«Начало срока — октябрь 2017-го. Конец срока — 2033 год»

В феврале 2020 года Илью вместе с другими фигурантами дела «Сети»* приговорили к огромным срокам. ФСБ возбудила про них уголовное дело о «террористическом сообществе». По версии следствия, анархисты и антифашисты создали ячейки «Сети» в Пензе, Санкт-Петербурге и других городах, чтобы свергнуть власть. Якобы планировали во время президентских выборов и чемпионата мира по футболу с помощью взрывов «раскачать народные массы для дальнейшей дестабилизации политической обстановки в стране» и устроить вооруженный мятеж. Почти все фигуранты дела рассказывали, что к ним применяли пытки, чтобы вынудить их дать признательные показания. О давлении рассказывали и свидетели по делу. Самого автора «Записок из темноты» отправили в колонию строгого режима на 16 лет. Сейчас он содержится в мордовской ИК-17.

«Исправительное учреждение. Звучит благородно. Кажется, здесь я должен исправиться и измениться к лучшему, но возникает вопрос: «Что конкретно они хотят исправить во мне, в моей голове? Не должно ли судьям указывать в приговорах подобные задачи? К примеру, «подавить инакомыслие», «искоренить желание перемен» или же все заключается лишь в наказании?» — пишет Шакурский.

Как отметил сам автор, в своих коротких очерках он намеренно избегал какой-либо конкретизации, не включал в свои описания окружающих людей, диалоги и ситуации, чтобы «не лишить происходящее должной объективной оценки и анализа». Но при этом он постарался описать гнетущую атмосферу в заключении и ту реальность, в которой оказался и каким образом он пытается спастись от мрака повседневности, в том числе, путем погружения в воспоминания.

Предисловие к книге написала мама Ильи Елена Шакурская (публикуем небольшой отрывок):

Записки из колонии строгого режима

Часть 1. Мой маршрут

Как кони медленно ступают,
Как мало в фонарях огня…
Чужие люди точно знают,
Куда везут они меня.
Мандельштам

Все произошло внезапно, хотя все мы знали, что этот день рано или поздно наступит. Открылась кормушка (отделение для выдачи еды в двери камеры), и продольный сообщил мне: «Сегодня ты нас покидаешь». Кажется, молодому уфсиновцу и самому не верилось в сказанное. Три года в этих стенах. Еще, может быть, немного, и я бы мог стать, как тот персонаж из фильма «Пираты Карибского моря», «частью команды, частью корабля».

Этим вечером наступил тот самый момент моего отбытия из места, в котором за последние годы мне пришлось многое пережить, понять, увидеть, узнать и переосмыслить. Но я без какого-либо трепета отношусь к уже ставшей привычной для меня обстановке. Я ненавижу это место так же, как ненавижу все тюрьмы и подобные им учреждения. А впереди неизвестность, грядущая тень, в которой меня ждут все новые и новые события.

Началась суета, сбор баулов, прощальный крепкий чай с сокамерниками и наилучшие пожелания в грядущий путь. Отбой, но глаз не сомкнуть. Внутри будто что-то движется, переворачивается, ударяется. Очередной жизненный этап порождает множество чувств, раздирающих душу. Нужно писать. В темноте, допивая холодный горький чай, сквозь волнительный мандраж я делаю то, что стараюсь делать всегда, — в очередной раз оставляю отпечаток своей души на бумаге.

Сотри все песни, что не вызывали слез.
Строки сожги, что не довели до мурашек.
Найди в себе силы понять, что всерьез
Гор не заменит вид многоэтажек.
Сними с себя цепь, дай волю свободе.
Чувствуешь ты? Полной грудью дыши.
Посмотри мне в глаза. Найди всю мою фальшь,
Забери, растопчи, разорви ее в клочья.
Оставь лишь любовь, мою боль лишь оставь,
И пусть она будет такой днем и ночью.
Возьми мою руку. Почувствуй все то,
Что я оставляю сейчас на бумаге.
Я падаю вниз, и мне все равно,
А ты наблюдай, не теряя отваги.
Смотри на всю злость в моих кулаках,
Стекает с них алая кровь безнадеги.
Обломки брусчатки на кандалах,
И вот я стою на пороге.
Потерянный взгляд, не мой и не твой.
С облаком птицы летают беспечно.
Стоит эшафот над смиренной толпой,
Лишь шепот сквозь страх «Мы здесь не навечно».
Я крепче сжал руку. Закрыты глаза.
Прости меня, Боже, за все злодеянья,
За глупость, отчаянье, грех на устах.
Прими, я прошу, мое покаянье.
Нет смысла в притворстве и камне сердец,
В угрюмом молчанье, закрытости судеб.
С ролью бунтарской вечный беглец
Делает шаг, иных шансов не будет.
Чтобы луч солнца резал глаза.
Сквозь стон вырывая из губ своих нитки,
О любви, о свободе, о том, что тревожит,
Что дух возрождает затухших огней.
Искренность слов до дрожи доводит,
Словно лирика белых ночей.
Я сделал, что мог, а ты же решай.
Понять и принять все это не просто.
Радость, счастье, грусть и печаль —
Наша награда, души производство.
Читай эти строки на площадях,
В лесах, у Арбата, на Марсовом Поле,
Пропой их хоть песней, озвучь их в стихах,
Только помни одно — оставь их на воле.
(ночь 13.11.2020)

Дверь открылась. Я выхожу из камеры, в которую никогда больше в своей жизни не вернусь. За порогом я оставляю множество терзаний, надежд и дум. Но даже в тесноте этих стен я встретил людей, которые своей добротой, пониманием, поддержкой делали будни радостнее и ярче. Наверное, это самое важное, что я забираю с собой из трехместной камеры под номером 129. Стук захлопнувшейся двери поставил очередную точку.

Сборное отделение. Сигаретный дым режет глаза и заставляет откашливаться. Множество сумок и баулов на грязном полу и скамейках. Ожидание грядущего шмона и нескончаемая череда предположений на устах арестантов о том, куда повезет нас «столыпин».

На сборе сотрудник вручает мне две присланные книги, которые не успели попасть ко мне в камеру со стола цензора. Библия от мамы и «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург от Ивана Асташина**.

Название книги на обложке заставило меня задуматься и о моем предстоящем маршруте, и о его возможной продолжительности. Выдержу ли я все это? Дойду ли до конца? Наступит ли он, тот самый конец?

Глубокая ночь. Мы грузимся в автозак в окружении камуфляжной формы и пристального взгляда овчарок. Через маленькое окошко автозака я прощаюсь с городом. Он провожает меня морганием светофоров, яркими расцветками вывесок магазинов и проблесками фар одиноких такси. Город спит, и мы, тихо и медленно, украдкой, покидаем его, будто не хотя беспокоить местных жителей своим уходом. Проснувшись, город продолжит свою повседневную жизнь, не заметив нашего отсутствия и забыв о том, что мы когда-то были здесь.

Напротив меня, в соседней клетке автозака, находится мой друг, с которым мы обмениваемся прощальными напутствиями. 

Мы смотрим друг другу в глаза:

— Держись, братан.

— И ты держись, брат. Все пройдет.

Вопреки всем ожиданиям вагон поезда оказался полупустой и относительно комфортный. К примеру, одной из приятных неожиданностей для меня было то, что спустя несколько минут после того, как поезд тронулся, нам открыли окна, через которые я мог наблюдать пролетающие огоньки в темноте. Они убаюкивали, внушая иллюзию того, что я мчусь в электричке к своим друзьям, и у меня просто села батарейка в плеере.

В вагоне в основном находились москвичи, которые и сообщили нам о направлении поезда, но и это никого не утешило. 

Как правило, многое в таком случае зависит от места, в которое ты попадешь, нежели от самого человека. За окошком вырисовываются первые контуры пейзажа, и я всем своим взором прикован к быстро сменяющимся картинкам. Деревья, одно за другим, то приближаются, то уходят вдаль. А я же ловлю себя на мысли, что за несколько лет я впервые вижу такое количество деревьев. Небо раскрывает в себе пылающую лаву солнечного света. Я улыбаюсь. Улыбаюсь солнцу, небу и деревьям. Улыбаюсь жизни, стремительно проносящейся за решетчатым окном столыпинского вагона. От придорожных домиков веет утром. Бывало, в ходе моих путешествий, прохаживаясь по пыльной обочине в поисках более удобного места для остановки попутки, я часто заглядывал в окна этих аккуратных избушек, представляя обстановку комнат, быт жителей этих домов, которые еще спят или уже ранним утром заняты хозяйством.

Первый, совсем тонкий, слой снега покрывает огороды, обнесенные мрачными ветхими заборчиками. Все это кажется таким родным и приятным, добрым и теплым, что я мысленно пытаюсь остановить движение поезда, чтобы еще больше наслаждаться этими видами.

Проходит пара часов, и нас ожидает первая остановка — Мордовия. В числе выходящих в этом регионе звучит и моя фамилия. Интересно, по каким все-таки критериям выбирается место отбывания для каждого из нас? Ответ на данный вопрос пока мне неизвестен, и я продолжаю свой путь навстречу назначенному мне наказанию. Собираю сумки и в быстром темпе покидаю вагон, наблюдая сочувствующие взгляды оставшихся этапников.

Многие надеялись, что их фамилии не прозвучат в этом месте, но повезло не всем.

И вот мы уже стоим на перроне, сцепленные одним тросом, связанные одним маршрутом по ветке мордовских лагерей. Местные жители Саранска, толпящиеся неподалеку от нас, все без исключения устремили свои взгляды в нашу сторону. Для них мы словно персонажи, сошедшие с кадров сериалов на телеканале «Россия». Зэки. Все это кажется таким далеким и неизвестным ровно до тех пор, пока не вспомнится русская народная пословица «от сумы и тюрьмы…».

После очередной поездки на автозаке меня встречает, кажется, будто постепенно провалившийся под землю рузаевский корпус местного СИЗО. Когда-то Рузаевка была частью Пензенской губернии, поэтому можно в какой-то степени считать, что я остаюсь на родине, хотя и за решеткой. Вокруг поля, заросшие высоким, уже высохшим бурьяном, а вдали — железная дорога с застывшими на ней ржавыми грузовыми вагонами. Идеальное место для съемки клипов на песни Егора Летова.

Меня поселили в двухместную убогую камеру, где на протяжении нескольких дней я находился один. Пошли первые весточки от друзей и родных, появилась первая информация о возможном месте отбывания и мысли, нескончаемый поток разных размышлений. Неужели все это правда? Моя ли это жизнь? Оглядываюсь по сторонам и не могу свыкнуться с неизбежной реальностью.

Снова вечерний этап. Автозак, конвой, овчарки, наручники, холод, сухпаек, полосатые (заключенные, отбывающие срок на особом режиме), и через несколько часов я прибываю на потьминскую пересылку. Снова в связи с режимом наказания и цифрами статьи сижу один. На этот раз задерживаясь надолго из-за карантина в колониях. Сижу будто в закрытом сундуке. Но хотя бы с книгами. Открываю страницы «Крутого маршрута». «Много разных чувств терзало меня за эти годы. Но основным, ведущим, было чувство изумления. Неужели такое мыслимо? Неужели это все всерьез? Пожалуй, именно это изумление и помогло выйти живой. Я оказалась не только жертвой, но и наблюдателем», — пишет Евгения Гинзбург, чей маршрут был длиной в 18 лет. Каким же будет мой маршрут, покажет время, ну а мне остается так же быть наблюдателем.

Часть 2. Луна не знает границ

Под обвисшей на мне робой сейчас смешаны глубокая усталость от нескончаемых карантинов и пульсирующая тревога за близких как результат продолжительного отсутствия связи с ними. Именно в таком состоянии я встречаю новые для меня условия лагеря строгого режима.

Все, что меня окружает и встречает в последние дни, не вызывает во мне никаких особых эмоций. Все эти диалоги, знакомства, правила, советы и ситуации блеклы и утомительны, хотя где-то по-своему символичны и интересны.

Все это напоминает мне строки песни одной из известных панк-групп «Жизнь — это товар». Теперь мне все чаще приходится называть свой срок и год его окончания. Я никогда не высчитывал того времени, когда должен буду освободиться, потому что никогда не верил и не верю в абсурд происходящего, да и глядеть в столь отдаленное будущее мне не доставляет удовольствия. Мне еще не раз придется встретить изумление, сочувствие, ухмылку и жалость со стороны тех, кто узнает о моем обвинении и приговоре. Будут звучать слова: «Да что же они творят?!», «Ну не могут просто так такой срок дать», «Ну крепись, че». А я же буду в очередной раз слышать все это и уже заученно повторять: «Начало срока — октябрь 2017-го. Конец срока 2033-й год». Но все это сейчас не так уж значимо на фоне мучительного одиночества. На протяжении всего этапа я больше времени нахожусь один. И если даже в одиночном содержании плюсов ровно столько же, сколько и минусов,

Но сегодня я встретил свое неугасаемое спасение. Прогуливаясь на свежем морозном воздухе, я посмотрел на голубое светлое небо и увидел луну. Я застыл, жадно поглощая ее взглядом. Никто уже не гнал меня куда-то, и здесь, не из-за решетчатых окон камеры, казалось, что она как никогда близка ко мне. Я мысленно протягивал к ней прочный канат воспоминаний, который уносил меня за стены к макушкам голых деревьев, к звукам свободы за забором, туда, совсем далеко, где я был счастлив.

Мои глаза заслезились, а к груди подступила волна, замедлившая дыхание. Я был свободен. Свободен душой и мыслями. Мое тело, закутанное в робу, оставалось без движений, словно статуя, ну а я витал совсем в других местах. Почему-то этим местом была небольшая плотина на маленькой речушке близ Пензы. Может быть, когда-то именно там я так же мечтательно смотрел на луну, когда ее красота была подобна той, что я видел сейчас.

Все-таки за четыре года проживания в Пензе, не считая трех лет моего нахождения на Каракозова, у меня появились свои места, с которыми сохранилась ностальгическая связь. И это было именно таким местом, оставившим себе жар костров, свежесть прохладной воды, красоту маленького водопада плотины, вкус жареных грибов, смех загоревших до красноты дачников и плескания деревенских мальчишек.

Когда жизнь дарит нам подобные мгновения, то чаще начинаешь задумываться о том, как можно быть тоскливым на свободе, когда тебя окружает столько света необъятного мира. Именно такие картины и есть то самое счастье, к которому хочется возвращаться снова и снова.

Люди, которые мне дороги и близки, читали мои строки о том, чтобы каждый вечер, темную ночь или раннее утро, смотря на Луну, они помнили, что где бы я ни был, я так же смотрю на нее, возвышаясь над горизонтом оград, и тем самым соприкасаюсь с их мыслями, ежесекундно отдавая им частицу себя.

Под невыносимым грузом обстоятельств, с монотонно звучащим и режущим слух сроком, с казенным клеймом в моем сердце остается неугасаемый свет.

До встречи у водопадов, в уютных домах, на подсолнечных полях, в полузабытых сквотах, на крышах зданий, в зеленых парках и скверах. Мы встретимся там, где таится счастье, и этого у нас никто не отнимет.

* Организация признана террористической и запрещена в РФ.

** Внесен Минюстом РФ в реестр «иноагентов».