Мой веселый звонкий… Нет, мой черный мяч…
С его равномерного навязчивого стука об пол начинается премьерный спектакль «Коридор Барто» театрального проекта «Дочери СОСО». А в голове звучит «Мой черный человек» Высоцкого: «И, улыбаясь, мне ломали крылья, / Мой хрип порой похожим был на вой, / И я немел от боли и бессилья / И лишь шептал: «Спасибо, что живой».
Во времена, когда слова как снаряды падают на головы авторов, режиссеры предпочитают ставить «спектакли своими словами или вовсе без слов». Поставила такой режиссер и хореограф Анна Закусова. «Коридор Барто» — это спектакль-сон, собранный из детских игрушек, ровной и текущей пластики, серпантина, детских плачей, страхов. Страхов, которые никуда не исчезают, а текут посеребренным елочным дождиком из глаз.
Из колыбельной Барто, которая убаюкивает, не отпускает, тревожит, как этот ритм, заданный мячом.
Виолончель выпрастывается из рок-муз и поет ноя (задающая настроение тревоги и боли партитура Ольги Шайдуллиной).
И взрослые девочки в воздушных белых — словно на утреннике — платьях с посеребренными нитями дождя из глаз шепчут то ли молитву, то ли детские стишки.
Плачет Таня — и из ее слез течет река. А может быть, мы сами уже в реке? Течем-истекаем рекою.
Пластмассовые красно-желтые самосвалы везут нас из детства и не «вывозят». И не найти нам средства, чтоб вновь попасть туда.
Не плачь! В монологе Тани — злость ко всем этим формально-гладким утешениям, заполонившим соцсети: Не плачь! Держись! Поплачь, легче станет! Да и вообще, чего плакать, сами во всем виноваты. Сама виновата.
И Таня плачет одна: безутешно, навзрыд.
Девочки как заведенные куклы не могут остановиться… а доска кончается.
Падает на пол и поднимается героиня в черном в исполнении Дарьи Ворохобко.
Падает и встает, падает и встает, падает….
И начинается колыбельная-хоррор: баюшки у дороженьки / там, где тьма сейчас, я упаду.
Все очень просто. И вопросы — проще не бывает. Безответные. Как я держусь? Кто я? Как я? Почему мне не страшно, почему мне страшно?
Но главный «монолог» рождается из немоты — как в прологе «Зеркала»: «Я могу говорить».
Из сурдоперевода, отдельных мычащих режущих и рвущихся из онемевшего горла слогов и жестов. Вплоть до крика: «Горит на солнышке флажок, как будто я огонь зажег!»
И музыки уже нет. И спектакль закончен. А в голове не прекращается этот стук-ритм пролога. Пробуждая спящие рифмы к детскому слову «мяч»: не плачь, вскачь… палач.