Свободное плавание

Фильм открытия «Жизнь Анатолия Гребнева» — ламповый док Александра Родионова и Лизы Козловой, разговор о несбыточном и возможном. Про нас, в общем.

Если почитать анонсы фильма, вот это все: «о жизни и вкладе легендарного сценариста в отечественное кино… стал одной из ключевых фигур в истории российского кинематографа… в этом году отмечается 100-летие со дня его рождения», — сразу хочется зевать в ожидании очередного дежурного «датовского» перепева Википедии.

Но в кино все по-другому. Смотрела фильм, и словно в теплые воды забытого мира вошла. 

Этот фильм особенный, потому что его делали близкие писателю люди. Александр Родионов («Свободное плавание», «Все умрут, а я останусь», «Пациент номер один»), талантливый автор со своей интонацией — наследник по прямой, внук Анатолия Гребнева. И кажется, этот фильм зачем-то ему нужен. Как это бывает, когда камера и размышления в кадре помогают проникнуть в суть событий, за парадный фасад портретных фотографий и интервью. Родионов (в кинематографическом миру — Сандрик) — вовлекает в этот разговор своего отца — драматурга Александра Миндадзе, кузину своего дедушки, няню, когда-то жившую в ких квартире, и свою сестру — режиссера Катю Шагалову.

Жаль, не услышать дочь Анатолия Гребнева — Елену Гремину, прекрасного режиссера и драматурга. Это вообще какое-то уникальное семейство, природа бесконечно щедра на таланты.

«Начало этой повести вам хорошо знакомо» — так под перестук колес поезда начинался первый фильм Анатолия Гребнева и Юлия Карасика «Ждите писем» с совсем юным Севой Абдуловым, круглым детским лицом напоминавшим мягкие, словно растушеванные черты 38-летнего автора сценария. Гребнев поздно пришел в кино. До этого была поэзия (конечно, «была» — слово неверное: поэзия растворилась в его фильмах). Потом — журналистика. Отсюда острый приметливый взгляд. В персонажах его фильмов современники узнавали сокурсников, соседей: хваткую щучку-парикмахершу Светлану Васильевну (Вера Алентова) и рохлю-интеллигента (Анатолий Папанов) во «Времени желаний», амбициозного столичного режиссера (Леонид Филатов), готового вывернуть артиста наизнанку со всеми его личными потрохами, лишь бы спектакль сложился в «Успехе», крупного функционера, «просмотревшего» свою личную жизнь за бумагами и производственными проблемами, ставшего чужим в семье (Михаил Ульянов в «Частной жизни»), «нужного человека» Сан Саныча (Александр Калягин в «Прохиндиаде…»).

По сценариям Гребнева сняты «Июльский дождь» Марлена Хуциева, «Старые стены» Виктора Трегубовича с совершенно неузнаваемой Людмилой Гурченко, последние фильмы Райзмана («Частная жизнь», «Время желаний»), «Успех» Худякова, сериал «Петербургские тайны», «Прохиндиада, или Бег на месте» Трегубовича, «Дневник директора школы» Бориса Фрумина с Олегом Борисовым. 

Сын репрессированного, он никогда не был диссидентом, но сочинял кино о моральных дилеммах, словно сам разбирался со своей совестью, стремясь «дойти до самой сути», «до оснований, до корней, до сердцевины». При внешней мягкости был искренен. Как говорят его друзья, «твердый мягкий человек». Приличный, бескорыстный, временами беспечный. Не слишком амбициозный. «Частная жизнь» стала оскаровским номинантом? Ну так это же только номинация, там же не один — пять фильмов. Избегал пафоса. Гениальный монолог Визбора на кухне в «Июльском дожде» о людях из разных материалов: «Существуют глины обыкновенные и глины огнеупорные. Есть железобетон. Попадаются и керамические изделия. Есть люди, крытые черепицей. Попадаются конструкции из готовых блоков». Но все больше людей, сделанных из «заменителей». Я бы диалоги Гребнева сегодня в киношколах изучать рекомендовала.

Из последних сценаристов старой школы. Когда сценарий был не подножным кормом для «киносюжета», «кинобеллетристики», а визуальной исповедью для кино. Когда сценарии публиковались как отдельные произведения и вдохновляли киноавторов на нетривиальный поиск. Говорил: «Мы потеряли профессию».

Почему я называю этот док необычным жезээлом к юбилею? 

Бродим по старому, сегодня почти исчезнувшему довоенному Тбилиси. Двор. Анатолий Борисович со своей будущей женой жили на разных берегах Куры. Он ходил к ней по арочному Воронцовскому мосту, там и объяснился в любви. Александр Миндадзе, сын Гребнева, вспоминает, как в детстве спал на верандочке в этом дворе под утренние крики: «Мацони!». Отсюда забрали деда. Из таких дворов целое поколение молодых ребят после войны рвануло в Москву: учиться, хватать временный воздух, вдох надежд: Окуджава, Хуциев, Кулиджанов, Бураковский, Примаков.

Комната в коммуналке, подмосковные Жаворонки. Дом творчества в Переделкино. Жизнь и дружба казались бесконечными. Иллюзия времени, что твое мнение что-то значит, бесконечный стук пишущей машинки и звяканье стаканов вечерами, вражеские голоса.

А мы гуляем по временам жизни самого Гребнева, как бредут на рассвете его герои.

До журналистики и поэзии был мальчик Густав (так завали Гребнева), «плавящий лоб» об оконное стекло в ожидании репрессированного отца, который уже никогда не вернется.

Конечно, его сложная внутренняя жизнь останется где-то там, за пределами кадра. И Сандрик Родионов, внук Анатолия Гребнева и сын Александра Миндадзе, отлично это понимает. Он сам пишет тексты для кино «по старинке» — с пропусками, не оглядываясь на нынешний коммерческий зуд.

И когда он заглядывает куда-то — боюсь ошибиться, что-то вроде бывшего тбилисского Дворца культуры, где когда-то занимался юный Густав, — мы слышим, как страстно поет Марика Квалиашвидли композицию «Горе тебе, мир». И нить с прошлым смыкается. И написанные в 1966-м слова Анатолия Гребнева снова стучат в висках, будто он обращается к нам, нынешним: