Раскольников и черт с ним

Роман и фильм 

Мирзоев (и его сценаристки Александра Жанова и Анастасия Мирзоева) уходит от традиционный экранизаций классики. Его кино вызывающе провокационное, артовое. В авторской интерпретации режиссер вытягивает одни нитки романа и прячет другие. Например, развернута линия Свидригайлова и Марфы Петровны. В романе мы узнавали об этих драматичных событиях из писем Пульхерии Александровны и из короткого пересказа. В сериале их отношения выписаны настолько жирно, что едва ли не затмевают сюжет с мытарствами Раскольникова. По сути, Аркадий Иванович Свидригайлов мстительный альфонс, Марфа Петровна выкупила его из долговой тюрьмы, да и пошла за него замуж. И все намеки на ее загадочную смерть обретают плоть живописного убийства. 

Время 

С одной стороны, современность. Улицы Питера с машинами, супермаркеты, по которым голодным волком мечется Раскольников. На стене небогатой квартиры Пульхерии Александровны фото Хармса и Мандельштама. Под памятником «пизанскому Блоку» примостился «пизанский Черт». С другой, время действия — Россия, в которой эпохи то и дело смешиваются, то в ХХI веке возьмут да и вытащат из уважаемого шкафа салоп Домостроя, или призовут для острастки опричнину. Поэтому и речь смешанная: современные словечки + выразительные архаизмы. 

Фильм и спектакль 

У Мирзоева в «Преступлении…» — сны о Достоевском, а точнее, о нас, нынешних (всегдашних), через оптику Федора Михайловича. 

У Додина в «Карамазовых…» — последний роман Федора Михайловича утрамбован в историю одной семьи. 

Но и на сцене, и на экране — границы вселенной Достоевского распущены: звучат фразы-диалоги из разных романов (от «Идиота»‎ до «Карамазовых» и «Бесов»). Проходное выходит на первый план, некоторые ключевые моменты опущены.

Выбор 

Вопиющие диссонансы — основа героев и их взаимоотношения с миром. 

Практически все персонажи оказываются перед решающим выбором. Раскольников, зараженный идеей возмездия, пытается увернуться от участи убийцы, «право имеющего». Своенравная и непредсказуемая Дуня оказывается перед отчаянным выбором: отдать руку ничтожному Лужину, вздумавшему ее облагодетельствовать, или харизматичному беспринципному сладострастному злодею Свидригайлову. Кроткая юная Соня, дабы прокормить бедствующую семью, помочь харкающей кровью мачехи, готова идти на панель. 

Проклятые вопросы и идеи, мучающие Федора Михайловича, — фундамент спектакля и фильма. Но в кино они становятся совсем уж беспощадными, последними битвами идей. Из этого лабиринта вопросов нет выхода. 

• Как жить, когда все позволено? 
• Может ли человек лишать жизни другого человека? 
• Может ли злодеяние быть способом решения мучительных проблем?
• Возможно ли перерождение и вознесение погибшей души после страшнейшего проступка?
• Блаженны оступившиеся?
• Допустимо ли грехом спасти других? 

Сны 

В спектакле Додина про тот самый сон с чертями рассказывает Алеше не Лиза, а Грушенька, и Алеша в этом сне узнает собственный сон. «Послушайте! — воскликнет Грушенька. — Разве можно, чтобы у разных людей был один и тот же сон?» 

Для Мирзоева этот вопрос с утвердительным ответом становится основой его фильма. 

Его сериал «Преступление и наказание» — коллективный морок, из которого героям хочется выбраться. Поэтому сыплются символы, процветает сюр: убитая горничная бродит на балу Свидригайловых, Раскольников (Иван Янковский) во время пикника с Чертом на набережной Невы впивается зубами в плоть граната, и по его подбородку и губам течет гранатовая кровь. 

Черт 

В мирзоевской версии Черт не мерцает где-то на фоне декораций, а обретает физическое воплощение. В титрах роль Бориса Хвошнянского обозначена как Тень. Но это олицетворение идеи Достоевского о двойничестве, нескончаемой борьбе дьявола с богом в наших сердцах. 

У Додина система двойников — стержень спектакля, разложившего многоголосый роман в инфернальную семейную драму на семь голосов. Семь персонажей словно дублируют друг друга, меняя по ходу действия объяснение и смысл схожих поступков (например, убийство Федора Карамазова). 

Тем самым Додин подводит нас к главной идее — «‎Никакого черта тут нет, только мы с вами». Потусторонний собеседник Ивана, темный двойник — лишь проекция его больной души, капля его собственного «я». Концентрат того, что мучает и Ивана Карамазова, и экранного Раскольникова, — того что он ненавидит и презирает в себе. 

А произносит сакраментальную фразу об отсутствии черта, точнее, его укрытии внутри нас — мерзкий Смердяков. Фантастическая роль Олега Рязанцева. Трогательное чудовище. Униженное и оскорбленное в детстве. Через убийство стал наконец Карамазовым. Частью этой связанной одной кровью и смертельными любовными страстями семейки.

В фантазии Мирзоева Черт словно вышел из текста самого Достоевского, в котором более чем пошл, буднично материален: «господин лет уже немолодых», в поношенной одежде, вышедшей из моды, с грязноватым бельем. Ведущим себя смиренно, как приживальщик. Но не отстает, цепляется, выручает, подталкивает к простой идее: раз Бога нет, то все позволено. 

Раскольников 

Студент юридического факультета (чем кичится) с воспаленным самосознанием или у порога белой горячки. Амбивалентный, пылкий юноша, то словоохотливый и возбужденный, то раздражительный, угрюмый и скрытный. Больное самолюбие, противясь нищенскому существованию, создает собственную теорию, которой можно оправдать любое преступление. Тьма зреет в нем, распаляясь на конфорке собственных страстей искушений — благостных и греховных. Жжет, сжигает изнутри. И что бы не убить злую старуху, жрущую чужую жизнь. Убить ее и ограбить. Одна жизнь — сотни спасет. 

Актеры 

Мирзоев ставит на крупных актеров даже в самых небольших ролях. Удивительно, но звездой первых серий стала Юлия Снигирь, сыгравшая едва ли приметную в романе Марфу Петровну Свидригайлову, с отчаянием и бесшабашностью Настасьи Филипповны бросающую в пламя своих изуродованных отношений со Свидригайловым и к его ногам все: дом, капитал, жизнь. 

Реакция 

Будет полярной. Мирзоев ставит не на массовость, слишком неожиданное, сюрреалистичное, упакованное в диковатые сочетания условное зрелище. Возлюбившая традицию консервативная публика будет возмущена, раздражена, шокирована. Вряд ли учителя станут рекомендовать фильм ученикам. Их скорее направят в панбархатный пересказ прозой пушкинского Евгения Онегина Сарика Андреасяна. Поддержит ли картину молодая аудитория, которая рассмотрит в ярких галлюциногенных сценах родственность кино Линча или Рефна, вопрос, ответ на который получим в ближайшее время.