Это — одна из глав доклада «Разорванное поколение», подготовленного Лабораторией будущего «Новой газеты».
Фото из личного архива автора
Это — одна из глав доклада «Разорванное поколение», подготовленного Лабораторией будущего «Новой газеты».
Я живу в Армении с детьми и собакой с 7 сентября 2022 года. Мы уехали до первой мобилизации, то есть до того, как все приехали. Еще важно то, что мы тогда уехали с уникальными возможностями. Ещё находясь в России, сразу после событий февраля 2022 года, после начала военных действий, я нашла работу в Армении, летом сняла квартиру в Ереване, договорилась о школе для дочери, перетянула за собой друзей, из тех, кто еще выбирал куда деться, и как результат — переехали, считай, на все готовое.
Но самое главное, что я переехала практически сразу после годового тяжелого лечения от рака молочной железы. Эмиграция после этого испытания кажется логичным развитием событий. И как у выжившей — у меня, казалось, была безграничная благодарность и безусловное принятие жизни. И поначалу так и было.
Но через 2 года эмиграции вдруг оказалось, что в единственный чемодан, который приехал со мной, пролезло то самое никогда не ношенное «белое пальто». И в этом «пальто» ты все равно как будто знаешь, как правильно все быстро сделать, чтобы улучшить жизнь вокруг, а заодно стать обратно собой — умной, нужной, щедрой: какими мы там были в другой жизни. Но это не так. Вот только сейчас медленно доходит:
нас не ждали, мы не прянички — и наша добавленная стоимость весьма условная.
Анна Качуровская с дочкой. Фото из личного архива автора
Только мы купили картофелечистку, подушки, освоили маршрут до магазинов, полюбили сливы и погоду, включились в полезные и не очень русско-армянские чаты и наивно подумали, что сейчас разберемся, как в России объявили [частичную] мобилизацию. По данным миграционной службы Армении, после объявления частичной мобилизации в России 21 сентября 2022 года сюда приехали более 60 000 россиян. Всего с февраля 2022 года в Армении зарегистрировано около 780 000 въездов из России, в основном люди приехали после сентября.
По ощущениям — русские парни от 18 до 50 лет были повсюду. Они спали на лавочках, растерянно ходили с рюкзаками, спрашивали, где можно поесть, найти жилье и не побьют ли, если говорить по-русски. Мы с подругами бесконечно искали жилье для тех, кого не могли приютить сами, потому что все наши диваны и софы были уже заселены. Мы потом с моими детьми пытались посчитать, сколько людей у нас в этот момент жили в квартире, и запутались: то ли 10, то ли 15, черт его знает.
Как правило, ребята оставались на два-три дня, быстро что-то находили себе или в Ереване, или в окрестности, или ехали дальше — кто в Грузию, кто в Европу. Поток совершенно потерянных мужчин шел больше месяца. В какой-то момент мы с подругами, из тех, кто приехал раньше, решили, что так невозможно, и надо позвать, кого мы расселяли по городу на большую домашнюю вечеринку. Пришло около 30 красивых и образованных молодых мужчин. И нас 5 девок среднего возраста. Мощный опыт. Мужчины, после трех стопок тутовки, сбивались в группы и немедленно начинали рассказывать, при каких обстоятельствах проходили границу. Было очевидно, что люди пережили настоящую травму.
Мужчины совершенно разных возрастов, опыта и образования — как один говорили о страхе, бесконечном унижении и своей вине за оставленные семьи. В основном мужиков вывезли мамы и девушки.
Одного мальчика мама выкрала из военного поезда. Не знаю, что теперь с этим мальчиком.
Многие, кто тогда к нам пришел, после полугода-года жизни в Армении не выдержали и вернулись в Россию. Это при том, что, пожалуй, больше, чем армяне, бежавшим русским никто так не сочувствовал. Впрочем, цены на квартиры взлетели. Местных студентов выселяли из квартир, чтобы подороже сдать русским. В моменте острого ужаса мы как-то невероятно вменились, работали свои работы и помогали тем, кто не справляется. Казалось, что мы создаем диаспоральное поле — поле про поддержку, принятие и участие. А еще то поле, где наши гуманитарные знания и умения могут быть востребованы.
Чтобы понять размер нашей диаспоральной группы, я ходила на встречи с новыми приехавшими и знакомилась. Как правило, молодые люди до 40 лет, в основном IT. Нас объединяли две вещи.
Сложных разговоров вести не получалось, а долго говорить о том, какие у кого документы (эти разговоры и спустя два года все еще актуальны), быстро надоедает. Нас связывает растерянность и желание построить жизнь в новых обстоятельствах в другой стране, про которую мы плохо, как оказалось, понимали. Например, что такое для Армении Нагорный Карабах…
Фото из личного архива автора
12 декабря 2022 года Азербайджан заблокировал единственную дорогу, соединяющую Армению с Нагорном Карабахом, где проживали 120 тысяч человек. Блокада, как мы теперь знаем, закончилась войной и передачей территорий Азербайджану. Два года назад это казалось немыслимым, что можно взять в заложники 120 тысяч человек, а всему миру не будет до этого никакого дела.
Тогда пришло понимание, я думаю, у многих, кто оказался на территории Армении, что силы для созидания и развития приходят из знания, где ты живешь, и уверенности, что с тобой будет дальше. Ни у кого из нас ни того, ни другого нет.
Я записывала для себя про то, что происходит с людьми внутри Арцаха. Так вышло, что я была за день до блокады в Нагорном Карабахе и познакомилась со многими — и поняла, что я вообще не понимаю, в каком мире я живу и остались ли вообще гуманитарные ценности. И что такое цивилизация в принципе. Я думаю, на нас, приехавших, это произвело мощное впечатление. Даже на тех, кто приехал при крайне благоприятных условиях, например, если кого-то перевезли международные работодатели. Недавно на такой международной работе двое релоцированных молодых ребят покончили жизнь самоубийством. Оставшимся выделили психолога. Версия, почему молодые и востребованные специалисты покончили с собой: не справились с одиночеством. Получается, что им некуда было пойти и не с кем говорить, хотя тут открылось много симпатичных заведений, сделанных русскими для всех (и для себя в том числе). Но так это не работает, если потерялся уже, то черт его знает, как себя обратно найти и с кем.
Мои новые армянские друзья, которые появились, к счастью, сразу, руководствуясь своим историческим огромным опытом беженства, предупреждали: не сиди среди своих, в диаспоре — заводи новых нас. Я их послушалась.
Под первый эмиграционный Новый год, уже после блокады Нагорного Карабаха, я поехала с местными волонтерами по дальним селам Армении раздавать подарки от армянской диаспоры. Села находились недалеко от азербайджанской границы. Жители там не говорят по-русски. Моя задача как волонтера была в создании праздничной атмосферы — елку, короче, наряжать и улыбаться. Что я и делала в тихом офигении. Бедность запредельная, дети прекрасные и их ужасно трогательные родители на всех языках признавались в любви и тихонечко спрашивали у меня — видимо, потому что я не армянской внешности: «войны чка?» («войны нет?»). В том смысле, что я — русская волонтерка, со снежинкой в зубах — наверняка думаю и всё знаю про геополитическую обстановку. Я тогда блеяла, конечно, что войны не будет (с чего так решила?).
Война была стремительной, бессмысленной и ужасной. Ее итогом стал исход жителей Нагорного Карабаха. Это было абсолютно что-то библейское и страшное. 120 тысяч человек на машинах, автобусах, с детьми, больными пожилыми выехали одним днем в Армению. Караваны боли и слез.
Мягко скажем, правительство Армении было не готово к такому повороту, и к спасению людей подключились волонтеры. На границе были организованы отряды врачей из армян и русских, людям раздавали самое необходимое. Я лично участвовала во всём этом и наблюдала, как сплотилась русская диаспора в Дилижане. Это небольшой город в Армении на полпути в Грузию, туда переехали в основном айтишники с семьями. Они организовали самые четко работающие телеграм-группы для помощи, и любой вопрос решался мгновенно. Русские нашли помещения для пунктов выдачи одежды, сами ее собирали, сами раздавали, скидывались и покупали все необходимое. Местное население с удивлением наблюдало за этой активностью — и не сразу, но подключилось тоже. Один из местных таксистов меня спросил: «А я не понял, вы что, все были друзьями? А где вас этому научили?» Я думаю, нас научили последние 10 лет в России, за которые благотворительность и волонтерство стало привычной и даже в какой-то мере обязательной частью повседневной жизни.
Первые дни наша помощь воспринималась с удивлением и благодарностью, но вдолгую я стала чувствовать, что наша активность стала утомлять. Так, например, местные меня привезли в заброшенную школу, куда поселили людей с инвалидностью. Там не было воды, отопления, не было даже денег на еду. Я собрала какие-то средства по друзьям, купила по списку мешки круп, картошки и что там надо было еще. Но надо было еще писать письма в официальные органы, и на этом этапе мне очень деликатно сказали, что теперь мы сами. Прислали две вкусные гаты.
Без обид, но я очень точно почувствовала, где наше место: мы не свои. Мы вроде уже не гости, но на кухню нас еще не пускают. Это в целом справедливо.
Многие, кто тогда помогал, поехали дальше, кто-то вернулся. Самое поразительное для меня, что к бежавшим из Нагорного Карабаха семьям в частных разговорах с «материковыми» армянами претензий больше, чем к Азербайджану — очевидно, что про их отношения мы также ничего не понимаем.
Фото из личного архива автора
На данный момент местная работа моя закончилась. Поэтому вопрос о будущем, точнее, завтрашнем дне, стоит нервно, но зато можно без прикрас осознавать, что происходит. Впервые за двадцать пять лет своей очень удачной и осмысленной карьеры я не знаю, кем буду. Вся моя экспертиза, полученная в мирное время в области развития культурных институций, как будто кажется неуместной, когда вокруг бушуют войны. Но в глубине души я понимаю, что профессиональное умение ставить жизнь человека выше любой системы и обстоятельств — именно сейчас важно и востребовано. Особенно, когда умеешь ловить себя на ошибках.
Адреналин закончился, теперь надо всё медленно, очень аккуратно и заново. Забыть вообще, что мы что-то понимаем и знаем. И поскольку я теперь внимательно за всем слежу, чтобы не сидеть в том дурацком «белом пальто», я загнала часть этого текста в ИИ и попросила его создать три варианта развития событий для русских эмигрантов в Армении: первый — сказочный, второй — антиутопичный и третий — реалистичный. Мне кажется, все три варианта как нельзя лучше описывают возможный исход.
Прошло пять лет, и мы наконец-то стали кем-то. Нет, не армянами и не русскими — мы стали людьми мира, связующим звеном между культурами и народами.
Мы больше не беженцы и не эмигранты. Мы — мост между народами, живое доказательство того, что любовь и взаимопонимание сильнее границ и политических разногласий. И теперь мы точно знаем, кто мы такие: мы люди, которые смогли превратить трагедию в триумф человеческого духа.
Прошло пять лет. Мы все еще здесь, в Армении, но теперь нас называют «призраками». Мы не граждане, не беженцы — просто тени, блуждающие по улицам Еревана. Наши дети забыли русский язык, но так и не стали своими среди армянских сверстников. Они — потерянное поколение, застрявшее между двумя мирами.
Иногда мы собираемся в полуразрушенных кафе, которые когда-то открыли наши соотечественники. Пьём дешёвое вино и вспоминаем прошлую жизнь. Но всё чаще эти встречи заканчиваются ссорами и слезами. Мы потеряли себя, свою идентичность, свое будущее. Мы — никто и нигде. И, кажется, уже навсегда.
Прошло почти два года. Жизнь в Армении изменилась, как изменились и мы сами. Мы все еще здесь, но уже не те растерянные беженцы, какими были в начале.
Мы стали людьми, которые нашли в себе силы начать жизнь заново. Мы — не армяне и уже не совсем русские. Мы — новое сообщество, рожденное на перекрестке культур и исторических событий.
Впереди много неизвестности. Но мы научились жить с этой неизвестностью. Мы больше не ждем, когда «все это закончится, и мы вернемся». Мы строим жизнь здесь и сейчас. И, возможно, именно в этом и заключается наше главное достижение за эти два года.
Точнее не скажешь.
Редакция «Новой газеты» готовит к выпуску доклад целиком. Его можно предзаказать через телеграм-магазин наших партнеров.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}