Это — одна из глав доклада «Разорванное поколение», подготовленного Лабораторией будущего «Новой газеты».
Это — одна из глав доклада «Разорванное поколение», подготовленного Лабораторией будущего «Новой газеты».
Мне никогда не забыть утро 24 февраля 2022 года. Мы с коллегами из питерской «Вышки» приехали к друзьям в Карачаево-Черкесию. Наконец-то пандемия закончилась, и можно снова путешествовать! Место, где мы остановились, было совершенно волшебным и располагалось в живописном ущелье рядом с горной речкой с чистейшей водой. Светило яркое солнце, чувствовалось неизбежное наступление весны, и жизнь казалась просто чудесной. До того самого момента, пока в ленте не начали появляться сообщения: российские войска перешли границу с Украиной.
Это был даже не шок, а оцепенение. Случилось худшее из того, что могло случиться. Именно тогда я отчетливо осознала, что не смогу жить в России, которая способна на такое. Мы стали искать обратные билеты, чтобы поменять дату вылета. Несколько ближайших аэропортов закрылись. Железнодорожные билеты были раскуплены. Не оставалось ничего, кроме как ждать дату ранее запланированного вылета и поддерживать друг друга, потому что пережить этот апокалиптичный сценарий оказалось непростым делом.
Абсолютное большинство из тех, кто был в тот день со мной, приняли решение уезжать. Из восьми человек шесть разлетелись по разным странам.
Почему мы на это решились, даже если для каждого из нас это было чрезвычайно тяжелым и травматичным решением? Почему готовы были сорваться в никуда, оставив дорогих людей и привычный уклад жизни?
Я хорошо помню свою последнюю лекцию в «Вышке». Разговор шел про антикоррупционные расследования и расследовательскую журналистику. Абсолютно все медиа и НКО, примеры которых я приводила студентам, уже имели клеймо «иноагентов», нежелательных или экстремистских. По большому счету, нежелательным стало содержание практически всех моих занятий по антикоррупционной политике и международному праву.
До сих пор сложно принять тот факт, что то, что мы создавали десятилетиями: партнерства и проекты с ведущими зарубежными институциями, англоязычные программы, программы двойных дипломов, репутация университета на международном рынке, — все было разрушено одним днем. Хотя куда больнее, конечно, из-за разрушенных жизней. Ставки на международность, на экспертный подход с опорой на принципы прозрачности и подотчетности и на гарантии реализации прав человека сыграли против нас и фактически превратили нас в «агентов иностранного влияния», выступающих против традиционных духовно-нравственных ценностей, как это теперь определяется даже не в речах безумных пропагандистов, а в текстах российских законов.
Как и многие коллеги, я не видела возможности продолжать преподавание, не считала приемлемой работу в государственном университете, ректор которого поддержал военные действия, и не чувствовала себя в безопасности из-за аффилиации с НКО, внесенной в реестр «иностранных агентов». Мы уезжали, потому что не хотели терять свободу: академическую свободу, свободу выражать свое мнение и мирно протестовать, свободу передвижения, свободу получать и распространять информацию, свободу называть вещи своими именами. Мы чувствовали удушающие тиски режима, от которых не спрятаться. Да и прятаться не хотелось.
Можно ли утверждать, что нам удалось сохранить свободу? В каком-то смысле — да. Боюсь, из России это теперь может восприниматься как привилегия. Но кажется, свобода выражения мнения стала ограничиваться, откуда совсем не ждали.
В дискуссиях с бывшими коллегами из академической среды я стала замечать, что критические высказывания о происходящем в России и российских университетах зачастую воспринимаются оставшимися очень болезненно. Когда мы разделились на два лагеря: уехавших и оставшихся? И почему нахождение по ту или другую сторону влияет на возможность критиковать? И надо ли это право критиковать и не соглашаться — как-то специально заслужить? Сложно не принимать упреки в недостаточном понимании контекста, ведь теперь мы судим о происходящем исключительно на основании новостей и разговоров с родными и друзьями. Но даже это не лишает нас права голоса. Слышать друг друга сложнее, но это точно в наших общих интересах. Ведь если мы не можем договориться даже с единомышленниками (или с теми, кто ими был еще недавно), что говорить об остальных?
Поменялись ли мы после отъезда? Не думаю, что сильно. Но лично у меня пропала наивная вера, что все это ненадолго и что я смогу вернуться через год-другой. А вот вера в то, что наши идеи, взгляды и ценности будут нужны России, осталась. Многие коллеги продолжают свои идеи воплощать, не останавливаются, невзирая на трудности, которые мы не могли себе даже представить, и помогают тысячам людей, нуждающихся в этом. Оказывают юридическую и психологическую помощь pro bono, обеспечивают медикаментами пострадавших от военных действий, создают обучающие платформы и целые университеты, площадки для выработки концептуальных решений для будущего и новые независимые СМИ, придумывают удобные цифровые сервисы для гражданских активистов. Кто-то продолжает работать с чувствительными темами, такими как гендерное насилие, адаптация беженцев и риски в сфере безопасности.
Как повлиял наш отъезд? Может, ничего и не поменялось? Ответить на это я хочу, вспомнив своего Учителя — Михаила Горного. У него всегда получалось сделать то, что другим казалось неподъемным, и убеждать остальных в эти авантюры ввязываться. В нашу первую встречу я поделилась, что хочу заниматься правами человека, это было буквально в первую неделю после окончания юрфака. Он строго посмотрел из-под очков, как он любил выражаться, «с классовым прищуром», и выдал: «Ну привет, красавица, нет в России никаких прав человека».
Вместе мы старались, чтобы они все-таки были. Михаил Бениаминович — один из авторов устава Санкт-Петербурга, написавший главу про местное самоуправление. В партнерстве с несколькими гражданскими проектами мы проводили Дни открытых дверей НКО, существенно повлиявшие на уровень доверия к некоммерческому сектору. В 2014 году взялись за разработку проекта регионального закона об общественном контроле за деятельностью органов власти, провели обсуждения со всеми заинтересованными сторонами и добились принятия закона Законодательным собранием. Простой рецепт — бери и делай! В 2021 году Михаила Бениаминовича не стало.
Я не думаю, что появится какой-то другой человек, который сможет его заменить или хотя бы повторить то, что ему удавалось. Так и с отъездом каждого из нас что-то безвозвратно исчезло в стране, в городе, в муниципалитете, в университете.
Даже если наши места в аудиториях заняли другие люди, это не значит, что они заменили нас. Многие студенты без нас ушли во внутреннюю эмиграцию.
Преподавание было моим любимым занятием, и я всегда с радостью встречаюсь с теми, кто когда-то учился на моих курсах. Одна из выпускниц, выбравшая в качестве профессионального направления журналистские расследования, поделилась недавно, что в Казахстане она добилась изменения несправедливых правил передачи конфискованного имущества. Дорогие автомобили передавались на баланс государственных органов, например, тех самых, что проводили следственные действия, а тут можно усмотреть прямую заинтересованность с их стороны. Новыми правилами это делать запрещено. Кто знает, могло бы такое случиться, если бы не наши антикоррупционные семинары и изучение алгоритмов влияния на процесс принятия решений? «Учитель повторяется в своем ученике» (Баста). А каких повторений ждать после 2022-го?
Уезжали мы не одни. С нами уехали из России наши дети. Мало кто пишет, через что проходят подростки в эмиграции. Как только мы оказались в Грузии, моя дочь Варя приняла участие в записи программы «Холода»* о детях и войне. Это пронзительный сюжет, при просмотре которого трудно сдерживать слезы. Мне жаль, что им так рано пришлось повзрослеть и прочувствовать на себе, что значит остаться без дома, без друзей, без планов на будущее, зачастую без возможности увидеться с родными, оставшимися там. Хорошо, что работают мессенджеры. Хорошо, что теперь доступны онлайн-школы и качество образования в них на уровне.
Так мир уехавшего подростка может стать чуть более предсказуемым. Хорошо, что появляются новые увлечения. Варя, например, открыла в себе талант керамиста. Но захотят ли они вернуться когда-нибудь?
«Наши дети будут лучше, чем мы» (Баста). Я бы хотела, чтобы они становились лучше в России и делали Россию лучше. Но перспектива эта не выглядит реалистичной.
Несмотря на все водоразделы и сложности, кажется, мы все еще нужны друг другу. Ведь мы хотим Россию без войны, Россию, где у всех будет пространство для развития, где люди чувствуют себя защищенными и не боятся, что в дверь постучат, чтобы вручить повестку или ордер на обыск. У нас много общих задач. Мне представляется, одна из самых важных — искать язык, понятный большинству, используя который, можно убедить, что демократия лучше диктатуры, а свобода лучше рабства. Мы слишком долго работали только с теми людьми, которые уже разделяют наши взгляды и поддерживают наши проекты. Думаю, это было ошибкой. И эту ошибку не хочется повторить. «И эти звезды — в темноте тобой зажженный фонарик» (Баста). И раз они зажигаются, это все еще кому-то нужно.
Редакция «Новой газеты» готовит к выпуску доклад целиком. Его можно предзаказать через телеграм-магазин наших партнеров.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}