продажи продуктов животноводства и технических культур, придерживали хлеб либо продавали его частнику — он платил хорошую цену. К концу 1927 года положение с хлебом стало критическим: по сравнению с 1926 годом государство недополучило 128 млн пудов.

Власти сначала попытались исправить положение, «нажав» на частную торговлю… но результат оказался так себе:

«Государство пыталось ограничивать частника экономическими мерами: регулировало перевозки частных грузов, повышало тарифы, налоги, запретило повышать установленные для заготовок цены (конвенционные). Однако контролировать всю эту безбрежную крупную и мелкую деятельность и успешно соперничать с ней неповоротливой бюрократической государственно-кооперативной машине было трудно. Конкуренция разворачивалась явно не в пользу государства, хлеб уходил в закрома частника.

Частник активно действовал и на потребительском рынке. Существовали легальные пути. получения товара: собственное производство, мелкооптовая закупка товаров у госпромышленности, скупка продукции кустарей и прочее. Кроме того, частный торговец находил множество нелегальных путей выкачивать товар из государственной и кооперативной торговли: за взятки получал товар из-под прилавка, использовал через подставных лиц паевые кооперативные книжки (настоящие и липовые), скупал товары у членов кооперативов. В очередях у магазинов всегда толкались агенты частных торговцев из нанятых безработных. Частник также скупал у крестьян талоны о сдаче хлеба, которые давали право на покупку промтоваров.

Да разве можно перечислить все способы добывания товаров!» — пишет историк Елена Осокина в книге «За фасадом сталинского изобилия».

Елисеевский магазин в Санкт-Петербурге, начало ХХ века. Фото: общественное достояние

В итоге правительство пошло на внеэкономические меры. В январе 1931 года по решению Политбюро ЦК ВКП (б) Наркомат снабжения СССР ввел всесоюзную карточную систему на основные продукты питания и непродовольственные товары. Карточки выдавались только тем, кто трудился в государственном секторе экономики (промышленные предприятия, государственные, военные организации и учреждения, совхозы), а также иждивенцам. Вне государственной системы снабжения оказались крестьяне и лишенные политических прав («лишенцы»), составлявшие более 80% населения страны.

С начала 1931 года в стране существовало 4 списка снабжения (особый, первый, второй и третий).

Преимущества в снабжении имели особый и первый списки, куда вошли ведущие индустриальные предприятия Москвы, Ленинграда, Баку, Донбасса, Караганды, Восточной Сибири, Дальнего Востока, Урала. Жители этих промышленных центров (точнее, работники крупных промышленных предприятий) должны были получать возможность покупать по твердым «государственным» ценам продукты из фондов централизованного снабжения — хлеб, муку, крупу, мясо, рыбу, масло, сахар, чай, яйца — в первую очередь и по более высоким нормам. Потребители особого и первого списков составляли только 40% в числе снабжаемых, но получали львиную долю государственного снабжения — 70–80% поступавших в торговлю фондов.

Во второй и третий списки снабжения попали малые и неиндустриальные города, предприятия легкой промышленности, коммунального хозяйства, хлебные заводы, мелкие предприятия текстильной промышленности, артели, типографии и пр. Их работники должны были получать для покупки из центральных фондов только хлеб, сахар, крупу и чай, к тому же по более низким нормам, чем жители городов особого и первого списков. Остальные продукты обеспечивались из местных ресурсов.

Магазин купца Елисеева в Москве. Фото: общественное достояние

Кому не хватало продуктов или кто не получил «карточки», должны были покупать недостающее в «коммерческой торговле». В 1931 году директивные хлебозаготовительные цены составляли порядка 5–12 коп. за кг. А стоимость одного килограмма пшеничной муки даже по низким «карточным ценам» была 25–28 коп., а на рынке — 4–5 руб. В том же году государственные заготовительные цены на говядину и баранину составляли от 17 до 36 коп. за килограмм, на молоко — 17 коп. за литр. При этом наиболее низкая цена на мясо в торговле (карточное снабжение в городе) составляла в 1931 году 1 руб. 50 коп., в 1932-м — более 2 руб. Коммерческие и рыночные цены были значительно выше. Так, в 1932 году средняя рыночная цена на мясо в Москве была 11 руб., на молоко — 2 руб.

Стержнем карточной системы являлся крайний индустриальный прагматизм — порождение форсированного промышленного развития и острого товарного дефицита. Революционный лозунг «Кто не работает, тот не ест» получил индустриальный подтекст: «Кто не работает на индустриализацию, тот не ест», — отмечала Елена Осокина.

«Так — на основе внутреннего расслоения пролетариата — вырастала кастовая обособленность…»

Но тут карточная система обернулась другой проблемой: начала снижаться производительность труда, исчез стимул хорошо и много работать, если ты не мог ничего купить сверх того, что и так полагалось тебе «по карточкам».

Ответом власти стало Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 4 декабря 1932 года «О расширении прав заводоуправлений в деле снабжения рабочих и улучшении карточной системы».

По решению Политбюро была выделена особая группа крупнейших предприятий. Их заводская администрация, а не исполкомы местных Советов, как это было ранее, выдавали карточки, определяли группы и устанавливали нормы снабжения в пределах, указанных Наркомснабом.

Теперь уже директора предприятий должны были увязывать снабжение с интересами производства. В руках заводской администрации паек превращался то в кнут, то в пряник, с помощью которых выполнялся производственный план. Пайковые нормы внутри завода должны были зависеть от значения цеха или группы людей для выполнения производственной программы. «В результате появились новые градации: рабочие-ударники, рабочие-неударники, служащие-ударники, служащие-неударники, рабочие с почетными грамотами и без них, ударники производственных цехов, ударники непроизводственных цехов — все они получали разные нормы. За перевыполнение плана полагалось дополнительное количество продуктов. В зависимости от выполнения производственных показателей следовало распределять ордера на одежду и обувь».

Советский плакат посвященный кооперативному движению, 1926 год. Фото: rg.ru

Лишение карточек становилось наказанием для прогульщиков и «летунов». На карточке два раза в месяц (а в некоторых случаях один раз в декаду или пятидневку) ставился штамп о выходе на работу. Без этой отметки продукты не выдавались. Лишение карточек тяжело сказывалось на положении человека: оно влекло увольнение с предприятия и потерю жилья.

Это уже было похоже на практику «олигархического управления экономикой», описанной в антиутопии Джека Лондона «Железная пята»:

«Так, на основе внутреннего расслоения пролетариата, вырастала кастовая обособленность. Члены привилегированных союзов становились рабочей аристократией. Теперь они решительно во всем отличались от пролетарских масс. Они жили в благоустроенных домах, хорошо одевались и питались, с ними и разговаривали по-иному. Словом, предательство их было вознаграждено с лихвой. Зато остальным рабочим жилось все хуже. Их заработок падал, жизненный уровень снижался: постепенно, одно за другим теряли они свои исконные мелкие права…»

Но дело не пошло и тут. Организация самоснабжения на промышленных предприятиях отнимала немало времени у производства. Елена Осокина цитирует такое описание одного из предприятий — образцового с точки зрения организации рабочего снабжения:

«Для проведения сельхозработ в своих собственных и подшефных хозяйствах постоянно проходила мобилизация рабочих и технических кадров. За цехами закреплялись определенные участки работы, и заводское радио каждый день объявляло, сколько требуется рабочих рук на поля и фермы. Собрания по вопросам снабжения шли на заводе одно за другим: совещания секторов по распределению продуктов, составление списков по категориям снабжения и обсуждение их на собраниях (два раза в месяц списки пересматривались), распределение талонов между цехами, продажа обеденных талонов, совещания уполномоченных по общественному питанию, совещания продавцов с участием рабочих, дежурства и проверка работы столовых, баз, складов, для чего создавались специальные лавочные комиссии, летучие отряды, добровольческие активы, хлебные инспекции и прочее. Формировалась огромная армия «снабженцев», не участвовавшая в производстве».

Салов А. Организация рабочего снабжения. М., 1933.

Получался заколдованный круг: либо рабочие плохо работали, потому что были голодны, либо они были сыты, но не работали, так как все время уходило на обеспечение их питания.

А за пределами карточной системы цены продолжали расти. В 1932–1933 годах по карточкам ржаной хлеб по стране стоил 14–27 коп., пшеничный — 36–60 копеек. Средняя рыночная цена на ржаной хлеб в начале 1932 года составляла 2 рубля, а в 1933 году подскочила до 5 рублей, пшеничный хлеб в те годы стоил соответственно 2,5 и 8 рублей килограмм. Мясо в государственном магазине тогда же обходилось рабочему от 2 до 4 рублей за килограмм, а на рынке — 5–12 рублей; картофель стоил около 20 копеек в государственной торговле и 1–2 рубля — на рынке; молоко у государства рабочий покупал пор карточкам от 40 копеек до рубля за литр, на рынке же платил за него 1,5–3 рубля; масло коровье стоило 6–10 рублей по карточкам и 20–45 рублей на рынке; яйца, соответственно, — 2,5–9 или от 10 до 22 рублей! Своего пика рыночные цены достигли весной-летом 1933 года.

И тогда за карточную систему взялся главный экономист страны.

«Вот до чего гнилой стала карточная система!»

Доклад товарища Сталина «Об отмене карточной системы», прочитанный им на Пленуме ЦК ВКП(б) 26 ноября 1934 года, не потерял актуальности за 90 лет — настолько хорошо лучший друг экономистов описал узкие места системы «внеэкономического распределения продуктов»:

«Товарищи! В чем смысл политики отмены карточной системы?

Прежде всего в том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство. Мы хотим укрепить денежное хозяйство в советских условиях и во всю развернуть товарооборот, заменив системой или политикой товарооборота нынешнюю систему или нынешнюю политику механического распределения продуктов, когда считаются не с потребностью района и не с живыми людьми, а с абстрактным человеком. Теперь с потребителем не считаются. Распределили столько-то товаров, столько-то хлеба — бери, не возьмешь — все равно пропадет. Этот принцип надо изменить…

Денежное хозяйство — это один из тех немногих буржуазных аппаратов экономики, который мы, социалисты, должны использовать до дна. Он далеко еще не использован, этот аппарат. Он очень гибкий, он нам нужен, и мы его по-своему повернем, чтобы он лил воду на нашу мельницу, а не на мельницу капитализма. Развернуть товарооборот, развернуть советскую торговлю, укрепить денежное хозяйство — вот основной смысл предпринимаемой нами реформы.

Во-вторых, значение реформы, которую мы проводим, в том, чтобы поставить на реальную базу, на настоящую реальную базу политику снижения цен по всем товарам и по всем продуктам. У нас ведь как теперь? Каждая торгующая организация старается сделать накидку везде. Ежели трудное дело, то все хотят решить его тем, чтобы повысить цены.

Вот этому хаосу, скорее всей этой вакханалии в политике цен, должен быть положен конец. Смысл реформы состоит в том, что мы начинаем ставить на реальную базу политику снижения цен по всем товарам и по всем продуктам. Сама эта реформа снижает цену на хлеб. …У нас паек на черный хлеб года полтора назад стоил в Москве 12 копеек килограмм. А цена на рынке во много раз стояла выше. Рыночные цены ни в какой мере не считаются с ценами пайковыми, потому что это, собственно говоря, не цена, а дар от государства рабочему классу. Впоследствии мы подняли пайковую цену на килограмм черного хлеба сначала до 25 копеек, потом до 50 копеек. По коммерческой цене его продавали по 2 рубля.

В-третьих, смысл реформы состоит в том, что подсекаются возможности спекуляции хлебом. Когда имеются в жизни две или три цены на хлеб — спекуляция абсолютно неизбежна. Политика цен — очень интересная штука, у нас мало занимаются этим делом. Когда мы продавали МТС керосин по 10 коп. килограмм, а крестьянину через кооперацию по 70 коп., то, конечно, работники МТС спекулировали: покупали керосин по 10 коп., а продавали по 70. После того, как мы установили на керосин одну цену, спекуляция керосином была подорвана. То же самое и здесь. Если коммерческая цена на хлеб 1 р. 50 коп., а рабочий платит за килограмм по 50 коп., то, конечно, он часть хлеба продает. Если даже за рубль продаст, то 50 коп. выигрывает. И это делают рабочие. Я их не виню, потому что сама система двух — трех цен такова, что самый честный человек должен продавать хлеб и на этом оборачиваться. Вот до чего гнилой стала карточная система.

Так что деньги пойдут в ход, пойдет мода на деньги, чего не было у нас давно, и денежное хозяйство укрепится. Курс рубля станет более прочный, бесспорно, а укрепить рубль — значит укрепить все наше планирование и хозрасчет.

Никакой хозрасчет немыслим без сколько-нибудь стойкого курса рубля. Ничего абсолютного на свете не бывает, я не говорю об абсолютной стойкости курса рубля, но некоторый более или менее устойчивый курс рубля должен быть, если хотите, чтобы у нас был хозяйственный расчет, если хотите, чтобы наше планирование было не канцелярским, а реальным. Это даст громадный плюс, и это четвертое, что мы получаем от реформы. Это громадный хозяйственный плюс, результаты которого невозможно исчислить, плюс для всего нашего хозяйства, для всего нашего планирования, для организации промышленности и сельского хозяйства, для всего…»

XIV съезд ВКП(б). Фото: общественное состояние

С точки зрения экономической теории товарищ Сталин был совершенно прав, но… отмена карточной система все равно не привела к товарному изобилию, потому что ресурсы по-прежнему продолжали уходить в приоритетный для власти «сектор тяжелой промышленности».

Товарный дефицит приводил к тому, что в открытой торговле сохранялось нормирование. «Нормы отпуска товаров в одни руки» установил СНК СССР В 1936–1939 годах покупатель не мог купить больше 2 кг мяса, колбасы, хлеба, макарон, крупы, сахара, 3 кг рыбы, 500 г масла и маргарина, 100 г чая, 200 штук папирос, 2 кусков хозяйственного мыла, пол-литра керосина. В 1940 году, в связи с ухудшением продовольственной обстановки в стране, нормы снижались, стали нормироваться товары, которые ранее продавались без ограничения. Кроме этих, официально установленных правительством норм, существовали и неофициальные. Продавцы и люди, стоявшие в очередях, сами вводили их — «Больше полкило в руки не давать!». Решить проблему товарного дефицита не удалось.

Так что через двадцать лет в другой своей работе «Экономические проблемы социализма в СССР» товарищ Сталин предложил уж не то что ввести карточки, а вообще перейти к прямому товарообмену между городом и деревней.

Такое предложение изумило даже сталинское Политбюро.

Анастас Микоян вспоминает:

«Прочитав ее [книгу Сталина], я был удивлен: в ней утверждалось, что этап товарооборота в экономике исчерпал себя, что надо переходить к продуктообмену между городом и деревней. Это был невероятно левацкий загиб. Я объяснял его тем, что Сталин, видимо, планировал осуществить построение коммунизма в нашей стране еще при своей жизни, что, конечно, было вещью нереальной».

Уже в июле 1953 года на пленуме ЦК КПСС тезис о переходе к продуктообмену критиковал сам председатель Совета министров Георгий Маленков:

«Или взять известное предложение т. Сталина о продуктообмене, выдвинутое в работе «Экономические проблемы социализма в СССР». Уже теперь видно, что это положение выдвинуто без достаточного анализа и экономического обоснования. Оно — это положение о продуктообмене, если его не поправить, может стать препятствием на пути решения важнейшей еще на многие годы задачи всемерного развития товарооборота. Вопрос о продуктообмене, о сроках и формах перехода к продуктообмену — это большой и сложный вопрос, затрагивающий интересы миллионов людей, интересы всего нашего экономического развития, и его надо было тщательно взвесить, всесторонне изучить, прежде чем выдвигать перед партией как программное предложение».

Очередь за хлебом. Картина Ивана Владимирова

Маленков как к воду глядел: каждый раз, когда власти брались за принудительную организацию продуктообмена, издержки в конечном счете превышали выгоды. Но вопрос тут, как говорится, в приоритетах.

Попытка развить одну часть экономики за счет другой обязательно обернется дефицитом. И здесь вопрос заключается в том, кто в этой ситуации выиграет, а кто проиграет. Да, бывают ситуации, когда без гарантированного обеспечения людей необходимым минимальным объемом продуктов не обойтись — но такое обеспечение не может быть основой всей экономической политики.