Добрый человек вернулся в Москву через 60 лет

17 ноября смотрел спектакль «Добрый человек из Сезуана», студенческая работа, ГИТИС. А может, и не спектакль, а так — декларация о намерениях. Вот если удастся доделать, урегулировать авторские права, пройти худсоветы (или что там теперь полагается), тогда…

Играют на 4-м этаже жилого дома, часть которого каким-то образом получил ГИТИС. Три минуты ходьбы от Таганки. (Надо ли уточнять, что речь не про улицу, не про площадь и даже не про тюрьму?)

Вышел из метро и — ошеломлён: какая же маленькая эта Таганка, какой же маленький этот великий театр! Двухэтажный домик. Можно сказать, барак.

За спиной у него — здоровенный крематорий красного кирпича, здание Таганки, которое ей отгрохали к Олимпиаде-80.

…Спектакль назван «Добрый человек из Сычуани», но русский текст всё тот же, а транскрипция — какая разница? Китаец всё равно не опознаёт свои города в нашем произношении.

Вход по списку, с предъявлением паспорта; две дюжины мест, три акта, два антракта — все эти технические данные бессмысленны, ибо ничего не могут дать (вопреки родственным отношениям безликого существительного мн. ч. и глагола, потерявшего в этой фразе своё повелительное наклонение).

Началось. Водонос Ван совсем другой — крупный парень. А на Таганке у Любимова это был маленький щуплый Золотухин. Боги совсем другие — три девушки (не в голубом), а на Таганке это были три мужика: Ронинсон, Смехов, третьим скоро стал Высоцкий, он и лётчиком стал (большие роли отходили к нему, чужаку; Любимов их забирал у своих и отдавал ему, ничего не поделаешь — по заслугам, по таланту).

…Сейчас в «Добром» множество музыкальных инструментов: медные, клавишные, ударные, контрабас, что-то ещё японо-китайско-бамбуковое и даже жестяное корыто, в которое тонкой струйкой сыплется рис из пригоршни бога: звук знакомый — дождь идёт.

Звякают, брякают, дудят, бренчат — прямо видишь (слышишь), как где-то близко парит дух Панкова (если кто понимает).

Но вот они запели:

Покуда не стала вся голова седая,
Я думал, что разум пробиться мне поможет…

Тут и накрыло. Сразу сами в голове зазвучали те слова, те голоса, что 60 лет назад — ровно 60, в 1964-м, после спектакля Таганки потом месяцами звучали в голове, отделаться было невозможно. Да и не хотелось отделаться.

Наоборот, они влекли снова и снова протыриться туда. (По-другому не скажешь. Билетов на Таганку не стало сразу и — на 20 лет. Только напротырку.)

Покуда не стала вся голова седая,
Я думал, что разум пробиться мне поможет.
Теперь я уж знаю, что мудрость никакая
Голодный желудок наполнить не может.

И вот я говорю: забудь про всё!
Взгляни на серый дым.
Всё холоднее холода, к которым он уходит.
Вот так и ты пойдёшь за ним.

Мысленно я студентам ГИТИСа подпевал…

Прошло ровно шестьдесят. Театра на Таганке нет (стены не в счёт), и Тюрьмы нет. А вместо двух уютных площадей — теперь одна большая, один большой сквозняк.

Груз добрых намерений вгонял меня в землю,
Зато, когда я совершала несправедливость,
Я ела хорошее мясо и становилась сильной.
Наверно, есть какая-то фальшь в вашем мире.
Почему Зло в цене, а Добро в опале?

Наверное, без зонгов пьесы Брехта потеряли бы колдовскую силу. Подумаешь, добродетельная проститутка. У нас каждый школьник в 10-м классе (если раньше не прочёл) «изучает» историю добродетельной проститутки и ейного бойфренда, грабителя-и-убийцы.

Надежды — не для старых. Надеждам нужно время.
Чтоб их создать сначала. Чтоб их разбить потом.
Для юных — двери настежь. Но мы — путями всеми
Через любые двери — в Ничто пойдём.

И вот я говорю: забудь про всё,
Взгляни на серый дым.
Всё холоднее холода, к которым он уходит.
Вот так и ты пойдёшь за ним.

Сильнее всего тогда, в 1964-м, в душу врезались эти холода (которые чем выше, тем становятся холоднее), этот серый дым, который тебя уведёт…

Тогда, в прошлой жизни, я не обратил внимания, что зонги Брехта перевёл Борис Слуцкий — самый сильный, самый жёсткий поэт Великой войны. Да и откуда было знать? Кое-что, конечно, ходило в самиздате, но вышло на свободу только в 1988-м, посмертно… Слуцкий не дожил до публикации сотен своих стихов, а дожил бы — не понял бы, даже если бы книжку принесли ему в сумасшедший дом. (Слышите «бы-бы-бы»? — это барабаны судьбы.)

Дело в том, что бедняка
Может доконать любой пустяк.
И он отшвырнёт от себя
Невыносимую жизнь.

…Прошло шестьдесят, где ж мы теперь? Жизнь опять невыносима (о, не для всех!). Она, кажется, ещё более несправедлива (увы, не все это понимают). Она ещё более жестока (неужели кто-то этого не видит?). 

Теперь у нас саунд-драма, жизнь под музыку. Жизнь под музыкой. Под ежедневным маршем Шопена. Нет? Прощание славянки? Тоже нет? Ладно, считайте, что марш Шопена — это аллегорическая аллюзия пополам с гиперболой, вам ведь и так нелегко.

О вы, несчастные!
Застигнутый врасплох кричит, а вы молчите?
Насильник ходит меж вами и выбирает жертву,
А вы говорите:
Он пощадит нас, потому что мы покорны.
Что это за город? Что вы за люди?
Если городом правят несправедливо, он должен восстать.
А если он не восстаёт — пусть погибнет в огне
Ещё до наступления ночи.

…Они уже не отвечают.
Стоят, куда их поставят.
Велишь уйти — немедленно уходят!
Их не задеть ничем. И только запах пищи
Их заставляет приподнять глаза.

На прощание — ещё один зонг Брехта/Слуцкого, который был так спет той Таганкой, что звучит до сих пор — без микрофонов, без динамиков, сам, оттуда, сверху — из холодов.

Песня о Дне Святого Никогда

Каждый, кто качался в колыбели,
Знает, что ему тихонько пели.
И навек запомнил он,
Что бедняк взойдёт на трон.
Это будет в день святого Никогда.
В день святого Никогда
Сядет бедный человек на трон.

В этот день берут за глотку зло,
В этот день всем добрым повезло,
А хозяин и батрак
Вместе шествуют в кабак.
В день святого Никогда
Тощий пьёт у жирного в гостях.

Речка свои воды катит вспять.
Все добры. Про злобных не слыхать.
В этот день все отдыхают
И никто не понукает.
В день святого Никогда —
Вся земля как рай благоухает.

Мы уже не в силах больше ждать.
Потому-то и должны нам дать,
Людям тяжкого труда,
День святого Никогда,
День святого Никогда —
День, когда мы будем отдыхать!

Брехт начал писать «Доброго человека» в 1930-м, а кончил в 1941-м. 11 лет. Почему же он возился так долго?

В те годы Германия всё быстрее летела к смерти и губила всё вокруг.

Та «правда жизни», что ты писал вчера, сегодня оказывается сладковатой водянистой манной кашей. Приходится переделывать.

* Властями РФ внесен в реестр «иноагентов»