Пасхальное яйцо цвета хаки

О чем все было?

Когда не стало Советского Союза, я всегда повторяла, почему не хочу его возвращения. Потому что больше не хочу жить в стране, где все должны думать одинаково. И вот теперь мы снова все должны думать одинаково и всегда все одобрять. Как-то Советский Союз нас такими сделал. Как-то теперь нас снова такими делают, во многом опираясь на заложенный в советском прошлом основательный фундамент и наработанный тогда опыт.

Конечно, до некоторой степени нам разрешалось думать по-разному. Например: вы предпочитаете отдыхать в Сочи или в Домбае? (Конечно, не в Турции где-нибудь; такой опции не было.) Вам нравится Пушкин или Лермонтов? (Конечно, не Гумилев; такой опции тоже не было.) Но еще были в советском массовом сознании ключевые убеждения, которые надо было разделять всем, без выбора. При капитализме трудящиеся несчастны, а при социализме счастливы. В Советском Союзе самое лучшее детство. И так далее. В 70-е годы уже посмеивались, анекдоты рассказывали, и все-таки никто не оставался совсем «незараженным». Вроде разумный человек перед тобой, и вдруг слышишь, что он говорит без тени шутки: «Но ведь наш закон — самый гуманный в мире!»

Помню, что я сама еще в 80-е годы совершенно искренне верила, что в капиталистических странах жить страшно. Я тогда была равнодушной к политике, меня и в школе, и в институте упрекали за политическую неграмотность. Как это представление сформировалось в моей голове? Да ведь нужные представления транслировались нам на каждом шагу. И не надо было политикой интересоваться, чтобы знать правильные ответы на ключевые вопросы. Мы дышали этим воздухом. Смотрели телепередачи. Видели злых буржуев на карикатурах в газете «Правда». Слушали политинформации в школе. Вот так и современный человек может легко поверить в ужасный политический режим в некой стране. Ведь об этом без конца говорят по телевизору. Пишут в интернете. Проводят мероприятия в школе.

Внедрение в головы людей одобряемых властью убеждений называется индоктринацией. В идеале человек в конце концов начинает воспринимать услышанное без критики и каких-то ненужных вопросов. И в итоге начинает думать правильные мысли на правильные темы и не задумается, его ли это мысли.

Что было в нашем дошкольном детстве

Советские дети много маршировали. Помню, как была в детском саду новенькой. Всем скомандовали шагать, все пошли — и я пошла. И тут воспитательница всех остановила и сказала: «Таня очень невнимательная. Давайте спросим, из какого она садика!» Я ответила: «Ни из какого». Потому что раньше меня оставляли с бабушкой. И мне не догадались объяснить простую вещь: этой ногой — когда говорят «раз», этой — когда говорят «два». И все!

Кто-то мне возразит: ну и что такого в этих маршировках? Ведь это была просто игра. Так ведь если бы не напоминало игру, не было бы привлекательно для детей. А когда дети с удовольствием маршируют, это помогает им охотно поддаваться советскому воспитанию. Ведь идти в ногу — это значит быть максимально одинаковыми, правильными, послушными. <….>

Конечно, дошкольное детство — это не только садик, но и кое-что поинтереснее. Близнецов с соседнего двора звали Женя и Сережа. Они то ли перелезли к нам через забор, то ли зашли с заднего хода и позвали меня с собой играть в войну. Как положено, «наши» и «немцы»: один со мной против другого. Это было захватывающе! У меня тоже было игрушечное ружье. Я бегала с ними, «стреляла». «Наши» собирались в разведку и обсудили свой тайный план. А потом то ли Сережа, то ли Женя сказал то ли Жене, то ли Сереже: «Она ваш секрет мне рассказала!» То ли Женя, то ли Сережа засмеялся. А я была в недоумении.

Еще один Сережа придумал себе папу и дедушку, которых у него не было. Мальчику важны были мужчины как образец, в семье их не было, и он придумал их сам. Он представил их военными; образ солдата для многих ассоциировался с мужественностью.

Конечно, мы играли в разные игры, не только в войну. Вообще, во всех ли странах дети в нее играют? Я раньше не задумывалась. Советские дети играли в войну часто. Конечно, нас растили люди, которые ее помнили. Они могли что-то о ней говорить. Когда в семье появился телевизор, я увидела военные фильмы. <…> Конечно, тема войны пришла в мою жизнь, когда я об этом еще не задумывалась.

О современных детях

Девочка шести лет рисует пасхальные яйца, раскрашивает их гуашью. Одно — в цвет хаки. Говорит: «Оно военное».

Сейчас в детских садах хотят ввести «Разговоры о важном», как в школах. А что было в советском детстве? Пытаюсь найти в интернете что-нибудь про «уроки мужества» в СССР. Конечно, в школе они были, и нам рассказывали о подвигах солдат, но сейчас в интернете написано только про современные мероприятия. Значит, в школе сейчас есть не только «Разговоры о важном», но и «уроки мужества». А в детском саду вроде пока ни того ни другого. Но малышей к 9 Мая наряжают в военную форму, и они шагают строем по городу. И пасхальное яйцо — военное.

Что было в советской школе

Помню, как лет в восемь-девять я воодушевилась и написала стихи:

Мы помним Ленина слова,
Они освободили нас от смерти.
Слова его сбылися навсегда,
А сам погиб он на войне, поверьте!

Дала почитать родителям. Их особенно насмешило «поверьте». Но пафос был правильный, советский! От всей души написано. Так в моем стихотворении Ленин стал героем войны.

А сосед по парте Миша пел родителям на концерте: «По полю танки грохотали, танкисты шли в последний бой…» В конце — «и от фашистского отряда осталась куча мертвых тел». Как сейчас помню. Это он предложил такую песню, и учительница включила ее в программу. <…>

Миша всегда был большим патриотом. Ну и что сказать? Взрослыми мы нашли друг друга в соцсетях, стали общаться, как водится: рассказывать, кто как сейчас живет. И 10 лет назад там же, в соцсетях, поссорились и расстались из-за того, что по-разному понимали любовь к родине. В общем, обычная история. Хотя немного жаль. Все-таки за одной партой сидели.

О современных детях

В столовой, куда я в обед, бывает, захожу с работы, маленький мальчик в очереди все тормошил бабушку, потому что у него возник вопрос: почему котлета «киевская»? Она в Киеве родилась? Бабушка от него отмахивалась, а добрая сотрудница столовки откликнулась: вот ведь какой умный мальчик. «Ты же, наверно, знаешь, что Киев — это Украина. Что сейчас ***. Украина напала на Россию». (Sic)

А пацан все повторял: «Она в Киеве родилась?» Я сказала ему: «Да, наверное, она родилась в Киеве. Наверное, ее там в первый раз кто-то приготовил». И он засиял, потому что правильно угадал, и успокоился. Ему-то больше ничего и не было надо.

Что было в советской школе

А сама я — кажется, в третьем классе — решила запланировать себе самую лучшую, самую достойную жизнь. Все этапы этой жизни я не помню. Но помню, какой придумала себе конец: пойти на войну и геройски погибнуть. И я удивилась, когда подруги посмеялись. Мне-то казалось, что это рационально. Все равно ведь когда-то умирать, вот я и придумала себе самую лучшую, самую достойную смерть. Что было в моей голове…

А вот мысли об атомной бомбе никого из советских детей не вдохновляли. Атомной войной нас пугали. Помню, как еще тогда, в начальных классах, учительница рассказала: если на тебе платье в цветочек, то после взрыва атомной бомбы на теле останутся цветочки. Представишь — и потом вечером не можешь уснуть.

О современных детях

Один маленький мальчик спросил, знаю ли я, что мы произошли не от обезьян. Он мне сказал: мы произошли от наших русских богов, так говорит мама. Он умный мальчик. Он задумался и, видимо, вспомнил, что не все люди на свете — русские.

И добавил: ну, может, другие произошли от обезьян. Маленький патриот.

Что было в советской школе

В школьном возрасте советские дети по-прежнему играли в войнушку. Мы воевали с ребятами из соседнего двора. Если получалось, брали пленных, допрашивали. «Пытали». Помню, как щекотали девочку Эмму, требуя от нее пароль, пока она не заплакала. Тут мы поняли, что перестарались, пожалели, что пытали, и игра кончилась. Кажется, тогда мы поняли, что это пытки — это жестоко. <…>

В пионерском детстве у нас было много мероприятий, на которых мы строились в шеренгу, или шли колонной, или что-то скандировали хором. Мы все школьное детство стояли на линейках. И конечно, маршировали до окончания школы. Маршируя, мы выкрикивали девизы и речевки и пели песни, под которые хорошо маршировать. <…>

В школах проходили ежегодные смотры строя и песни. Все то же самое: девиз — речевка — песня. <…>

В строю я по-прежнему была патологически бестолковой и поэтому в смотрах не участвовала. Вместе с парой-тройкой таких же не умеющих маршировать я смотрела на свой марширующий класс со стороны. Честно говоря, это было унизительно. И обидно: маршировать мне нравилось и хотелось. Только вот не получалось.

О современных детях

«Это вы психолог? Вы очень мило выглядите. — Что тут, конструктор? Какой большой турбин! — Это не турбин, это ядерная ракета. Война ракеты с головой. (Ракета поражает человечка из лего в голову, человечек падает навзничь.) — Теперь он дурак. Ему надо в голову вставить молнию и застегнуть, а потом еще «Моментом» заклеить, чтобы никогда не расстегнулось, тогда он будет что-то помнить. — В школе тоже психолог, только не вы. У нее есть большой автобус на липучках. А у вас нет большого автобуса? — Была бы у меня машина времени!.. Раз! — и я снова в детском саду. Там интересно. Зачем только я стал взрослым? Раз! — и мне уже 80 лет. И я уже купил машину».

Что было в советской школе

Подруга Лена с воодушевлением рассказывала, как она будет подпольщицей, если в наш город придут враги. Спросила меня, буду ли я ей помогать, и была разочарована, когда я отнеслась к ее предложению без энтузиазма. Неинтересно. Выходит, она будет главной, а я — всего лишь помощницей. Но она меня, кажется, не поняла: «Значит, ты не будешь помогать?»

В центре моего родного города Пятигорска, где памятник Ленину и Вечный огонь, всегда стояли на карауле двое пионеров с автоматами (конечно, незаряженными). Стояли не шелохнувшись. Кажется, им разрешалось только дышать, глотать и моргать. Это называлось «Пост номер один». Недавно мы встретились на родине с другой подругой детства (еще одной Леной). Прошли мимо Поста номер один, вспомнили, как это было. Она меня поправила: два мальчика стояли не шелохнувшись с автоматами. И еще одна девочка там всегда ходила рядом, следила: а вдруг кому-то из них станет плохо? Лена сказала, что точно знает, потому что сама там дежурила.

Вы помните, что ВОВ — это Великая Отечественная война, ВОСР — Великая Октябрьская социалистическая революция? Мы росли, не расставаясь с двумя историческими событиями. Современная молодежь и не догадывается, что на первом месте для нас была Октябрьская революция, а не Вторая мировая война (которую мы, как и сейчас, называли Великой Отечественной). Но на втором месте по популярности была, конечно, эта война и посвященные ей мероприятия. Позже, когда я училась в пединституте, узнала, что все это называется «военно-патриотическое воспитание».

Мероприятия, посвященные Великой Отечественной, проводились три раза в год: на 23 Февраля, на 9 Мая и в годовщину освобождения нашего города от немцев. У нас проводили специальные линейки. Пионерская дружина нашей школы носила имя Зои Космодемьянской, и поэтому на линейках нам слово в слово читали одну и ту же историю про то, как немцы пытали Зою. Наделенная живым воображением, я все события представляла воочию и чувствовала кожей. Нам повторяли, что Зоя выкрикнула: «Это счастье — умереть за свой народ!» (И вы будете удивляться, что я когда-то в детстве мечтала геройски погибнуть? Ведь гибель на войне всегда прославлялась.)

Учительница истории часто нам говорила, сколько бед в мире от немцев. Она повторяла: «Этот народ — как птица феникс: сколько его ни убивай, возрождается снова. Немцев надо стереть с лица земли, тогда не будет войн».

У нее могли быть причины, чтобы так ненавидеть немцев. Говорят, она была замужем за евреем, а у российских евреев в семейной истории всегда есть кто-то, убитый немцами. А может, не один и не два. И это огромная боль.

Но у меня была прабабушка-немка, поэтому я все искала какой-нибудь аргумент в защиту этой части своего рода. Прямо над учительницей на стене висели портреты классиков марксизма. Когда она в очередной раз проклинала немцев и сказала, что они ни одного хорошего человека за свою историю не породили, я показала туда пальцем и спросила: «А Маркс?» Она ответила: «А Маркс — еврей» Я не сдавалась: «А Энгельс?» — «А Энгельс — немец, ничего не поделаешь».

Маркс, Энгельс, Ленин — эти три портрета висели в каждом кабинете истории. Мы тут и там вспоминали не Сталина (можете это представить сегодня?), а Ленина. Мы скандировали: «Ленин! Партия! Комсомол!» В педагогике самой поощряемой темой научных работ было воспитание на примере Ленина. На каждом этапе нашего взросления мы должны были состоять в соответствующей возрасту всесоюзной организации: сначала октябрята, потом пионеры, потом комсомольцы. Мы носили значки этих организаций с портретом Ленина. Самые маленькие, октябрята, — с портретом Ильича в детстве.

В старших классах нас учили разбирать и собирать автомат Калашникова. Это было на уроках начальной военной подготовки (НВП). Разобрать я смогла, а собрать не получилось. <…>

На НВП нас учили бросать муляж гранаты. Еще мы ходили стрелять на «собачью поляну», предназначенную вообще-то для выгула и дрессировки собак. В это время собак с хозяевами там не было, нам никто не мешал.

Но обычно уроки НВП проходили в школе и начинались так. Сразу после звонка весь класс строился в коридоре.

«Здравия желаем, товарищ майор!» <…>

Как и многие учителя, которых никто не боится, военрук часто кричал. «Война на носу, а вы тетради не носите!» <…>

О современных детях

Маленькая девочка сообщает мне, что в детском саду отметили праздник 23 Февраля. А мое детство прошло в СССР, и я спрашиваю: «Вы поздравляли мальчиков?» Она удивляется. Там было совсем другое. Все дети были наряжены в костюмы: кто танком был, кто военным кораблем. А она была самолетом, кажется. Так это празднуют сейчас.

Что было в советской школе

А я, кстати, из поколения, которое в школьные годы еще видело реальных ветеранов Великой Отечественной. На 35-летие Победы, в 1980 году, все старшеклассники должны были идти их переписывать и записывать их воспоминания. Мы с одноклассницей обошли наш двор (четыре пятиэтажных дома, квартир, наверное, 250–300) и нашли ветеранов человек десять. Все квартиры прошли. (Это, к слову, о том, сколько сейчас, в 2024 году, среди нас может быть настоящих ветеранов той войны.)

Получить военные воспоминания было нелегко. Один шофер-армянин, видимо, из-за того, что к ветеранам часто приставали, выучил главу какого-то учебника. Которую нам и исполнил, ни разу не запнувшись. «В один прекрасный день наши войска прорвали Курскую дугу…»

Единственный человек, поделившийся воспоминаниями, был врачом. Он сказал: «Девочки, давайте я вам расскажу, как мы перевозили раненых. Их складывали штабелями. На дно грузовика — легкораненых. На них поперек — потяжелее. А на них (снова поперек) — тех, которые тяжелее всех». Это потому, что раненых было много, а машин не хватало.

Нас с Ларисой отметили за то, что мы нашли больше всех ветеранов и даже принесли их воспоминания. И поручили кого-то из этих ветеранов пригласить в школу на встречу. В школу идти не захотел никто. Одного старичка, помягче, мы долго уговаривали, и он нам сказал: «Давайте так, девочки. Я точно не обещаю. Если не напьюсь, приду».

А пришел кто-то совсем другой — бодрый, с залихватскими усами. Конечно, в школе хорошо знали, как трудно привести ветерана, и нас подстраховали, позвав надежного человека. Настоящие ветераны обычно совсем не любили про это вспоминать и рассказывать и хотели они, кажется, только спокойной жизни. Никакого «можем повторить».

Как это было в институте

<…> Конечно, мы были послушными и участвовали в добровольно-принудительных мероприятиях. <…> В советской жизни было много всяких мероприятий и ритуалов. Демонстрация 7 ноября (годовщина революции 1917 года), демонстрация 1 Мая («День международной солидарности трудящихся»). Я выросла в провинциальном городе, и у нас на демонстрацию должны были идти все работающие взрослые и все студенты всех учебных заведений. А работающие взрослые брали с собой детей. В детстве нам было бы просто обидно, если бы нас не взяли.

Люди собирались в центре города, и все организации шли колоннами по центральному проспекту. Несли плакаты, транспаранты, портреты членов Политбюро ЦК КПСС и воздушные шары. Наш путь кончался, когда мы проходили трибуну. На трибуне стояли местные партийные лидеры. Кто-то оттуда кричал в громкоговоритель лозунги: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!», «Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза!» После каждого выкрика «да здравствует» этот человек восклицал в громкоговоритель: «Ура, товарищи!» И все мы громко кричали в ответ: «Ура!» Это «ура!» сотрясало, звуки оркестра пронзали насквозь. В конце пути мы разбредались и некоторое время шли еще оглушенные, всё еще в трансе.

Почему сейчас те, кто застал демонстрации, часто тоскуют по ним и вообще по всяким советским массовым мероприятиям? Вроде глупо, но это устраивалось не просто так и сильно действовало на людей. Демонстрации давали людям счастливое переживание сплоченности и силы. Мы чувствовали, что едины и что наша страна хороша. Кроме того, всенародное одобрение партии и правительства подтверждало нам, что те, от кого мы зависим, очень хороши. А это, согласитесь, комфортно. И нам было не привыкать шагать вместе. Ведь мы с детсада ходили строем. И люди массово привыкали идти туда, куда их гонят.

О современных студентах

Группа обсуждает предстоящее поздравление ветеранов в центре города на 9 Мая. Один парень рискует сказать, что ветераны, как и все мы, — просто люди, разные. «А мы их всех идеализируем, потому что они ветераны».

Конечно, ветераны — разные люди. А поздравить ветерана с 9 Мая их стоит просто уже потому, что им пришлось пройти войну. Но только…

Кто из этих студентов задумывается, что перед ними будут не ветераны? У многих ли из последних оставшихся ветеранов есть силы, чтобы прийти на митинг или парад? Кто там будет? Ну, может быть, 80-летние дети войны. И среди них — еще кто-то, кто уже после войны родился. Митинги с участием настоящих ветеранов Великой Отечественной давно уже в прошлом. <…>

Как работалось в школе

Война в Афганистане началась, когда я была школьницей, и продолжалась, когда я уже сама работала в школе. Помню, как наши ученицы пели:

Афганистан, мальчишка только начал жить,

Афганистан, как ты посмел его убить?

Когда я работала по распределению в селе, там один хороший мальчик, сын учительницы, все мечтал воевать в Афганистане. Книжки о нем читал. «Там такой героизм!..» <…> Хороший мальчик откосить от армии, конечно, не мог. Потом рассказывал о своем горьком разочаровании: «Посадили в поезд, куда-то повезли. Мы думали: вдруг в Афган?» Но они не выехали из СССР. Мама-учительница вздохнула с облегчением. Так и не побывал парень за границей единственный раз в жизни. Зато вернулся жив-здоров, работал трактористом. Скука. И никакого героизма.

Мне повезло работать в школе в период демократизации общества и отхода педагогики от тоталитаризма, с конца 80-х до конца 90-х. (Часто думаю, как мне повезло работать там не сейчас.) <…>

Как-то иду утром на работу, а навстречу какой-то папа ведет сына в детсад. Проходят мимо меня, и папа спрашивает озадаченно: «Ленин? Кто тебе сказал про Ленина?» И я поняла, что времена меняются. А во дворе школы была плита с барельефом — профилем Ильича. Как-то на перемене пришел завхоз Кирилыч, у всех на виду снял Ленина и унес! Были пожилые коллеги, которых это огорчило или возмутило. Особенно то, что снял на глазах у детей. Кто-то из старших сокрушался: «О какой нравственности теперь говорить с детьми, если у нас отняли идеологию?!»

На школьных концертах стали выходить на сцену кокетливые девочки, зазвучали эстрадные песни, а мы поглядывали и говорили между собой, что если к власти придут коммунисты, со сцены снова запоют «Мы пройдем сквозь шторм и дым». <…>

Мне в первый раз в жизни захотелось слушать радиопередачи перед 9 Мая. Потому что начались живые и искренние воспоминания ветеранов. И я поняла, что их можно слушать с интересом! Те воспоминания действительно очень трогали. Помню, как один рассказывал с болью: «Вижу, лежит у дороги полкоровы». Я полкоровы помню до сих пор.

Когда сейчас ругают 90-е (и часто есть за что), я вспоминаю, что в те годы все-таки было чем дышать. Так недолго… Материально было, конечно, трудно. Зарплаты задерживали <…>. Я была молодой. Мне казалось, главное — мы теперь будем жить при демократии. А временные трудности с деньгами можно пережить.

Стали появляться беженцы из Чечни. Они ничего не рассказывали. А мы их и не спрашивали. Почему? Может, кто-то спрашивал, а я не догадалась? Помню, что мы на работе спорили: кто за эту войну, кто против. Я была против. Спорить можно было без страха, врагов народа тогда никто не искал. Но этот спор казался скорее интеллектуальным. Казалось, что все так далеко… А ведь соседний регион!

Еще немного школьного

«Так ты физрук?» — «Это что! Я еще и военрук. Я физрук — тире — военрук». Мужественно, однако. Так он себя и называл. А я со своим снобизмом всегда повторяла: «Это не тире, это дефис».

Да, военруки вначале еще были. Потом в школах не стало НВП и возник новый предмет — ОБЖ.

Мне было 26 лет, когда СССР приказал долго жить. Тогда казалось, что это навсегда. Что Советский Союз оказался живее всех живых, будет понятно далеко не сразу. Далеко не сразу станет видно, что мы делаем первые шаги обратно к тоталитаризму. Молодежь уже казалась гораздо более свободной, чем в советское время. В начале нулевых, когда я уже преподавала в университете, студенты факультета иностранных языков каждый год 22 апреля устраивали веселую вечеринку, где распевали: «Happy birthday, Ильич!» Про Ленина уже можно было шутить. Сталин еще не стал популярным. Англоязычные страны еще не считались «недружественными».

О современных студентах

…Я: «Ну, мы Америку то любим, то не любим…» Студентка (сурово): «Когда мы ее любили?» Боже мой! Да ведь совсем недавно… Это для меня недавно. Мне много лет. <…>

Когда-то мне, еще очень молодой, папа рассказывал, как служил в армии. Им там про какой-то автомат объясняли, что он «предназначен для уничтожения живой силы противника огнем, штыком и прикладом». Это ведь, говорит, на человеческом языке значит, что человека можно застрелить, или проткнуть штыком, или прикладом проломить ему голову.

А теперь у нас проходят ежегодные парады… В 2012 году я запостила фото с парада и написала в соцсетях: «Что-то вроде прежних демонстраций». Действительно, теперь у нас каждый год проводится мероприятие-гибрид советской демонстрации трудящихся и военного парада.

На таком параде в Ставрополе, где я теперь живу, была один раз. Помню, как мы, трудящиеся, стояли и ждали, когда пойдет наша колонна, как это было в советское время на демонстрациях. Мы ждали, общались, фотографировались. Мы еще не видели проезжающую по площади военную технику, но слышали, как в громкоговоритель оглашают ее характеристики: «Предназначено для уничтожения живой силы противника…»

Мероприятие было странным. Что-то тогда начиналось — я не понимала что. Тогда вы бы еще не увидели на площади детсадовскую группу малышей, наряженных в военные костюмчики. Но скоро дети в военной форме станут обязательной частью таких мероприятий, а теперь этим уже никого не удивишь. <…>

Помню, как поделилась постом о том, что нежелательно одевать детей в военную форму. Под ним мгновенно стали появляться комментарии:

• Это личное дело каждого! У всех свое восприятие и свой взгляд на события прошлого. (А мне бы и в голову не пришло, что детсадовцы в военной форме — это про события прошлого и нашу историю.)
• «Военная форма — это одежда для смерти» — одна эта фраза чего стоит! Большей чуши я еще не встречала! На войну идут с целью победить. Я, например, так воспринимаю эту форму: одежда бойца, защитника, сильного, смелого и мужественного человека.
• Лучше одевать детишек в военную форму, чем переписывать историю!
• Я могу найти кучу аргументов, чтобы, наоборот, доказать, что детей надо одевать в военную форму!

Наверняка найдет аргументы. Ведь это снова «военно-патриотическое воспитание». Страна снова растит детей, готовых поддержать военные действия и участвовать в них. Страна создает «Юнармию» и «Движение первых».

А вот самый патриотичный микрорайон нашего города. Жилые комплексы: Российский, Керченский, Севастопольский, Ялтинский. Перспективный — наш самый большой «человейник». Когда-то блогер Илья Варламов (ныне «иноагент») снимал городские районы, в которых невозможно жить. Узнал про Перспективный, отправился в Ставрополь, и здесь его дважды облили зеленкой. В первый раз — в аэропорту, во второй раз — уже в Перспективном, куда он таки приехал. Видимо, поняв, что с компанией «ЮгСтройИнвест» шутки плохи, Илья выложил в YouTube только рассказ о том, как на него здесь напали.

Культурная жизнь в Перспективном бьет ключом. На въезде — парк «Патриот», Владимирская площадь и, как сейчас положено, музей «Россия — моя история». «Патриот» — это выставка военной техники под открытым небом. Весной, как только становится тепло, сюда приводят детсадовцев и школьников в военной форме. Подумать только: если бы каких-нибудь лет пятнадцать назад меня спросили, патриотка ли я, ответила бы, что да. Но такой у нас теперь патриотизм. Суровый. Мороз по коже.

На площади — памятник князю Владимиру, который крестил Русь. Губернатора Ставропольского края зовут Владимир Владимирович Владимиров. Кстати, местные журналисты, побывавшие в кабинете Владимира Владимировича Владимирова, сообщают, что у него на столе стоит скромный бюст Сталина.

А вот и музей. <…> Дальше — Сквер героев. В общественном транспорте иногда вдруг встречаешь знакомых. Окликнули.

— А, богатая будете, не узнала!

— Это же хорошо. (Смеемся.)

— Как здесь стало мило! (За окном тот самый сквер с танками.)

— Я мечтаю о времени, когда танков у нас на улицах не будет.

— Но это же экспонаты. (Мечтательным тоном.) Это историческая память.

— Танки-то, кажется, современные…

— Все равно это история. Великая Отечественная. (Едем мимо музея «Россия — моя история».) А вы в этом музее были?

Меняю тему разговора, танки остаются позади.

История… Про «Мемориал»*-то вы знаете? (Вопрос молча.)

А в троллейбусах города два года назад без передышки звучали аудиозаписи. Как-то проехала на «девятке» с Ленина на северо-запад — и всю дорогу пришлось слушать про освобождение Ставрополя от оккупации. Вышла на своей остановке и возле супермаркета для релакса сфотографировалась с аниматором-лисенком. Аниматоров люблю как ребенок, они такие забавные! (Что-то в последнее время их не видно. Может, исчезли, потому что похожи на квадроберов?)

А в голове — то, что за время поездки прозвучало раз пятнадцать: «нацисты убивали… наша армия освобождала…» Короче, троллейбус свою миссию выполнил, и в голове закрутилось как раз то, что в ней сейчас должно неустанно крутиться. А ведь кто-то в троллейбусе ездит каждый день… Гитлеровские нацисты — преступники, конечно. Но эта пропаганда, во многом в советском духе, — о том, что на войне есть наши и чужие. И что наши на войне всегда были и будут освободителями.

О современных детях

По улице навстречу мне идут два пацаненка, на вид лет одиннадцать-двенадцать. И один другому говорит: «А батя, к сожалению, погиб. Он ведь десантник. Одни очки остались. Я их надел…» Оба смеются, как будто это снова игра в войнушку. Как будто все не по-настоящему.

А трагедия — настоящая. И теперь я знаю, что у десантников бывают очки. Все, что осталось от бати.

Как действует молчащее окружение

Это называется «спираль молчания». Вы думаете, что понимаете происходящее, но не замечаете, чтобы так думал кто-то еще. На самом деле думающих так, как вы, может быть много, но каждый молчит и, как вы, думает, что он такой один. Если ваше мнение официально осуждается, тем вернее начнет действовать спираль молчания, а если такое мнение карается законом, спираль молчания будет еще неумолимее. И вам, конечно, будет очень некомфортно в одиночестве.

Поэтому ясно, в чем выгода того, кто индоктринорован и искренне во все верит.

• Прежде всего это безопасность. Будешь думать как все — не наживешь на свою голову осуждения, а то и неприятностей похуже. А если угораздило думать по-другому, то хотя бы притворись, что думаешь как все. <…>
• Другой выигрыш — принятие, принадлежность. У человека есть и близкие люди, и более широкий круг общения. Нам важно, чтобы кто-то нас любил, чтобы кто-то понимал, чтобы кому-то можно было доверять. Если инакомыслящих отвергают, все больше людей начинает подтягиваться к правильно мыслящим. Здесь и принятие, и поддержка, и безопасность.

Кто ему в этом поможет? Прежде всего, разумеется, вы сами. Думающие дети вырастают у думающих взрослых. И конечно, на этом пути вы столкнетесь с трудностями. Дети подвергаются индоктринации в детском саду, в школе. Может, взрослые члены семьи не смотрят телевизор, но дети приходят домой — и родители, даже ни о чем не спрашивая, сталкиваются с тем, что теперь в их головах. Как я увидела девочку, раскрасившую пасхальное яйцо в цвет хаки и назвавшую его военным.

И противостоять индоктринации нелегко не только потому, что в школе другие авторитетные взрослые учат детей чему-то, чему не стали бы учить их вы. Понятно, что учить ребенка не поддаваться индоктринации приходится с оглядкой. Если он поверит вам, может начать говорить то, что говорить запрещено. Но вам важно беречь и его, и самих себя (не в последнюю очередь, ведь вы ему нужны). А то ребенок, наслушавшись дома «неправильных» вещей, нарисует пасхальное яйцо не цвета хаки, а, чего доброго, желто-синее или радужное… Но мы не при демократии живем.

Отсюда задачи:

• Во-первых, учить ребенка задумываться о происходящем. Просто иногда, в разговорах. Если у вас с ребенком хороший контакт, ваши слова для него значимы. Не читать лекцию, от этого любой ребенок заскучает. Хоть маленький, хоть взрослый. И конечно, надо учитывать возраст. С детьми постарше (и тем более со взрослыми) можно обсуждать серьезные темы. Иногда услышанные от старших важные слова заставляют задуматься. Так я на всю жизнь запомнила услышанное в юности от папы объяснение, что «уничтожать живую силу противника» — значит убивать людей.

Ваши дети привыкнут думать, если будут видеть, что вы сами умеете думать и рассуждать, бываете с чем-то согласны, а с чем-то — нет. Если готовы обсуждать с ним разные вопросы, если можете спросить: «Как ты думаешь?»

А с маленьким ребенком? Можно просто не сосредоточиваться на принесенной ребенком теме, привнести в разговор другую тему. Ну например: девочка раскрашивает яйцо в цвет хаки. «Оно военное». — «Оно военное? Яйца на Пасху бывают военные?» — «Не бывают». — «А какие бывают? Какие ты видела?»

Можно вспомнить, в какие цвета красит яйца бабушка. Поиграть, нарисовать и раскрасить пасхальные яйца, если ребенок захочет. Даже если малышу понравилась идея раскрасить яйцо по-военному, можно нарисовать еще много других. «Ух ты! Военное? А это — как солнышко. А это — как море. А это — как мамина сумка!» Кстати, развитие в ребенке его игровой, творческой стороны тоже помогает ему расти человеком, которого трудно индоктринировать.

• Во-вторых, нужно ребенка учить себя беречь. Конечно, детям (и особенно подросткам) важно знать, какие темы небезопасны. Вы можете объяснить, что об этом можно говорить с вами. Обозначить, в какое общение не надо вступать в чатах с незнакомыми людьми (конечно, это касается не только политики). Детям и подросткам для их развития важно общаться, и они будут общаться. И при этом дело родителей — беречь их.

Татьяна ЛИТВИНОВА, психолог

* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов».