Новая русская эмиграция: перелёты, тоннели, мосты

3 марта 2022 года мы с коллегами-социологами оказались на борту одного «философского самолёта», где и собрались в исследовательскую группу, задумавшись о проведении опроса среди тех, кто уезжал из страны одновременно с нами. Чтобы понять их, чтобы понять себя.

К апрелю была готова анкета, начали первый этап (см. сноску 1). Второй стартовал чуть позже, в сентябре 2022-го, после объявления частичной мобилизации, третий шёл с зимы по осень 2023 года, тогда мы провели опрос в пяти странах за пределами ЕС (в Казахстане, Армении, Сербии, Израиле, Турции), там, куда массово уезжали россияне.

Уже в 2022 году стало ясно, что эта волна эмиграции из России совсем не однородна по ценностям, взглядам, отношению к режиму. Кто-то «голосовал ногами» и выражал через отъезд несогласие и с военными действиями, и с внешней и внутренней политикой государства; другие шли по пути минимизации рисков, считая разумным перевезти бизнес и сотрудников из страны, чьи войска перешли границу (нередко у самих сотрудников при этом ярко выраженной политической позиции в отношении происходящего не было); кто-то увидел в сложившейся ситуации новые возможности (например, через организацию т.н. «параллельного импорта» из условного Казахстана); осенний отток людей во многом был сопряжён с мобилизацией, с нежеланием убивать или быть убитым, но при этом далеко не все из этих людей до своего отъезда имели антипутинские настроения или какие-либо политические убеждения; часть наших респондентов уехала в полноценную эмиграцию, для них дата 24 февраля 2022 послужила триггером к давно зревшему решению; кто-то же мотивировал отъезд интересами детей, их будущим…

Но при всём при том наблюдалось и кое-что общее. Например, готовность к риску, к отъезду в новую страну (некоторые уезжали без денег и вещей, с одним чемоданом), к прыжку в неизвестность. Многие респонденты были хорошо образованы и имели востребованные профессии, чаще всего они уезжали из российских городов-миллионников и представляли собой тех, кого принято называть городским средним классом.

Такие россияне стремились сохранить свой профессиональный статус, у них не было цели получить документы беженцев или оказаться на дотациях принимающих государств, они старались реализоваться как специалисты. А ещё стремились сохранить стиль воспитания (нередко включавший в себя частичное делегирование заботы и ухода за детьми няням и бабушкам), качество образования и досуга детей.

Многие из них отказывались самоназывать себя россиянами, «точкой сборки» в новых пространствах жизни оказывалась не страна происхождения, а профессиональная, религиозная, этническая идентичность (мы — айтишники, мы — актёры, мы — буряты, мы — мусульмане, мы — башкиры и т.п.), а также болезненное и щемящее ощущение общей судьбы («мы в одной логике»). Почти ни у кого из этих людей не было паспорта другой страны, у многих загранпаспорт появился лишь в связи с решением об отъезде. Большинство уехавших не имели основательного запаса финансовой прочности, серьёзных сбережений, но всё-таки они были богаче и благополучнее большинства россиян.

В 2022 году респонденты воспринимали отъезд как временную меру, кто-то планировал «пересидеть два-три месяца», кто-то думал, что оставаться на чужбине придётся, «пока Путин жив» (ППЖ). Многие из них очень боялись, что не смогут выехать, но мало кто задумывался, что невозможным окажется возвращение, полноценное прощание с домом, встречи с дорогими людьми. Поддерживать связь с родиной и любимыми им помогают «кружочки в телеграме», совместные завтраки по зуму, общение в ватсапе. Некоторые бабушки и дедушки стали учиться играть в онлайн-игры, чтобы больше времени проводить с внуками. «Настоящие близкие отношения стали ещё ближе на расстоянии», — отмечали респонденты.

По словам тех, кто дал нам интервью, почти никто из них не сталкивался с отвержением со стороны друзей и семьи в связи с отъездом. Похоже, что масштабные споры по этому поводу преимущественно имели место в виртуальной реальности и на страницах медиа, инициировались моральными предпринимателями.

Случаи, когда отъезды срывались (например, в начале [частичной] мобилизации, когда молодых людей пытались тайком высылать из страны) по причине доносов соседей или родственников, как правило, не имели под собой идеологической подоплёки / ценностного раскола, мотивом служила зависть: у одних дети выехать могут, у других — нет.

Разговаривая с несогласными (см. сноску 2) россиянами внутри России, можно было наблюдать дифференцированное отношение к уехавшим, во многом определявшееся основаниями и характером отъезда, наличием или отсутствием попыток сохранить коммуникацию и т.п. И при всем при том периодически звучали и слова о таких чувствах, как оставленность, одиночество.

Но спустя два года с начала военных действий я услышала от оппозиционно настроенного респондента внутри России, что те, кто уехал, для него стали дальше, чем Z-патриоты. «Слишком разными жизнями стали мы жить», — уточнил он.

В 2022 году регулярно наблюдались попытки респондентов сохранить работу в России, тогда это было вполне реально благодаря удалённому формату. Наравне с этим многим (особенно тем, кто уезжал по причине [частичной] мобилизации) из дома присылали деньги. Обычно это делали женщины — жены, матери, подруги. Оставшиеся в России и зарабатывавшие там, они понимали, что у мужчин, уехавших отнюдь не по программе релокации сотрудников, вряд ли сразу получится быстро найти работу, на что-то надо будет снимать жилье…

В 2023 году продолжение удалённой работы в России для большинства уехавших оказалось невозможным, они были поставлены перед выбором: уволиться или вернуться (такое условие ставили не только государственные институты и корпорации, но и волонтёрские проекты, гражданские инициативы).

поскольку это связано не только с их выбором или работой, но и с политикой принимающих стран, часть из которых усложнила нахождение россиян на своей территории. На отношение к россиянам среди прочего мог повлиять, например, тот факт, входило ли ранее принимающее государство в состав СССР. Сложное и нестабильное положение значительной части россиян, оказавшихся за пределами своей станы, некоторые исследователи стали характеризовать как положение «новых меньшинств» (см. сноску 3).

При этом мы регулярно наблюдали, как воспроизводилось неравенство, с которым наши респонденты сталкивались ранее в России. Если один человек работал в региональном отделении Почты России, а другой — в Москве айтишником, то при переезде в условную Армению все прежние трудности жизни, неравные зарплаты, неодинаковые жилищные условия, разные возможности для проведения досуга и пр. у них сохранялись.

Время от времени мы видели «креативный» подход к отъезду. Например, кто-то слушал ролики на YouTube и учил тюремный английский, чтобы нелегально перейти границу с Мексикой, сесть в тюрьму и получить убежище в США, кто-то кардинально менял профессиональные траектории (с хирурга на программиста, с кадровика на организатора ивентов, с тренера по плаванию на основателя школы плавания и т.п.). Чтобы упрочить свои позиции, некоторые респонденты превентивно начали учить второй и третий язык, исходя из собственных представлений о том, где через 5–10 лет можно будет найти работу (например, сейчас я в живу англоязычной стране, но, судя по рынку, с высокой вероятностью следующую работу получится найти в Германии, поэтому начинаю учить немецкий сейчас, чтобы за 5–10 лет его спокойно освоить).

Те, кто уезжал из России до объявления [частичной] мобилизации, в основном хотели бы оказаться рано или поздно в Европе или в США, полагая, что там они лучше совпадут с принимающими сообществами в ценностном плане. Но переезд в эти страны воспринимается как наиболее трудоёмкий сценарий, требующий основательной подготовки, включающей в себя доведение до совершенства знание иностранных языков, дополнительную профессиональную подготовку и пр. Решиться на движение в сторону Евросоюза, со слов информантов, помогали социальные связи, новые друзья, обретённые на чужбине, и проекты по поддержке россиян, организованные различными фондами.

Если говорить о сфере отношений, то для многих пар произошедшее оказалось испытанием. Половина беды, если взгляды совпадали и не было конфликтов, связанных с принятием решения об отъезде, вывозе детей. Но мы также видели, что раскол мог случиться и в процессе переезда. Например, один из партнёров оставался в России, чтобы дети закончили учебный год, а другой уезжал, чтобы найти новый дом и работу. За период в 3–6 месяцев могли развиться самые невероятные сценарии — от развода до радикальной смены политических взглядов (они случались как с теми, кто оставался дома, так и с теми, кто уехал, но столкнулся с блокировкой банковских карт, отказом в ВНЖ, то есть со всем тем, что могло интерпретироваться как дискриминация по национальному признаку (хотя были и случаи, когда речь очевидным образом шла о рутинных бюрократических процедурах).

Иногда политические взгляды и общее видение ситуации расходились не только у родителей, но и у детей. У одного из респондентов старший ребёнок ушёл добровольцем на фронт, а средний бежал из России через Беларусь; в семье другого взгляды его жены радикально изменились за то время, пока он выезжал на период активной фазы [частичной] мобилизации, и вернувшись домой, наш собеседник столкнулся с тем, что его сыновья (ученики младшей школы) вслед за женой назвали его предателем. Масштаб такого рода негативных последствий сложно оценить, некоторые коллеги стали обозначать происходящее как «моральная гражданская война».

Ещё один важный момент, если продолжать тему отношений, связан с тем, что выезжали из России не только классические пары (официально зарегистрированные или находящиеся в гражданских отношениях) и люди без партнёров, но и расширенные союзы, включавшие в себя любовников, любовниц и их детей, мужей, жён. При этом речь далеко не всегда шла про полиаморов или открытые браки, раскрытие отношений и объявление о невозможности оставить вторых партнёров чаще всего осуществлялось не «на берегу», а уже в ходе переезда. Кадровые службы, организовавшие релокацию, тоже вынуждены были подстраиваться под это и подключаться к задаче по вывозу значимых людей своих ведущих специалистов, ища возможности сделать им визы.

Но даже благополучная релокация, наличие работы и жилья не всегда удерживали пары вместе. На фоне видимого благополучия оказывались в сложной ситуации жены, вывезенные в новые страны в составе членов семьи релоцируемых работников. Переезжая, они теряли свою профессию, карьеру, круг общения, заново решали давно решённые вопросы, такие как образование детей, медицинское сопровождение, быт, досуг… Профессиональная нереализованность и невозможность организовать детям обучение привычного уровня подталкивали этих женщин к возвращению в Россию, туда, где возможна карьера, где есть прекрасная сфера услуг и отличные школы с любимыми педагогами. В таких случаях могли уезжать и их мужья-айтишники, надеясь (небезосновательно) на высокие зарплаты и на бронь от мобилизации.

Последние уставали от бытового дискомфорта, состояния «вырванности с корнями», бесконечных истерик детей, требовавших любимых бабушек, дедушек, друзей, нянь, привычных детских садиков и школ, от отсутствия образовательной инфраструктуры, сервисов, необходимости учить чуждые и ненужные языки и пр. Нередко именно личный комфорт оказывался доминирующим фактором, определявшим, сохранятся отношения или нет. 

При этом часть респондентов, делавших акцент на том, что уехать их заставило чувство отвращения к режиму и к военным действиям, а не чувство страха, говорили, что никакие истерики и дискомфорт это отвращение преодолеть не могли бы.

Не единичными оказались сценарии, когда уехавшие россияне пытались сохранить своим детям обучение в России (в онлайн-формате или с регулярными поездками на сдачу экзаменов). Как правило, это происходило по нескольким причинам. Одна из них связана с невозможностью дать должный уровень образования в принимающей стране, другая — с ощущением незащищённости, опасениями, что однажды не хватит сил «вывозить жизнь за бугром» и придётся возвращаться на родину, а детям — в российскую школу.

Они продают дома по доверенности и по доверенности разводятся со своими супругами, утратив надежды на возможность будущего в России. Некоторые из них в принимающих странах столкнулись с отвержением и осуждением со стороны тех, кто эмигрировал из СССР или в 1990-е, поэтому даже не пытались встраиваться в русскоязычные сообщества, выбирая вариант полноценной интеграции в жизнь в новом обществе. Они разрывали связь со страной происхождения целиком или почти целиком и сохраняли, например, лишь общение с самыми близкими и друзьями. Отказывались тратить время на чтение российских новостей, не соглашались ни на какие проекты, связанные с Россией, намеренно сокращали употребление русского языка. Даже в крупных ИТ-кластерах российского происхождения есть примеры, когда там стараются избегать общения на русском, предпочитая полноценный переход на новые рельсы жизни. Равно и внутри семей есть примеры отказа от национального языка для домашнего общения, просмотров фильмов на нем и т.п. (вплоть до запрета для детей на дружбу с русскоязычными сверстниками). Кто-то, осев в странах ЕС и желая ещё больше дистанцироваться от России, менял своё имя на более благозвучное иностранное: Эстер вместо Елены, Николь вместо Натальи, Эрик вместо Егора и т.п.

Пожив в нескольких странах, столкнувшись с разными вариантами (не)гостеприимства и (не)поддержки, многие россияне, уехавшие после 24 февраля 2022 года, посчитали важным включаться в сети поддержки, волонтёрства, помогать украинским беженцам, но мало кто из них продолжает политически активную деятельность, опасаясь преследований российских силовиков за пределами страны, отравлений, сложностей в случае необходимости поездок домой, утрачивая доверие к единомышленникам и надежду на перемены.

копить ресурсы для повторного отъезда, доучивать языки, искать работу за рубежом, чтобы не уезжать повторно в полную неизвестность. Кто-то пытается наладить доход за рубежом (например, продав имущество в Санкт-Петербурге и купив две квартиры в Грузии: одну — для личного пользования, вторую — для сдачи в аренду). Другие же переосмыслили своё видение геополитической ситуации и российского режима, поменяли взгляды в пользу того, что «Путин не так уж и неправ». Третьи, вернувшись обратно, говорят, что чувствуют себя так, будто приехали не домой, а в новую страну, в которой приходится учить новый язык, принимать новые нормы повседневности. Кто-то же пришёл к выводу, что вне России жизнь в принципе невозможна, наша страна была и будет единственным домом и единственно возможным местом для жизни.

Говоря о будущем, стоит отметить, что остаются люди, «готовые рыть тоннели, когда нет возможности строить мосты». Они сохраняют оптимизм и веру в Россию, пошатнувшиеся после смерти Алексея Навального, пытаются формировать новые точки сборки, организуют мероприятия для россиян, которые по разным соображениям остаются в России, на территориях безвизовых стран, проводя там конференции и фестивали, где можно наконец-то встретиться с уехавшими друзьями и коллегами-соотечественниками, живущими теперь по всему миру. Такие проекты по соображениям безопасности чаще всего не носят публичный характер, о них не пишут в соцсетях и медиа, не постят совместные фотографии, но от этого они не становятся менее реальными. Полагаю, такие инициативы, а также любовь людей, преодолевающая расстояние и время, готовность не забывать друг друга, понимать, беречь, заботиться и идти навстречу делают невозможное возможным, сохраняя ненулевые шансы на лучшее будущее всех россиян.

Редакция «Новой газеты» готовит к выпуску доклад целиком. Его можно предзаказать через телеграм-магазин наших партнеров.