Нормативы божеские

Господь ничего не делает просто так. Я все недоумевал — каким образом книга Алексея Навального «Патриот» (первые шесть глав написаны в немецкой клинике, еще 12 — в тюрьме, последние 200 страниц — тюремный дневник и судебные выступления) стала в Штатах бестселлером. Можно еще понять — «Война» Вудварда, легко написанная сенсационная хроника последних трех лет президентства Байдена; фэнтези типа «Четвертого крыла» или автобиография Мелании Трамп (шедевр в своем жанре, если хотите — как-нибудь разберем). Но Навальный — политик из далекой холодной России, в которой все покрыто мраком, вдобавок убитый в самой отдаленной северной зоне накануне обмена, не пробывший у власти ни дня, — как он оказался героем дня и автором одной из самых востребованных книг?

Издательство Alfred A. Knopf богато и влиятельно и может позволить себе любую рекламу, но не нанимало же оно тех покупателей, в количестве пяти, которые приобрели книгу в первый день продаж в те полчаса, пока я листал ее? И не такие же они лоббисты российских перемен, чтобы оплачивать лучшие места на всех выкладках в лучших книжных магазинах страны? Если бы они так заботились о судьбе российской свободы, давно вложились бы в нее по-настоящему — но кажется, на нее они давно рукой махнули.

Навальный нужен им для себя — к этому парадоксальному выводу я прихожу сегодня, 6 ноября, в день, который многие американцы называют худшим в своей жизни. А я почему-то вместо отчаяния испытываю даже странную бодрость — какую чувствует, должно быть, Базаров, «плюхнув в свою стихию». 

А что сосед может оказаться стукачом — так нам и это привычно, и это, знаете, преувеличено.

Навальный — насколько я могу судить по коллегам, студентам и нескольким знакомым писателям и литагентам — задал тренд. Потому что, сочиняя свою книгу сначала на реабилитации после отравления (когда забыл даже, как пишется слово «вода» и не смог вместо него написать fuck), а потом в тюрьме без всякой надежды выйти живым, — демонстрировал такую ледяную насмешливую решимость, такое самообладание, такую жертвенность, что невозможное поневоле начинает казаться возможным.

Навальный сегодня — самый востребованный американский писатель, потому что он вождь разгромленной армии. Мы все понимаем, что за ней будущее, что архаика дает модерну свой последний бой, что популисты обречены и их сторонники скоро изведут весь наличный пепел на посыпку голов, — но пепел может свободно оказаться нашим. То есть непонятно, сколько всего успеют наворотить бронтозавры и их сторонники во время последней битвы. Мировая война, как ни странно, не худшее (хотя последнее), что может случиться. Перед ней может случиться еще и полная потеря лица, компрометация всего, что было нам дорого, всего, за что умирали лучшие представители человечества в постхристианскую эру. Вообще масштабы перелома, который мы застали, — вполне как две тысячи лет назад, и последствия могут оказаться не лучше. Заканчивается очень большой проект, и это не только русская цивилизация, — это вообще империя, как мы ее знали. И дверью она, как и обещал тов. Троцкий, хлопнет оглушительно.

Так вот: Навальный с этим чувством, что дело его проиграно, жил последние лет десять. Судя по книге, он понимал это лучше большинства сторонников и соратников. 

К нашему времени она тоже относится: с проигрышем дела не проиграна жизнь, но с потерей лица потеряны и жизнь, и дело. Мы все сегодня — поскольку Америка во многом определяет лицо мира — оказались в том же положении, что и Навальный в 2014 году. А в 2021-м ему было еще и значительно хуже. И он одержал грандиозную посмертную победу, потому что при любом раскладе имя его будет в истории сиять, а имена его оппонентов — стыдливо затираться.

Уроки этой книги, которые всякий может для себя извлечь, немногочисленны, но очень действенны — и не зря один нью-йоркский младший друг признался, что его это чтение буквально за волосы вытащило из глубокого отчаяния. (Я просто понял, сказал друг, что депрессия — это не красиво, а, напротив, постыдно.)

• Во-первых — и это касается всех пишущих, но почему-то с трудом усваивается, — писать надо прямо, резко, сжато, как будто у тебя и у читателя нет времени. Кстати говоря, сегодня это так. События сейчас начнут развиваться стремительно, герои будут возникать в непредвиденных точках и набирать популярность за считаные недели. Современная проза, художественная или документальная, должна быть очень простой по синтаксису, легко переводимой, динамичной, долгих заходов на тему больше нет, вообще писать надо так, будто ты в больнице на реабилитации. Андрей Синявский в романе «Спокойной ночи», описывая дом тюремных свиданий, говорил: главное — сказать жене что-то, что она сможет вынести отсюда, увезти с собой как память о тебе. Сказать то, что поможет ей и сохранит тебя. И сказать это в те немногие часы, когда вы вдвоем, с полным сознанием прослушки и наблюдения. Вот сегодняшнюю прозу надо писать так, как будто у тебя есть три дня, и другого шанса высказаться не будет.
• Во-вторых — это уже урок жизненной практики, а не книги — главной задачей всякого сегодняшнего землянина является победа над страхом. Страх — чувство парализующее, он подобен знаменателю, который уменьшает, сводит на нет любые осмысленные числители, любые радости и достижения, включая творчество. Страх легче всего побеждается трансформацией его в злобу. Не в мелкое раздражение, а в огненную святую злобу, тесно связанную с высокомерием. Христос временами был очень высокомерен, ненавидеть тоже умел, вообще принес не мир, но меч. (Аналогии с Христом проводили все, кому не лень, и я отнюдь не исключаю, что исследователи четвертого тысячелетия всерьез будут спорить об историзме Навального. Товарищи! «Его мы слышали, и мы его застали»: вот фото, где мы разговариваем у него в ФБК**, на Ленинской слободе. То есть он правда был, и был именно таким, как в книжке.) Андрей Кураев* давно говорит о том, что христианство пора отчищать от образа комнатной, плюшевой, миролюбивой религии: христианство пламенно, вызывающе некомформно, провокативно, христианство всегда на передовой. Это очень христианская книга, она заставляет устыдиться собственной робости и, грубо говоря, срезать браслет — как срезал его с ноги Навальный, выйдя на митинг в собственную поддержку.
• В-третьих, важно иметь рядом человека, предпочтительно любимого, перед которым стыдно. Мужчине нужна женщина, которую надо завоевывать, и Навальному с такой женщиной повезло. Мужчине необходима жена, которая может ему в критический момент сказать: «Non dolet, Paete» — Гугл в помощь, а может, вы и сами читали Плиния. Вообще нужен кто-то, чьим мнением вы дорожите, чьего уважения добиваетесь, — и лучше всего, в аспекте практическом, чтобы этот кто-то был вам еще и желанен. Ну просто это лучше работает. Навальный всю жизнь вел себя так, чтобы красивая и умная женщина смотрела на него одобрительно и гордилась их союзом. Как бы она себя ни вела после, каких бы ошибок ни допускала — в браке она безупречно помогала ему держать планку. Мне, в общем, плевать на мнение большинства, но презрения жены я не переживу, хотя она у меня добрая, конечно, и вряд ли станет меня презирать. Вот эта мысль мне окончательно невыносима, и я гоню от себя любые соблазны слабости или робости.
• Четвертая важная вещь: хорошо иногда оказаться на проигравшей стороне, потому что это шанс пересобрать себя; потому что, если ты не сможешь сопротивляться, тебя не будет, потому что тебя хотят не победить, не посрамить, а просто уничтожить. Ты им не нужен живой. Важно понять это про себя и действовать с последней решимостью. Ты не можешь проиграть, потому что с тобой никто не играет. Тебя просто стирают с лица земли. Ты в положении Украины, к которой так относится Путин; в положении демпартии, к которой так относится Трамп и трамписты; в положении еврея, к которому так относятся… что бы подставить? — к которому так относятся все. Включая некоторых других евреев.

У демократов в Штатах, у либералов в России, у интеллигенции всего мира — а это давно уже понятие интернациональное — сегодня есть блистательный шанс, потому что их противники получили всю власть. Они не могут больше сказать, что им чего-то не давали. Им открыли широкий, просторный путь к самоубийству, которому они и предаются — в России в последнюю четверть века, в остальном мире поменьше, но тоже старательно. Пришло время накопления аргументов. После чего можно будет с полным правом сказать Nevermore.

И пятое, не последнее по важности, хотя и довольно циничное. Я видел несколько литературных карьер, к которым сам даже, увы, немного причастен как ободритель и одобритель. Несколько авторов — далеко не только Прилепин, я вообще не очень много о нем говорю, потому что талант его не самый крупный в этом лагере, — поняли, что на либеральном фланге большая конкуренция, а вот у патриотов прохановского толка всем рады. Нельзя же всерьез говорить о патриотических литераторах России, они сами себе цену прекрасно знают. Там можно было выделиться, выдвинуться, прислониться. Там в условиях торжества относительного здравого смысла — по крайней мере, в искусстве — собрать все плюшки. У либералов надо было конкурировать с Акуниным*, Сорокиным, Серебренниковым, Земфирой*, Макаревичем*, Гребенщиковым*, Козыревым*, Муратовым*, Лекмановым* — на противоположном фланге была непрерывная грызня, как и сейчас, но конкуренции не было никакой. Там можно было обладать способностью рифмовать на уровне Литинститута девяностых (то есть ниже плинтуса) — и ходить гоголем или как минимум кукольником. Ну они и побежали, задрав штаны.

Так вот: сегодня на оппозиционном фланге конкуренции нет, туда никто не рвется. Это равно касается и американской оппозиции, и российского либерализма. Это инвестиция в будущее, которое свободно может не настать. Любой человек с подвешенным языком и врожденным умением побеждать собственную трусость имеет превоходный шанс заявить о себе: самая большая вертикальная мобильность всегда в том стане, который начинает масштабную работу по переделке себя. Лучшие карьеры начала ХХ века делались в стане большевиков, лучшие карьеры начала восьмидесятых — в клубе будущих демократов (которые, как справедливо замечает Навальный, соблазнились не реформаторской славой, а советской собственностью). Хорошо помню знаменитую реплику «Я Ксения Собчак, и мне есть что терять». Выяснилось, что нечего: там за душой ничего особенного не было, несмотря на прекрасные шансы стать Маленькой Разбойницей.

Он умел примирять сторонников, заряжать энергией, убеждать, высмеивать себя и других — и, как выяснилось, писать. У него было что терять, и он все потерял и все выиграл. Посмертно, да, — но это, знаете, давно сказано Дамблдором: смерть — лишь одно из приключений на пути развитого ума.

Это набор замечательных качеств, редкий, но не уникальный. В мире Божьем не так уж трудно состояться. Это показывают многие примеры — Бродского, Немцова, отца и сына Кара-Мурза**, Зеленского, того же Гребенщикова. «Нормативы божеские», как говаривал наш сержант, отличный малый. Ничего сверхъестественного не требуется, а призы серьезные.

Сегодня стать лидером и лицом русской оппозиции может стать любой человек, усвоивший уроки Навального. Главный из этих уроков — готовность умереть, но жизнь, знаете, стала сегодня такой свинской, что это далеко не самая большая доблесть. Чувство юмора, как я заметил, — черное, яркое, подлинное чувство русского юмора, вроде умения сострить и перемигнуться перед решающим броском, — встречается гораздо реже.

* Внесены властями в списки «иностранных агентов».

** Признан экстремистской организацией, деятельность которой запрещена в России.