«Это книга не давала ему умереть»

Неправильный коммунист

…Это был 1988 год. Вечер субботы. Оля еще раз проверила, целы ли все корешки у книжек, расставила многотомники ровно по полочкам, приняла учебники у дошколят. Рабочий день в юношеской библиотеке закончился. Можно было бежать за Иркой и вместе мчаться в кино. Ирка работала в библиотеке Дома политпросвещения. Вечерами там зависали угрюмые лекторы с каменными лицами, часами монотонно вещавшие про марксизм-ленинизм и светлое будущее.

Был у них там один, который и ночами торчал на работе. Но только без каменного лица. «Это Николай Ефимович, познакомься», — сказала Ирка, подтолкнув Олю вперед. Ему было лет под пятьдесят, он показался Оле ужасно взрослым. Но вопреки уважаемому возрасту этот Николай Ефимович чуть ли не с первой фразы начал хохмить — да про кого! Про Ленина! Оля скривилась, но он продолжал говорить. И говорил так, будто вся эта политическая чушь — заезженный фильм, который он пересматривает исключительно по работе. Все, о чем думала Оля в тот момент: первый раз такого коммуниста вижу. Тут уже и она не могла не расхохотаться. Они еще час проговорили, расспрашивали друг о друге.

Оказалось, он лектор в Ростовском обкоме КПСС, а в прошлом — секретарь на оборонном заводе в Куйбышеве. Как скучно… Оля еще долго потом думала: как же он не похож на всех этих партийных работников… И что в нем такого есть? Да и не красавец он! Да и лет ему — 49. А ей — 33. К тому же дважды женатый, есть взрослый сын.

И все же факт: Оля с первого взгляда в него влюбилась.

Как-то так получилось, что с того дня Николай Ефимович всегда был рядом.

«У меня очень сильно болела мама, нужно было достать лекарства, в аптеках Ростова их не было, — вспоминает Ольга Васильевна сейчас. — Он услышал это, ничего не сказал, пошел и купил в «обкомовской» аптеке. Я помню, как мне было неловко, я пыталась отдать ему деньги, но он не брал. И не было в этом ни высокомерия, ни желания что-то доказать».

Хотя, может, он к тому моменту уже и сам влюбился в Олю.

А она продолжала очаровываться. Восхищалась, как он относится ко всем: одинаково участливо, будь то профессор или уборщица на работе. «Ну что, поступил ваш внук в институт?» — спрашивал Николай Ефимович у соседки по дому, как будто они в прошлый раз не просто обменялись общими фразами, а ему и правда было интересно, кто там куда поступил. Или, проходя мимо дворников, подходил к ним, протягивал руку: «Здравствуй, Гриша! Как сам? Как семья? А у меня все потихоньку».

Вскоре Николай Ефимович познакомил Олю с сыном Володей. С любимым сыном Володей. У Володи были те же знакомые отцовские горящие глаза. Кудрявый блондин. Он так же искусно играл на гитаре и на пианино, как и отец. Так же душевно пел. Николай Ефимович, правда, зачем-то настоял, чтобы сын поступил в военное училище. Ведь он сам отслужил — на Байконуре, вот и сын должен был.

Только Володя не был военным человеком, ему было противно от жизни «по свистку». Однажды он даже пришел к отцу и сказал:

— Пап, не могу я там учиться. Не могу ползком ползти по указке. Не мое это. Хочу уйти.

Трагедия случилась в 1991 году. Володя с женой Ларисой и друзьями поехал отдохнуть на левый берег Дона. Илистое дно, заманивающее течение. Володя нырнул и не вынырнул. Друзья метались в панике по берегу, бросались в воду, орали. Звали Володю.

«Я помню тот день. Коля пришел ко мне. В белой шведке, белых брюках, — вспоминает Оля. — Зашел и говорит: «Оля, погиб Володя. Это все». Володе было всего 24 года.

В тот же день Николай Ефимович попал с инфарктом в больницу. И вышел оттуда, когда той страны, в которой он прожил всю свою жизнь, уже не было на планете. «Ельцин заступил. Сразу все университеты марксизма-ленинизма, дома политпросвещения позакрывались. Все произошло мгновенно. Коля говорил: «Вышел — уже не член партии и без работы».

Новую работу он нашел уже вскоре. В университете. Но что-то сломалось у него внутри. До конца жизни он так и не смог пережить смерть сына. Впрочем, не только он. Лариса, жена Володи, больше не вышла замуж.

«С любовью»

Николай Ефимович не мог принять, что его сын погиб. Он все понимал. Но продолжал писать ему письма, вспоминал Володино детство. Никому эти письма не показывал. Прятал в столе.

Они с Олей уже были женаты, когда Николай Ефимович вдруг объявил ей, что будет писать книги. Начал — «о деревне, мухах, всяких травках, коровах и быках». И только потом — «о советской власти, горбачевско-ельцинских реформах и нынешней мертвечине». Николай Ефимович садился рядом с прикроватной лампой и читал любимой свои рассказы. Она слушала чутко, с ребяческим восторгом. Про маленького Колю, про быка, который припер мальчишку. Распереживавшись, Оля спрашивала мужа с такой интонацией, что казалось, от этого зависела судьба человечества:

— Коля, он спасется? Скажи, что спасется! Как страшно!..

А Николай Ефимович (хотя, может, и сам был в этом не уверен), отвечал:

— Дурочка, я же сижу перед тобой живой!

Как-то Николай Ефимович задумал написать книгу о малой родине — деревне Щигры Саратовской области. Кинул клич землякам, сказал, что будет писать о них, — пусть каждый пришлет что-то о своей родне. В ответ ему прислали мешки! Конверты с фотографиями, открытки от дальних родственников, семейные дневники… Письма шли и шли, а Николай Ефимович все читал не отрываясь. «Благодаря вам мы начали изучать свою родословную!» — писали люди. Как будто все вдруг неожиданно вспомнили, что они тоже откуда-то родом. Он зачитывался до поздней ночи и все завороженно повторял слова, которые раньше не говорил, кажется, никогда: «Оля, я счастлив. Как же я счастлив!»

Это странное чувство — то ли счастья, то ли успокоения — потом пришло к Николаю Ефимовичу еще раз, когда ему было уже 70 лет. После того, как он сумел разыскать своего отца.

Вообще-то отца маленький Коля почти не знал. Когда ему было всего три года, его отец, Ефим Иванович, военный, попал в плен под Харьковом. Это был 1942 год. На этом все знания об отце обрывались. Так было до того момента, пока однажды, 9 мая 2009 года, ему позвонила племянница. Обычный звонок — поздравление с праздником, думал Николай Ефимович.

«Зайди в интернет, — сказала племянница, — зайди на сайт «Мемориала» (сейчас признан в России иностранным агентом. — Ред.). Там все про твоего отца сказано: когда умер, где похоронен, место, страна, кладбище, квартал, линия, участок, номер могилы. И фотография есть. На тебя, дядь Коль, похож…» — вспоминал Николай Ефимович. Он, конечно, не верил. Думал: сколько этих Ерохиных… Но племянница наставила: «Он, дядь Коль. Место рождения, военкомат, откуда ушел на фронт — всё есть. И когда в плен попал. Всё».

Николай Ефимович взял в руки одну свою книгу, в которой была повесть «Война». Там все было — о матери, деде, о нем самом. И главное — об отце. О том, как в тот момент, когда прошли годы и время вслед за войной затоптало память о тысячах судеб, Николай Ефимович пытался заставить самого себя поверить: «А вдруг? А вдруг папанька мой старичком тихим сидит себе где-нибудь на скамеечке то ли в Германии, то ли в Америке?»

Папа нашелся в Германии. Он лежал там на кладбище с 21 января 1943 года.

Спустя несколько месяцев после того, как Николай Ефимович узнал, где покоится отец, он, взяв с собой Олю, отправился в Хемер, маленький городок на севере Германии. По документам, именно там была могила Ефима Ивановича. Ерохин анонсировал поездку односельчанам из Щигров. Люди прислали мешочек саратовской земли, которую он собирался рассыпать над могилой.

С Олей они зашли в музейный зал, посвященный советским солдатам. Николай Ефимович обратился к экскурсоводу с вопросами. Тот сразу вызвал директора. Директор, услышав, что приехал сын советского солдата, тут же примчался. Сразу же нашелся и переводчик. Они проговорили несколько часов. А потом Николай Ефимович развеял над могилой отца землю его малой родины.

«Оля, мне стало легче», — сказал он тогда жене.

Книга, написанная болью

В 2019 году Николай Ефимович перенес очередной инфаркт. Пришлось пропустить собственный юбилей — 80 лет. Коллеги-профессора собрались за длинными банкетными столами, чокались рюмками с водкой, поднимали тосты за Николая Ефимовича без него. Он был совсем слаб после выписки.

Врачи скептически смотрели на восстановление: ведь он вернулся домой, с трудом передвигаясь между комнатами, с глубокой одышкой. Именно в момент, когда тело уже не могло служить ему как раньше, вдруг задумал новую книгу.

О «Новой газете».

Николай Ефимович покупал «Новую» в киоске на протяжении 20 лет. Столько же, сколько писал свои книги. И все эти годы вынашивал мысль написать книгу по материалам, которые его особенно зацепили. Он вырезал из газеты кусочки текста и складывал их в коробку. 

Конечно, рядом всегда была Оля, но когда Ерохин заводил с ней разговор о политике — вот, мол, как же так люди поступают, она парировала: «Коля, ты забыл, какие ты лекции читал? Это же вы, коммунисты, людям лапшу на уши вешали. Вот и породили». Он бессильно разводил руками. Принимал упрек жены.

…Днем — кресло. Ночью — кровать. В последний год жизни Николай Ефимович почти не двигался сам. Межпозвонковые грыжи сковывали спину. Каждое утро, когда он, едва шевелясь, пытался встать с кровати, Оля становилась его «опорой». Она грузила его на себя и тащила. До туалета — и обратно на кровать, до компьютерного кресла — и обратно на кровать.

В какой-то день Оля вышла на кухню, чтобы приготовить мужу чай. Николай Ефимович потянулся за пультом от телевизора, чтобы сделать звук погромче. В этот момент кресло под ним закрутилось, он упал и сломал шейку бедра.

Оля, прекрасная и несокрушимая в своей любви Ольга Васильевна, спокойным, будничным тоном рассказывает мне про свой растянувшийся на годы подвиг:

— А потом я тоже упала. Поскользнулась… И плечо сломала. Мне пришлось в повязке ходить, а нужно же все время переворачивать Николая Ефимовича, сажать, помогать с туалетом. У меня все не заживает, до сих пор болит. Но это, знаете, такое… Бытовое. Не страшно.

Несмотря на беды, одна за другой, Ерохин продолжал писать. Оля уже и не ругалась. Видела, как это важно для ее Коли. Лишь тихо пробиралась в кабинет, чтобы поставить рядом с чернильницей чашку чая. Чуть поправляла мужа в кресле, чтобы он не сильно жал весом на пролежень. Молча уходила.

«Архивную тетрадь» — эти сотни листов, исписанных крупными каракулями, — помогли набрать друзья семьи. В 2024 году книга вышла в знакомом Николаю Ефимовичу ростовском издательстве.

Книга представляет собой отрывки десятков текстов «Новой газеты» за 20 лет и комментарии Николая Ефимовича. Это трогательное признание в любви, осознание трагедии эпохи, подтверждение собственной причастности к тому, как все сложилось. Во вступлении Ерохин написал: 

Вскоре после выхода книги Николай Ефимович умер.

— Я понимала, что он уходит. Но надеялась где-то в глубине души, что произойдет чудо, — говорит Оля. — Хотя последние два месяца Колечка меня уже не узнавал. Умер рядом со мной. Я держала его за руку, мы молчали. Это книга не давала ему умереть. Она его держала. Стала последней возможностью сказать то, что он хотел. «Я не могу оставить все это недописанным. Это важно. Я хочу, чтобы люди знали, что я думаю», — так он мне говорил. Эта книга буквально написана болью.

«У нас таких много»

В Ростове я встретилась с профессором, доктором политических наук Александром Михайловичем Старостиным, другом и коллегой Николая Ефимовича. После смерти товарища он обращался в несколько изданий с просьбой опубликовать некролог. Но получал отказы. «Например, пришел в «Академию» (еженедельник науки и образования Юга России. — Ред.). Там знали его, — говорит Александр Михайлович. — Но посоветовались с учредителями, те спросили: «Он кто? Доктор? Профессор? А, просто писатель… Тогда нет. У нас много таких».

В некрологе, который все же напечатали (в газете «Наше время»), Старостин написал: «Правда то, что он в последние десятилетия —убежденный либерал, сначала в подспудно-критической, а потом и в открыто-публицистической форме, что многим коллегам по «старому цеху» не могло нравиться. Но либерализм его был не заемный, не вычитанный, а основанный на пережитом и глубоком (обычно печальном) знании…»