Святости, императоры, (абсурдный) космос

Доминик Ливен. В тени богов. Императоры в мировой истории 

• Пер. с англ. Евгения Фоменко. М.: АСТ: Corpus.

Книга современного британского историка Доминика Ливена — прежде всего очень качественный научно-популярный текст, которого так не хватает российскому книжному рынку. Однако простота этой книги кажущаяся. Начну с того, что вопреки многим современным концепциям, Доминик Ливен оценивает имперский опыт не только негативно — и при этом он сразу спорит с объяснениями империй через «геополитические» факторы, гласящие, что есть государства, так сказать, предопределенные к имперскому пути (чаще всего в качестве примера приводят Россию, причем эта судьба понимается все-таки как что-то положительное — как и российский колониализм). Многие империи, по его мнению, создавались как раз вопреки «объективной» геополитике, природным и климатическим условиям, нехватке ресурсов — волей императоров.

Доминик Ливен указывает на цивилизующую роль империй — по крайней мере, с точки зрения Запада (и при всей сложности современного понимания «цивилизаторской миссии») — и на то, что именно имперский тип государства стал в конце концов проводником Просвещения, западной культуры, капитализма и либеральной идеологии в XIX веке. (Как относиться к этим явлениям — другое дело, да и процесс этот, кажется, все еще далек от завершения.) Военная мощь империй позволяла стабилизировать, пусть и на время, политическую ситуацию в целых регионах. Империи — к примеру, Карла Великого — выступали наследниками и хранителями культурного наследия предшествующих эпох. Наконец, империя-гегемон в своем регионе уравновешивала военные силы других государств и не допускала новых войн (это, кстати, позволяет пересмотреть традиционно негативную оценку России как «жандарма Европы»).

И хотя, как признает Доминик Ливен, время классических империй уже давно прошло — а в основе существования современных лежат уже совсем другие принципы — сам факт распространенности империй как государств определенного типа по всему миру и во все исторические эпохи говорит, кажется, об универсальности этого феномена.

Главное же, что посвящена книга не столько империям, сколько императорам. Автор убедительно показывает, что для управления империями надо было обладать не только выдающимися качествами политика (и у большинства императоров они имелись), который бы учитывал самые разные интересы и возглавлял систему «сдержек и противовесов». Один из его выводов кажется особенно актуальным сегодня: 

Императорам необходимо было создавать и мощный бюрократический аппарат, ставший важным признаком современного государства, — в том числе из чиновников разных народов и культур. Именно практики управления позволили «модернизировать» по западному образцу большинство нынешних стран на политической карте мира. (Не говоря уже о том, что многие государства выросли из борьбы с колониальными империями.)

Классические империи были наднациональны — и уже в силу этого практически исключали те сценарии национальных конфликтов, которые привели к Холокосту и другим геноцидам XX столетия. Наконец, так как империи всегда имели дело с разными языками и культурами, они способствовали развитию письменности и литературы, росту уровня образования, переводу книг.

Все эти достоинства империй не должны обесценивать тот факт, что основаны эти государства были на жестокости и насилии, на гибели и эксплуатации тысяч людей — о чем Доминик Ливен говорит открыто и справедливо, но при этом призывает не упрощать сложность исторической реальности.

Витольд Гомбрович. Космос

• Пер. с польск. Сергея Макарцева. М.: Опустошитель.

Я не мог пройти мимо переиздания последнего (и, как принято говорить, «итогового») романа одного из важнейших польских писателей XX века. Гомбрович — среди прочих его достижений — кажется тем польским автором, благодаря которому русские читатели могут многое понять о глубоком кризисе собственного общества. На примере своей страны Гомбрович писал о похожем кризисе много — собственно, и его тяга к абсурду отражает как будто невозможность понимания того, что случилось с Польшей.

В полной мере это относится и к роману «Космос». Сюжет его более-менее прозрачен: герой сбегает от родительской опеки (или даже гнета) под видом того, что ему надо лучше подготовиться к экзаменам. С почти случайным знакомым он снимает комнату в старом доме старого провинциального семейства. Завязка напоминает идиллический роман — но только чтобы последовательно и беспощадно разрушить его ткань.

Довольно быстро в нее вплетаются характерные для абсурда Гомбровича детали: болезненная фиксация сознания на мелочах, трудности повествования, а в итоге уже неадекватность описания тому, что описывается. Скажу сразу, что абсурд этот чем далее, тем более тревожный, хотя и изрядно сдобренный юмором. При этом «космос» в переводе с греческого означает порядок, противостоящий хаосу, — но в романе все наоборот.

При желании в романе можно увидеть аллегорию кризиса семьи, невозможность восстановления послевоенной Польши, наконец, экзистенциальные поиски новой польской молодежи — или даже нереальность (а тем более неподлинность) этого мира, как только его пытаются описать. Поверх всех этих, в общем-то, верных прочтений лежит еще одно: тревога и неуверенность польского интеллигента (как бы Гомбрович ни пытался избавиться от этого определения) перед наступающей эпохой — чувство, которое он передал очень хорошо и которое, к сожалению, оказалось созвучно дню сегодняшнему. 

Близкий к поверхности текста смысловой пласт лежит в отношениях между слугами и господами, характерными для польской усадьбы. Герой проводит свое собственное расследование об этих социальных связях, в ходе которого узнает о странных родственных (и не только) переплетениях. Самое удивительное, что в какой-то момент логика незадачливого сыщика начинает приносить свои плоды: кажется, что на розыск откликается искомое — что-то скрытое в нарушенном порядке вещей. Читатель решает сам, присутствовала ли эта абсурдность изначально или она была привнесена детективом-любителем, видящим потаенные смыслы там, где их вроде и нет.

Для Гомбровича очень важна эта игра с реальностью — и к этому он относится всерьез. Реальность предстает набором знаков, которые необходимо разгадать — и уже в этом заключен вызов. Рассказчик много раз проговаривается, что вынужден крайне внимательно относиться к этому шифру, но при этом не хочет упустить «самого главного» и поэтому его внимание то и дело рассеивается. Но следить за попыткой расшифровки этой криптографии реальности очень интересно.

Вслед за тем и коммуникация между людьми превращается в обмен сигналами. И в зависимости от того, как его считывать — удачно или нет — только и становится возможным общение и близость. Люди оказываются еще более оторванными друг от друга и никакой новой общности не возникает. Вывод, в общем-то, печальный: находиться в общении люди могут, только будучи «направлены» (если не сказать «нацелены») друг на друга, пытаясь при этом выведать, что же на самом деле хочет человек рядом.

Возможно, как и большинство других абсурдистских произведений, «Космос» лишен характерных примет времени. Его действие может происходить как до войны, так и после, а то прошлое, о котором иногда вспоминают герои, оказывается растворенным во вневременном прошлом.

С годами абсурд перестает восприниматься как что-то удивительное — наша реальность с точки зрения этого художественного направления все равно куда страшнее (и абсурднее). «Космос» помогает если не понять ее, то хотя бы описать.

Франко Арминио. Малые святости

• Пер. с итал. Геннадия Киселева. М.: Ад Маргинем Пресс.

Во дни громадных потрясений
Душе ясней, сквозь кровь и боль,
Неоцененная дотоль
Вся мудрость малых поучений.

Владислав Ходасевич. Стансы. 4 декабря 1919

Это маленькая и удивительная книга. Франко Арминио как будто вспоминает о древнем праве (или даже обязанности?) поэта освещать мир вокруг, давая имена живым существам и вещам. Прямого называния не происходит, но автор признает святость за каждым предметом окружающего мира. Если проводить сравнение с античностью, то кажется, что итальянский поэт описывает свою ойкумену (обитаемое пространство), и не случайно в этом слове слышится «экономика» — забота о доме и хозяйстве, которые требуют ухода за собой.

На каждой странице — стихотворение, начинающееся со слова «свято» и чаще всего укладывающееся в одну строку. Святым предстает тот мир, до которого Франко Арминио смог дотянуться сам — его городок и округа. Сравнение с древним миром здесь не случайно вдвойне: такой текст связан с культурой Средиземноморья.

Называние каждой вещи в окружающем пространстве святой кажется особенно важным сегодня: ведь святость ничего не репрезентирует, но наделение этим статусом помогает придать смысл и ценность стремительно тающему миру. Святыми — и равно святыми — предстают беженцы и Марина Цветаева (один из любимых авторов Франко Арминио).

Среди ближайших ассоциаций, возникающих после прочтения книги, — «Цветочки Франциска Ассизского», который также благословлял и освящал окружающий мир. Само же слово «свято», с которого начинается каждое стихотворение, отсылает к одному из столпов христианства — заповедям блаженства, которые в новом переводе Андрея Десницкого звучат так: «Благо тем, кто нищ перед Духом: Царство Небес — для них» — и далее по тексту.

С христианством этот очень необычный текст роднит и частое употребление самого слова «слово». В «Малых святостях» «слово» отсылает и к Евангелию от Иоанна («В начале было Слово…»), и к греческому «логосу» — который можно перевести и как «порядок»: описывая мир, эти строки пытаются на свой лад его упорядочить. В той же мере, что и стихи, книжку Франко Арминио можно рассматривать и как собрание афоризмов — правда, вопреки почти всей европейской традиции, обнадеживающих и утешающих, восходящих к библейским притчам.