«Это допускать нельзя, это враждебно нашей позиции»

Мертвые и живые

На улице зябко и сиротливо; в огромном зале пермского оперного театра яблоку негде упасть. Двадцать четвертый фестиваль документального кино «Флаэртиана» открывается вступительной речью Никиты Михалкова — ее со сцены зачитывает президент фестиваля Павел Печенкин. «Очень важно, чтобы документальное кино стало для молодежи в современном мире надежным маяком традиционных ценностей». Публика рукоплещет. Церемония открытия завершается минутой молчания.

— Сейчас идет то, что называется специальной военной операцией, — меняется в лице Печенкин. — Я предлагаю почтить память тех, кто выходит сейчас за нас вами.

Зал встает. Очень немногие — например, пожилая пара рядом со мной — остаются на местах. Минута длится не дольше пяти секунд; через мгновение все как-то стыдливо садятся обратно. «Оказалось, очень сложно не встать, когда все вокруг поднимаются! — признается мне приятель после открытия. — Ужасно неловко. Я тоже встал».

«Флаэртиана» — документальный фестиваль, игрового кино тут нет. Мероприятие финансируется Министерством культуры, и в конце фильмы-победители получают денежные награды. Фильмы соревнуются в трех конкурсах: международном, российском и студенческом. Но конкурсных фильмов всего штук сорок, а в прокате — около сотни. Так что же здесь крутят целыми днями?

«Мне всегда хотелось быть водителем. Эта мечта была как звезда. Я горжусь тем, что я водитель трамвая, потому что перевозить пассажиров — это красиво. Я везу-везу, и так вот целый день. Мне нравится, когда подо мной техника движется. Вот она едет, и я знаю, что без меня бы она не поехала».

Этот фильм — странная попытка скрестить эстетику соцреализма с жанром мотивационного ролика на ютьюбе. Фельдшерка, вдохновенно рассказывая о своей работе, сыплет фразами в духе: «Надо брать и делать», «Это драйв», «Я не работу нашла, я обрела мечту». По экрану тем временем проплывает трамвай, с воем проносится скорая помощь; слесарь точит деталь, математик рисует график. Все это сопровождается бодрой скрипичной музыкой… Вагоновожатые переговариваются на своем звонком наречии: «У него там «пальцы» залипли, это же «Татра», она с ускорителем, старая. Растормаживаться перестал?» «Мне сделали предложение стать мастером 13-го цеха. Меня повысили до бригадира слесарей», — хвалится рабочий. Кино о добром, понятном мире заводов и фабрик из «Весны на Заречной улице» словно не про нынешнюю Россию, где люди давно не заняты в производстве, а герои фильма — скорее реликт. Это фильм в своем роде замечательный, он отлично показывает суть современной России вообще: попытка опереться на советскую традицию — в западной, коммерческой оболочке. «Ты находишь лайфхаки, которые помогут изготовить деталь».

Следующая картина — «Донбасс. Близкие люди» режиссера Тимощенко. Поначалу в общем-то незлой фильм показывает жизнь в луганских подвалах — люди сидят и лежат на коврах, мешках, пакетах — и грустно улыбаются. «Понятные русские люди», — комментирует режиссер. Фильм глубоко телевизионный, с закадровым текстом, разъясняющим, как нужно толковать представленные события. На подложке печально гудит баян.

— Кто-то убежал в Россию или в Европу, а кто-то остался и пошел воевать, — поучает закадровый голос. — На блокпост, с одним автоматом на троих.

Дальше начинается рассказ про ополченцев. Они катаются на пазике по селам и лесопосадкам, валяются в окопах, стреляют в противника и озлобленно рассуждают о жизни.

— Наверно, мы сепаратисты по отношению ко лжи. Поэтому мы опасны для общества.

— Это в Америке за деньги воюют, а мы за банку сгущенки.

— Мы за детей воюем. Мы не убийцы же, правильно?

В эфир эту картину не пропустили, поэтому режиссер ездит с ней по кинотеатрам. В огромном зале на 200 человек семеро зрителей. Одна из них обращается к режиссеру с просьбой о помощи: она рассказывает, что каждый день вешает на проходной у себя на заводе георгиевскую ленточку, а ее все время кто-то снимает.

— Напишите мне на почту, что-нибудь придумаем. Знаете, главное — не потерять молодежь, потому что она уже не разделяет наших взглядов, — режиссер внезапно бросает взгляд на меня. — Правда, молодой человек?

…После «Близких людей» показывают фильм Алены Полуниной «Среди мертвых, среди живых», вышедший на экраны в этом году. В конце нулевых Полунина была восходящей звездой доккино, в 2011-м получила «Лавровую ветвь» за фильм о лимоновцах и вообще снимала в основном левых. До начала первой украинской *** она симпатизировала и Майдану, потому что «любит любых повстанцев», но потом все же поддержала сепаратистов и с тех пор снимает исключительно про Донбасс, эпатируя публику с левых позиций. Герои ее последнего фильма — луганские добровольцы, которые эксгумируют тела погибших во время боевых действий.

Потом начинаются фильмы про коренные народы. Фестиваль неслучайно носит имя Роберта Флаэрти — пионера документального кино, известного замечательным фильмом «Нанук с Севера» о канадских эскимосах. Фильмов про это на фестивале было так много, что я не успел увидеть их все. Устав от кочевников, я решил пойти на фильм «Толстые и тонкие» о феномене советского литературного журнала. Заслуженные писатели рассказывают о жизни в редакции и говорят несколько умных мыслей. «Не перестает поражать размах: в 1990 году у «Нового мира» был тираж в 2 млн 700 тыс. экземпляров. Что это была за страна, в которой люди так жадно читали все, что можно достать?»

Фильм заканчивается грустно: тираж «Нового мира» на сегодня упал до двух тысяч, и те печатают на дотации. Огромные дряхлые старики на широком экране рассказывают о советской цензуре, о совещаниях в ЦК, попытках протащить повесть в печать в обход Союза писателей — все это окунает меня в пучину тоски. После титров выступает режиссер картины:

— Раньше люди стояли в очереди в профком, чтобы выписать «Новый мир». Сейчас такое невозможно себе представить. Вот знаете, мне бывает горько от того, что больше нет каких-то вещей. Вот, например, совершенно исчезло такое явление, как советская опера…

Вечером я пытаюсь развести Печенкина на интервью, но он от меня убегает. Наконец мы сталкиваемся в холле и договариваемся встретиться здесь же ранним утром. Наутро я приезжаю в кино и звоню Печенкину, но тот все отменяет, говорит, форс-мажор. С одной стороны, досадно, с другой, я рад, что выдалось несколько свободных часов, а брать интервью спросонья мне не хотелось. Легкой походкой я направляюсь к набережной. Кама с утра блестит на солнце и переливается голубым. Улицу от реки отделяет четыре ряда заборов. Мне захотелось поглядеть на знаменитую инсталляцию — огромную надпись 

Вдоль берега скользит круизный лайнер «Александр Фадеев». Туристы машут гуляющим. На палубу выходит экипаж, из колонок долбит корпоративный гимн теплохода. Девушки-стюардессы выходят на палубу, кружатся в такт музыке, подпевают и хлопают в ладоши. Томный мужской голос поет:

Теплоход ты наш любимый,
Счастья парусом гонимый.
Мы Фадеева все дети,
Мы живем легко на свете.

Теплоход швартуется у причала. С трапа в сопровождении двух учительниц сходит большая толпа детей. Школьников ведут к арт-объекту для совместного фото, одна из училок встает в кадр и делает пальцами букву V. Дети повторяют за ней. «Давайте передадим привет нашим новым друзьям, — кричит она. — Донецкой народной республике — привет!» «Привет!» — кричат дети. «Луганской народной республике — привет! Херсонской области — привет! Запорожской области — привет!»

СВО вместо порно

В этом году «Флаэртиану» проводят уже в 24-й раз. Я был на ней год назад, и тогда здесь не было такой удушливой атмосферы. Крутили много дурацких фильмов, но не чувствовалось такого их засилья. 

Было ощущение какого-то анклава свободы: как радостно и как странно, что такое еще не запретили. Мне захотелось понять, что случилось за год.

— Все это замечают, — говорит Стася, входящая в руководство фестиваля. — Но организаторы не очень хотят об этом говорить, потому что это такая личная боль.

— Национальный конкурс всегда почти отбирал Павел Анатольевич [Печенкин], — объясняет Алиса, много лет отвечавшая за контакт с иностранными режиссерами. — И туда попадали фильмы его друзей: «Блин, Паша, давай куда-нибудь покажем мой фильм». — «Давай». Но раньше было больше коллективного обсуждения, и мы на стороне адекватности выступали. Было ощущение команды, а сейчас Павел Анатольевич в основном один все решения принимает. «Вам что-то не нравится? Ну и валите отсюда». Мы долго не уходили: цеплялись за то, что потратили столько лет, что это в целом хорошее дело. Мы держались друг за друга, за идею фестиваля, были сплочены и вдохновлены. В прошлом году мы начали ругаться по поводу отбора фильмов. Сейчас никто вообще этот процесс не контролирует. Вся структура посыпалась. Сейчас просто некому противостоять вот этому шквалу безумия.

— Печенкин ликвидировал отборщиков, — говорит Оля, бывшая участница команды фестиваля. — Теперь нацконкурс отбирает он лично.

— Мы наседали в некоторых вопросах на Палтолича, — говорит другая Оля, член студенческого жюри. — Но сейчас за ним последнее слово всегда.

— По моим ощущениям, 22-й фестиваль — последний еще живой, — вспоминает Алиса. — Мы охренели его делать, потому что все было против, — но мы его сделали, и он был хороший. Даже в 2022 году мы думали, что мы, по большому счету, на одной стороне с Павлом Анатольевичем: нам не нравится цензура, но мы, несмотря ни на что, хотим сохранить фестиваль и поэтому ведем себя осторожно. А потом стало ясно, что он просто зэтнулся окончательно.

— Он еще переболел ковидом серьезно, — добавляет Оля. — Ну или просто, знаешь, подустал, подзабил. А молодая кровь вся разбежалась.

— Может, он испугался, — рассуждает Стася. — Может, сыграл патриотизм, в последнее время возросший. Может, у него просто все окружение двинулось на этой теме, и поэтому у него поменялись взгляды, и поэтому у нас «Русский мир», «Русский заповедник», «Русское диво».

— Для него идеологическое окончательно перевесило эстетическое, — констатирует Алиса. — Последние фильмы, которые он делал, — это просто телевизионный какой-то док, это уже совсем не флаэртиановское кино. Но это тоже можно понять, потому что для флаэртиановского кино нужно много сил и энергии. Он законсервировался: все, что у него не укладывается в его узкое видение, — неправильно, даже если это красиво. Возраст, отъехавшая кукуха и собственные философские воззрения, которые ушли к православию, самодержавию, народности. 

— «Но это же ваше мнение. А у фестиваля другая позиция: такое существует, такое должны показывать». — «Че-то не нравится — иди отсюда».

Год назад на фестивале был показан фильм «Артем и Ева» о паре порноактеров. Девочки из команды фестиваля говорят, что в том году из Минкульта звонили с просьбой вычеркнуть фильм из программы, но тогда Печенкин за него заступился, и фильм показали. (Нужно учесть, что тогда еще не был принят закон о пропаганде ЛГБТ*.) Печенкин и сегодня хвалит картину за мастерство и безупречную драматургию, но говорит, что сейчас не стал бы ее показывать, потому что она вызывает у него отторжение: «Эстетически я с ним согласен, но этически категорически не согласен. Я не всегда это разделяю».

— Изначально мы показывали кино, где нет ярко выраженной авторской точки зрения. Мы показывали правду жизни во всей ее полноте. Дело не в самих фильмах про Донбасс, а в том, что они уже сразу с моралью, с нотацией и с однозначной позицией, — сокрушается Алиса. — Это для меня главное предательство.

Это враждебно нашей позиции

Я пишу этот текст в холле кинотеатра. Возле меня на диване сидят две старушки. Они обращаются к стоящей рядышком волонтерке:

— Девушка, вы не знаете, где будет идти «Возвращение киномеханика»? Мы пришли в зал, а там другой фильм идет.

— Его, к сожалению, отменили. По техническим причинам.

Причины были вовсе не технические, а вполне идеологические. Картина «Возвращение киномеханика» должна была участвовать в международном конкурсе, но ее убрали из расписания за день до начала. Однако бумажные программки к этому моменту уже были сверстаны, и название фильма красовалось на всех печатных материалах, так что не заметить исчезновение «Киномеханика» было трудно. Фильм был удален со всех дисков, поэтому посмотреть его мне пока что не удалось, но, судя по пересказам, сюжет такой: в одном азербайджанском селе дедушка пытается возродить киноклуб. У него есть ученик — подросток, который рисует мультфильмы. В одном из них поднимается тема *** на Украине. За день до начала фестиваля ленту увидел Печенкин.

— Там фрагмент секунд десять, — пересказывает кино Алиса. — И это не предмет фильма вообще, буквально две строчки «*** *** ***». Отборщики написали супервежливое письмо режиссеру: понимаете, у нас в России цензура, но мы все равно очень хотим показать ваш фильм; давайте мы смягчим субтитры: «Начался конфликт на Украине». И режиссер даже согласился, учитывая, что мы уже купили ему билеты. Но Павел Анатольевич сказал, что этого недостаточно, и по картинке все видно.

— Это была самоцензура, — считает Стася. — Потому что нам никто не говорил, что его нельзя показывать, что у нас будут проблемы какие-то.

— Мы находимся в режиме ***. Вы знаете об этом, нет? — шипит на меня Печенкин, когда мне все-таки удается поговорить с ним, пусть и по телефону. — Все, точка. *** влечет ограничение некоторой информации.

— Но вы же говорите, что нет цензуры.

— Э-э-э… Знаете, Одиссей, если вы хотите говорить со мной, перестаньте всякую херню городить. Потому что вы много чего не понимаете. Много у вас в голове того, чего в моей голове нет. Я сказал, больше я не могу ничего пояснить вам. Было единодушное решение всей команды фестиваля, что это допускать нельзя, потому что это враждебно нашей позиции.

А вообще многие мои собеседники списывают изменение программы на предпочтения сельской публики:

— Они не понимают классные фильмы, — уверена Оля. — Это же сёла. Там если чуть сложнее, если чуть другой взгляд — всё уже. Я же сама из села — это совсем другой мир. Они к телевизору привыкли. И поэтому программа в итоге очень похожа на телевизор.

— Если честно взглянуть на Россию 24-го года, — вздыхает Оля, бывшая участница команды, — то да, она хочет смотреть такое кино.

— Я сам смотрю исходя из того, что может быть интересно зрителю, — объясняет Печенкин. — Мы предлагаем, а модераторы социальных залов сами отбирают кино. Фильмов про Донбасс снимается мало. А такие фильмы нужны и важны для публики, которая живет особенно в селах. Потому что там достаточно много людей, которые ушли воевать.

— Мне тоже кажется важным ориентироваться на зрителя, — говорит Стася. — Тебе кажется, что на каждом шагу косяк, и все валится из рук, а зрители выходят из зала с вот такими глазами и говорят: блин, какой крутой фестиваль, какие крутые фильмы. Даже о той же самой «Жизни за час» я реально слышала восторженные отзывы, и ты думаешь: ну, значит, все не зря. Значит, и у этого есть свой зритель.

— Печенкин все время говорит: «Ну прошел же фестиваль? Прошел. Зрители ходили? Ходили. Нормально, значит, все», — рассказывает Оля. — Понимаешь?

— Засилье идеологии меня не смущает, потому что ее еще нет так много, — рассуждает Стася. — Много раз слышала от коллег такую фразу: «Ой, не парься, посмотри, что делает фестиваль «Россия» (сверхконсервативный фестиваль доккино в Екатеринбурге. — Ред.). У нас еще все хорошо по сравнению с ними».

— У нас в международной программе все еще остаются не только Казахстан, Узбекистан — но и Голландия, и Франция, и Венгрия, — радуется Стася. — Несмотря на то что сейчас сложно с международными связями, программа-то у нас хорошая. И держать все это на плаву — это очень круто.

Отборщица фильмов Виктория Белопольская рассказывает мне, как она пыталась добиться от иностранного продюсера разрешения на показ его фильма. Тот упирался, говорил, что разделяет позицию своего правительства и потому не хочет давать фильм русским. «Неужели ваша позиция — помогать правительству России?» — спросила отборщица, имея в виду, что власти вовсю работают над изоляцией и архаизацией нашей страны. «Видимо, это какой-то смертоубийственный аргумент, — хвастается Белопольская. — Поэтому в результате фильм они дали».

— Многие режиссеры говорят: окей, у кино нет границ, и, несмотря на политическую ситуацию, мы готовы вам предоставлять свои фильмы, — рассказывает Алиса. — Многие из них соглашались на зум, и мы им перед созвоном писали: нам ни в коем случае нельзя поднимать темы ЛГБТ, нам нельзя про *** — а то нас закроют; поэтому, пожалуйста, осторожнее. Это было тяжело и мерзко, но мы были готовы.

Во время церемонии закрытия мы с Олесей курим на крыльце кинотеатра. Олеся красивая, в элегантном жакете: она только что получила один из главных призов. Олеся участвует в конкурсе, несмотря на то, что она — едва ли не второй человек в руководстве «Флаэртианы».

— Ты так нарядилась, потому что знала, что тебе приз вручат?

— Да, это самое странное. Потому что я еще и дипломами занимаюсь. Я просила, чтобы кто-то другой ими занялся, потому что я хотела сохранить интригу. В итоге я сама себе печатала бумажку, которая лежит в конвертике, который открывают на сцене, сама проверяла диплом на наличие ошибок…

Спустя время Олеся подбегает ко мне в холле кинотеатра.

— Если после твоей статьи фестиваль умрет, — улыбается Олеся, — я тебя убью.

Стекло, моя несбывшаяся жизнь

Главный хит фестиваля — голландская лента «Стекло, моя несбывшаяся жизнь». У героя в 52 года случается кризис среднего возраста, он отчаянно, очень смешно и безуспешно, пытается найти себе девушку и, наконец, решает заняться тем, о чем мечтал с детства: научиться играть на «стеклянном органе». Если провести влажным пальцем по кромке бокала, он издаст красивый глубокий звук. Голландец собрал из бокалов музыкальный инструмент, научился играть и отправился в путешествие по Европе.

Прочитав описание перед просмотром, я заскучал: очередной фильм о печальном европейце, который не знает, куда податься. Но оказался неправ.

На показ набивается полный зал. Эта бесхитростная картина вызвала всеобщее оживление; ей аплодировали пять раз — громче всего, когда режиссер подключился к нам по видеосвязи и тут же улыбнулся во весь экран. Оказалось, автор фильма и главный герой — одно и то же лицо; голландец снял сверхироничное кино о самом себе. Этот факт раззадорил публику, люди задавали замечательные вопросы.

Все ужасно обрадовались, что с ними разговаривает всамделишный иностранец — говорит благожелательно и на равных, терпеливо отвечает на вопросы из зала. 

В конце концов этот фильм и получил главный приз. Режиссер на закрытии держал отличную речь:

— Дорогие люди в Перми, Россия. Мы всегда думали, что рассказываем этим фильмом универсальную человеческую историю. Экзистенциальную. Музыка, вопросы жизни и смерти и что вообще делать с этой жизнью. Короче, мы все люди. Я получаю призы за этот фильм по всему миру — теперь в России, и думаю, это говорит о том, что мы все в мире примерно одинаковые.

Это печально, но эту «универсальную человеческую историю», взявшую главный приз на фестивале, не увидит деревенский зритель программы «Социальные кинозалы». Не сможет оценить, правда ли мы с европейцами «примерно одинаковые». Дело в том, что ленты из международного конкурса в деревнях не показывают — только фильмы из так называемой «панорамы документального кино России».

* Властями РФ признано экстремистской организацией, деятельность на территории РФ запрещена.