Разорванная академия

Мне всегда казалось, что любой ученый или преподаватель сродни редкому цветку — каждый из нас обладает уникальным набором знаний и умений, статей и проектов, и потому так трудно найти свое место в академии и потому же так трудно его поменять — даже неважно, уйти в другой институт или уехать в другую страну.

При этом очевидно, что ученые иногда уезжают — в длительные командировки, например, а иногда насовсем — туда, где есть возможности роста, туда, где есть лучшие условия жизни. Обычно для этого требуются серьезные основания — именно потому, что, помимо человеческих условий, ученому или преподавателю нужны очень особые, тепличные условия для того, чтобы пересадка на чужую почву прошла удачно. С 2012 года, как утверждают ученые, сильно увеличилось количество ученых, которые из России уезжали надолго или навсегда, причем называется даже цифра в 70 тысяч уехавших за 10 лет (правда, непонятно, откуда взялась эти цифра, независимых подтверждений ей нет). При этом очевидно, что можно уехать по-разному.

Если вы уезжаете навсегда, это классический brain drain, утечка мозгов, и тогда ваш потенциал российская наука и высшее образование теряют навсегда. По всей видимости, это основная часть людей, которые хотели уехать, уже уехали или готовятся к этому в ближайшее время. В отличие от бегства от призыва, отъезд ученых должен быть хорошо подготовлен: нужно понимать, куда и зачем ты едешь, и быть уверенным в какой-либо долговременной перспективе.

Вторая — это то, что называется brain circulation: когда вы поработали за рубежом и вернулись, обогатив российскую науку своими знаниями и навыками. Собственно, именно такая схема, кажется, до начала военных действий была довольно популярной (особенно учитывая те условия, которыми путинский режим обеспечивает тех, кто решил вернуться). Большей частью это касалось молодых людей, которые использовали такие долговременные стажировки для серьезного научного и карьерного роста. Сейчас этой опции практически нет — данные показывают практическое отсутствие людей, которые готовы сниматься с насиженных мест и ехать заниматься наукой или образованием в воюющую страну под санкциями. Ситуация как раз обратная — 

Причиной этого является резко изменившаяся в стране атмосфера, которая даже если не несет прямой личной угрозы ученому, часто напрямую угрожает предмету его исследования, его проекту или его научным и преподавательским интересам. Например, очевидно, что перспектив у гендерных исследований в стране нет, поэтому те, кто хочет заниматься этим и дальше, вынуждены либо менять свою профессиональную траекторию, либо уезжать даже тогда, когда приличествующего положению и статусу «аэродрома» просто нет.

Для состоявшегося исследователя или преподавателя это отчаянный шаг. При этом данные показывают именно смещение по возрасту: если раньше уезжали молодые, то теперь уезжают как раз состоявшиеся ученые и преподаватели старше 45 лет. При этом уезжают, как правило, по старым связям, используя предыдущий опыт работы и международные контакты. По данным прошлогоднего исследования НИУ-ВШЭ, к 2019-му более 17% ученых и преподавателей России имело как минимум трехмесячный опыт работы за рубежом. При этом среди лидеров оказались те страны, которые сейчас лидируют в поддержке ученых из России, — Германия, США и Франция.

Институциональное сотрудничество со странами Европы практически прекратилось, и для продолжения совместных исследований единственной возможностью является переезд. Это означает, что именно те, кто осуществлял на практике идеи «международного признания и развития российского высшего образования и науки» до военных действий, теперь покидают Россию, в результате чего наука и высшее образование в высокой степени деглобализируются. При этом то же исследование «Новой газеты» показывает, что уезжают те, кто не связан административным долгом, не имеет других обязанностей, помимо научных и преподавательских.

Это, разумеется, вовсе не значит, что «уезжают все лучшие», хотя исследования показывают, что уезжают зачастую именно те, кто в силу своих достижений может надеяться на приемлемые условия работы и контракты. Уезжают те, кто может и готов начать работать в очень сложных для себя условиях, не потеряв при этом то, что для ученого и преподавателя чрезвычайно важно, — возможность продолжить свою профессиональную деятельность и сохранить свою академическую идентичность.

Наконец, есть еще brain networking — то есть опция, при которой те из уехавших, кто сохраняет интерес и научные связи с Россией, включаются в трансграничные проекты или исследовательские сети, которые не зависят от местонахождения ученого.

Применительно к России это означает, что современные технологии и отчасти опыт ковид-затворничества научили исследователей создавать и поддерживать коммуникацию через интернет, через общие онлайн-семинары, группы в телеграме, созвоны в зуме и так далее. Сейчас для этого не требуется ничего особенного, и для многих специальностей (впрочем, далеко не для всех) эта новая форма создания сообществ позволяет поддерживать научные связи, несмотря на расстояния.

такие как Свободный университет** в Латвии, Факультет свободных искусств и наук в Черногории, Магистратура по российским исследованиям в Карловом университете и Номадский университет в Батуми. В то же время в изгнании продолжают свою работу целые социологические исследовательские группы, такие как Outrush, PS Lab, и другие. Наконец, создаются проекты помощи и поддержки — «Дорогие коллеги», «Диплом свободы». У научной эмиграции появился и свой голос — T-инвариант. Все эти проекты так или иначе сотрудничают с теми исследователями, кто остался в России, хотя время от времени возникают разногласия, связанные именно с разными мнениями о том, что должно и нужно делать между теми, кто уехал, и теми, кто остался.

При этом очевидно, что многие и в целом по-разному оценивают саму возможность остаться работать и преподавать в ситуации, которая и впрямь выглядит катастрофической.

Дело в том, что сама по себе академическая деятельность для кого-то неразрывно связана с какой-то публичной сферой (например, для публичной социологии, журналистики, современной истории и так далее), а для кого-то это представляется тягостным и ненужным отвлечением от академического служения. Именно поэтому, как нам кажется, чаще увольняются и уезжают те, для кого публичная сфера — в связи с военными действиями и репрессиями — просто закрылась. Многие остаются, при этом упоминая «обязанности перед студентами», да и студенты, по рассказам, спрашивают преподавателей в коридорах российских университетов: «Ну хоть вы не уедете? Вы нас не бросите?»

Вот это чувство общности людей, которые пытаются выживать в условиях, что называется, приближенных к боевым, кажется важным зафиксировать. Идея служения науке и высшему образованию — не для начальства, а для тех студентов, которые приходят в твою аудиторию, и тех коллег, которые продолжают находиться рядом с тобой там, где другие уже не смогли или не захотели работать.

Последнее, как кажется, связано не столько с пониманием академической свободы и ее нарушений, сколько с обсуждаемым с прошлого века понятием «академическое гражданство». Исследователь образования Брюс Макфарлейн писал, что академическое гражданство определяется вкладом ученого и преподавателя в академические проекты, существующие вовне и внутри университета. По мнению Макфарлейна, академический гражданин не только пользуется академической свободой, но и имеет обязанности по защите благополучия и развития студентов и коллег, своей институции. В каком-то смысле можно сказать, что академия — это республика, в которой каждый причастный — академический гражданин, имеющий и права, и обязанности.

Вопрос в связи с военными действиями заключается в том, какова цена исполнения этих обязанностей, в чем они заключаются.

Одной из важных для повседневной практики вузов проблем является практика скрытого сопротивления. Очевидно, что те, кто был готов к открытому сопротивлению, либо были уволены и уехали, либо уже преследуются. Это значит, что скрытое — то есть непубличное — сопротивление политическому террору и идеологическому давлению в российских вузах становится главным.

Это сопротивление может иметь разные формы. Нам рассказывали про то, как один из преподавателей, например, читает обязательный для всех российских студентов курс новой путинской идеологии «Основы российской государственности» с такой саркастической интонацией, что превращает всю напыщенную имперско-державную риторику этого курса в посмешище. Другие вместе со студентами обсуждают и критикуют то, что обсуждать и критиковать в современной российской науке не принято. В то же время понятно, что далеко не все дисциплины и не все вопросы вообще напрямую связаны с происходящим — вопросы, например, теоретической филологии вряд ли имеют отношение к военным действиям. 

Именно поэтому, как можно полагать, многие преподаватели считают такие комментарии не только опасными (а уже есть случаи преследования ученых по доносам студентов), но и не вполне корректными с профессиональной точки зрения. В ситуации военных действий профессиональная этика и профессиональная позиция преподавателя явно начинает конфликтовать с гражданским чувством необходимости если не сделать, то хотя бы что-то сказать.

Это вызывает ощущение того, что те, кто остался, мол, «молчат». Собственно, некоторые из уехавших примыкают в этом странном обвинении к тем зарубежным ученым, включая украинских, которые требуют тотального бойкота всех ученых с российским паспортом как предположительно поддерживающих военную политику российской власти. В одной из научных статей даже была сделана сомнительная, как кажется, попытка подсчитать, сколько ученых в начале подписали антивоенные петиции, затем сравнить с общим количеством ученых в России и сделать неожиданный вывод, что раз это всего 2%, то можно считать, что большинство российских ученых… за так называемую спецоперацию.

В целом складывается ситуация, которая пока что не является расколом академического сообщества, особенно учитывая современные средства связи, а также тот факт, что многие еще продолжают приезжать в Россию и уезжать из России. Главное — начинают складываться сообщества с очень разными, по сути, условиями существования и задачами: с одной стороны — сообщество, задачей которого является выживание в репрессивных условиях современной воюющей России, с другой — небольшая часть покинувших Россию ученых, которые стоят пытаются (вос)создавать российское высшее образование и свободное гуманитарное и социальное знание за рубежом. Эти две задачи довольно сильно далеки друг от друга, что влияет и будет влиять на устойчивость и силу трансграничных связей, на brain networking между уехавшими и оставшимися.

* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов».

** Признан властями РФ «нежелательной организацией».

Редакция «Новой газеты» готовит к выпуску доклад целиком. Его можно предзаказать через телеграм-магазин наших партнеров.