Джентльмен науки. Особо опасен

— Когда начались репрессии против вас? За что вы получили первую административку?

— Самую первую? Проблемы, наверное, начались, как и у всех нормальных людей, с 24 февраля 2022 года. И я в первый же день осудил *** в своих записях. Проснулся, узнал, что происходит, и написал. Ну а дальше я свою позицию продолжал поддерживать и ее не скрываю. Естественно, кому-то это понравилось, кому-то нет. Пошли доносы на работу…

— А как выглядит донос на работу? Вы сидите в своем кабинете в университете, приходит начальник и говорит…

— Самих текстов доносов я не видел. Позиция руководства была такова: меня прямо никто не осудил, ничего не сказал. Но говорили: «Ну зачем ты это все говоришь? Там же про тебя такие письма пишут: как это у вас работает такой негодяй и предатель? Да еще и студентов учит». Были студенты, которые писали в соцсетях, в университетских группах или у меня в комментариях под постами: «Как, имея такую предательскую позицию, можно преподавать?» Впрочем, было немало и тех, кто меня поддержал.

Некоторое время все это тянулось, и я работал без особых проблем. Конечно, кто-то из коллег стал меня сторониться, кто-то перестал общаться и удалил из друзей в соцсетях. Кто-то тихо поддерживал, не высказывая свою позицию публично. Кто-то просто отмалчивался, и было непонятно, что он или она думает о происходящем.

Однако в конце 2022 года меня впервые вызвали в полицию. Я уже предполагал такой исход дел и заранее договорился с адвокатом. С ним мы приехали на дачу объяснений по заявлению от имени научного журналиста Алексея Паевского о том, что в моем посте во «ВКонтакте» содержится дискредитация армии. Но в том посте ее не нашли, и итоге меня привлекли по административной статье за один из комментариев в блоге за злоупотребление свободой слова. Мне очень нравится этот термин — «злоупотребление свободой слова»! 

Это гораздо лучше звучит, чем дискредитация. Я дал объяснения в полиции, и некоторое время меня не беспокоили. Я уж думал, что все заглохло, но в итоге на меня составили протокол, который передали в суд. Перед заседанием мы беседовали с Алексеем Паевским, он при адвокате дал показания, что этого заявления не писал. Тогда получается, что донос анонимный и административное правонарушение по анонимному доносу рассматриваться не может.

— Серьезно?

— Да, после признания доноса анонимным, мое административное дело должно было сразу закрыться, но, естественно, этого не случилось. Суд этого важного обстоятельства не учел. Кроме того, мы привлекли лингвиста для экспертизы тех комментариев, которые мне ставили в вину. Там была претензия не к самим постам, а к комментарию.

Суд проигнорировал позицию лингвиста, основываясь на том тезисе, что раз ему не были даны разъяснения об ответственности за дачу ложных показаний, то суд не может принять мнение специалиста к рассмотрению. А на суде по второму делу (уже по дискредитации) наш довод о том, что специалист стороны обвинения, готовивший свое заключение, не получил разъяснения об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, та же судья не приняла, отметив, мол, такое разъяснение не нужно.

В результате я был признан виновным в «злоупотреблении» и получил 30 тыс. штрафа. Все апелляции ни к чему не привели. В итоге я заплатил административный штраф и стал жить и работать дальше. Но уже весной 2023 года появились новые проблемы. Мне отказали в поездке на научную конференцию. При этом отказали внезапно, в последний момент, хотя всем коллегам, которые подавали заявки одновременно со мной, эту командировку поддержали. И опять же негласно мне сказали, что это все из-за моей позиции, что, мол, «никакие твои командировки, заявления о твоих научных исследованиях поддерживаться не будут, и «ты сам знаешь почему».

— Какую должность вы занимали?

— Я был научным сотрудником Центра археологических исследований НовГУ и еще отдельно на «почасовке» преподавателем университета. Наш центр находился при кафедре истории археологии России. И преподавал на ней. Потом меня неожиданно сняли с преподавания у заочников. В начале семестра я провел вводные занятия, а перед началом сессии мне студенты говорят: «Павел Павлович, а разве не вы у нас? В расписании стоит другой человек». Так я узнал, что уже не преподаю у заочников.

Я продолжал работать как научный сотрудник, но мне сказали, что мои заявки на открытые листы поддержаны не будут. Одну заявку мне удалось подписать, но провести эти работы не получилось. Потом со мной не продлили договор на преподавание, который заключается каждый год заново. Никаких претензий за почти десять лет работы ко мне не было ­­­— просто сказали, что «в моих услугах больше не нуждаются». При этом преподавателя на мое место долго не могли найти.

Летом 2023 года на меня поступило еще одно заявление. Я снова ездил в полицию на дачу показаний, но дело по тому заявлению было прекращено по истечении срока давности. А в конце зимы 2024 года я в очередной раз столкнулся с позицией руководства университета, что никакие мои самостоятельные исследования поддержаны не будут и, по сути, невозможны.

— А на каком уровне это говорилось?

— На низовом. Прямо-то руководство претензий не высказывало. Я слышал лишь слова: что, мол, ты сам знаешь почему. А после отказа в командировке я пошел к руководству с вопросом «Почему?». Проректор университета меня принимать отказался. Его секретарь сказал, что проректор сотрудников по таким вопросам не принимает. Как выяснилось, проректор Новгородского госуниверситета — это такой небожитель, к которому обычный сотрудник не может попасть, если его самого не пригласят. А тот руководитель, который непосредственно занимается командировками, сказал, что у НовГУ просто закончились деньги. Однако деньги закончились ровно на мне, а потом на другом человеке тут же снова появились… И этот парадокс мне никто так и не объяснил. И сейчас, когда я в очередной раз столкнулся с тем, что мои заявки на командировки не поддержат, и заявления на открытые листы тоже…

— Объясните, пожалуйста, для незнатоков археологии, что такое заявка на открытый лист?

— Как устроена работа археолога? На любые археологические раскопки нужно получить специальное разрешение. Оно традиционно называется «открытый лист». По сути, это лицензия на проведение археологических работ с указанием конкретного объекта и конкретных сроков. И, соответственно, такое разрешение надо получить на проведение любого археологического исследования. Оно выдается Министерством культуры РФ по согласованию с Институтом археологии РАН. Для того чтобы его получить, нужно обладать историческим образованием, работать в организации, имеющей право заниматься археологическими исследованиями, обладать необходимыми компетенциями, пройти определенные стадии… Подробно не буду о них рассказывать, но я как опытный археолог имел полное право на получение открытых листов любой формы. Но когда я сказал, что надо поставить интересующую меня тему в план научной работы, то мне в этом отказали.

— А вы хотели проводить раскопки в Старой Руссе?

— Я хотел получить открытый лист на раскопки в Новгородском районе, чтобы вести свои археологические работы. И мне сказали, что «это должно обсуждаться отдельно, и ты же знаешь, что тебе все равно их не одобрят».

— То есть вы недостаточно политически грамотны, чтобы искать древнерусские берестяные грамоты?

— И я после этого решил, что нет смысла оставаться в университете. Потому что преподавать я там не могу, научной работой заниматься не могу, проводить свои научные исследования — тоже нет. И, доделав те долги по научным работам и археологическим отчетам, которые должен был закончить, я подал заявление на увольнение по собственному желанию. Мне его без всяких вопросов подписали. Возможно, кое у кого даже был праздник…

— То есть вы могли бы там оставаться, но чем бы вы занимались?

— Работал бы рядовым сотрудником на раскопе, руководя своим участком, но не имея возможности проводить свои исследования… Но 

— Мне очень понравилась эта фраза…

— Это такой устаревший термин. По сути, она означает, что человек является независимым исследователем, прямо не связанным ни с какими институтами или университетами, не занимающим никакие должности. Как это будет устроено в моем случае — пока не знаю, это еще вопрос. У меня есть идеи, как это будет организовано, хотя я продолжаю жить под угрозой административного и уголовного преследования. Ведь если появится второй протокол о дискредитации, то это уже уголовная статья.

— Мы поговорили о вашем первом деле по злоупотреблению свободой слова, второе дело было закрыто за сроком давности. А как появилось третье?

— Меня вызвали в полицию в апреле 2024 года и сообщили, что «на вас поступило заявление, и мы составляем протокол». На пост, который был написан еще за год до этого, в первых числах января 2023 года. Пост был посвящен тому, как все происходящее выглядит со стороны. Я написал, почему в мире так относятся сейчас к России, и мной были использованы преступные, по мнению эксперта, обвинения, фразы… Соответственно, на меня составили новый протокол, за которым последовал вызов в районный суд. На заседании мы с адвокатом отстаивали позицию, заключавшуюся в том что, во-первых, нарушаются мои права и свободы, и этот судебный процесс является политической репрессией. Во-вторых, экспертизой не доказано мое авторство. Тот пост был уже у меня удален, и я не могу проверить, совпадает ли тот текст, который мне приписывается, с оригиналом. Потому что, опять же, происходит очень странная трактовка всех слов, когда из всех возможных этимологий слова выбирается одна, самая неподходящая для меня. Усугубляющая мою вину. Состоялось заседание, меня признали виновным в правонарушении, и мы подали на апелляцию. И снова ожидаемый исход — «дискредитация армии». Надежды, что суд примет справедливое решение, конечно, не было.

— Что вы думаете о тенденции переписывания истории, когда из истории какой-то страны в угоду каким-то политическим течениям изымаются какие-то страницы…

— Что такое «переписывание истории»? Тут нужно разобраться в терминах. Под словом «история» понимаются две разные вещи. История — это прежде всего наука со строгими правилами, методиками, доказательствами. Ее цель — выяснить правду о прошлом, узнать реальную картину. Но слово «история» понимается еще и как общий нарратив, объединяющий граждан страны. В этом смысле история выступает как некая совокупность представлений о прошлом, которая под собой имеет достаточно прямые и четкие цели. Потому что история страны — одна из основ самосознания нации. И история в этом отношении имеет цель нести какую-то объединяющую функцию, обосновывающую право на существование какого-то государства, объясняющую сложившийся порядок. И меняется как раз история в этом втором смысле.

С точки зрения истории как науки переписать историю невозможно. Про это еще академик РАН Андрей Зализняк хорошо сказал, что «истина существует, и целью науки является ее поиск», но история и многие другие гуманитарные науки устроены так, что невозможно установить абсолютную правду. У исследователей есть разные источники, разные оценки и разные аргументы. И когда мы что-то исследуем, то мы всегда имеем несколько разных гипотез. Мы все доводы как бы складываем на весы и та чаша, которая перевесит, будет гипотезой, самой близкой к правде. Но при этом она со временем может меняться. Когда появляются новые источники, новая информация, мы производим переоценку известных фактов, и другая версия становится ведущей. Но при этом у нас всегда остается вероятность хоть в доли процента, что то или иное событие могло происходить по-другому.

— Можете ли вы привести пример такой резкой переоценки?

— Как пример — отношение к «Слову по полку Игореве». Одно время «Слово» воспринималось как абсолютно достоверное, подлинное средневековое произведение. Потом достаточно убедительно было доказано, что это подделка позднего времени. Затем академик Зализняк на основе накопившихся материалов по древнерусскому языку и найденным за последние десятилетия берестяным грамотам обосновал позицию, что это подлинное произведение, хотя его древний текст утрачен, и оно было несколько искажено поздними переписчиками при копировании.

Что же это означает? Многие восприняли это так: как это хорошо для России! Позиция же исследователя состоит не в том, хорошо ли это или плохо для нации, а что надо установить истину: подлинное ли это произведение или подделка. Потому что если документ подлинный, то мы его можем использовать как источник, а если нет, то оно будет вводить нас в заблуждение.

— То есть у ученого нет никакой политической задачи, а сугубо научный интерес?

— Тот же спор о варягах между норманистами и антинорманистам. Изначально обе эти позиции чисто политические. Одни буду доказывать, что славяне в те давние времена были настолько отсталыми, что не могли создать своего государства. Другие же будут полностью отрицать любое внешнее воздействие и вообще участие представителей других этносов в создании российского государства. Обе позиции полностью контрпродуктивны. Нам нужно установить истину, понять, кто здесь жил, чем занимался, кто и откуда приезжал, как они друг на друга влияли. Исследователи призваны заниматься именно этим.

Школьный же учебник истории часто является выразителем понятия истории не как науки, а как некоего связующего звена для общества. И если мы вспомним образовательные курсы в школах, то цель истории прежде всего воспитательная. Грубо говоря, с точки зрения государственно-образовательной системы предмет «История» — набор поучительных историй, поучительных рассказов о том, как нужно себя хорошо вести, привести список патриотов и предателей. Вопросы, которые ставит перед собой научное сообщество, там часто и не звучат.

Когда письменный документ попадает к историку, то он проводит его исследование, называемое критикой. Она делится на две части. Есть критика внешняя, когда мы смотрим материал, на котором написан текст, на использованные краски, чернила, изучаем особенности почерка. И наша задача установить подлинность этого документа: был ли он создан в ту эпоху, к которой он относится.

Так, «Велесова книга» является поздней подделкой. Это доказано, и нет смысла использовать эту книгу для исторических исследований. И есть «Слово о полку Игореве». Его внешнюю критику осуществить крайне сложно, потому что древний подлинник сгорел во время московского пожара 1812 года и есть только его публикация 1800 года, копии и выписки из погибшей рукописи. Историкам приходилось работать только с ними, что и вызвало такие сложности по установлению подлинности документа.

Вернемся к понятию «критика источников». Когда историки убеждаются, что перед ними, к примеру, фрагмент летописи XIV века, то они могут его использовать как источник. Тогда они переходят ко второму этапу — внутренней критике, когда надо понять, кто этот текст написал, когда и где, с какой целью, с какой позиции. Простой пример — перед нами описание некой битвы. Прежде всего нам нужно понять, кто ее описывал: военачальник, победивший в этой битве и пытавшийся приукрасить свои достижения, или же его соперник, который был им обижен и, описывая это сражение, будет преувеличивать ошибки своего соперника и что он, даже в выигранной битве, показал себя с худшей стороны.

Если это пишет участник, то, опять же, нужно понять, кем он был. Написал ли этот текст человек, который находится в передовом полку, который принял на себя самый серьезный удар. Он будет писать, что «все вокруг меня полегли в бою, и я один чудом остался жив. Страшная, жестокая битва». Или же автор все время находился в резерве. Он напишет, что «ничего не происходило. Мы целый день стояли, а под конец пошли вперед, и противник бежал. Очень легкая победа». Это будут две разные позиции, описывающие одну и ту же битву.

Если пишет не участник, то нужно понять, пишет ли он со слов очевидцев и участников, или это пересказы третьих-десятых лиц. Это и множество других деталей мы должны учесть, чтобы использовать этот исторический источник. В этом заключается критика источников. Это основа исторической науки.

Когда у власти монархия, то это одна позиция, когда приходят большевики, то они отрицают монархизм, и в стране полностью меняется концепция истории. Проходит время, формируется сталинское государство, и снова меняется подход к истории, учебники вновь переписываются. Умирает Сталин, к власти приходят реформаторы, и у них другое представление о ближайшем прошлом: если раньше, еще пять лет назад, все, что происходило, было правильно и прогрессивно, то теперь мы осознаем, что совершались преступления, которые, с одной стороны, надо бы осудить, а с другой — не особо-то о них рассказывать, чтобы не мутить народ. А потом власть снова меняется, и меняется отношение к прошлому.

В идеале на чистую науку это изменение режимов в стране никак влиять не должно. Но исследователи-историки живут не в вакууме, а в обществе, которое их идеи поддерживает или осуждает. Кроме того, они и сами по себе имеют определенные взгляды, влияющие на их выводы. Надо стремиться к тому, чтобы этого избежать, но это, конечно, крайне сложно. Ни один человек не может быть объективен до конца, даже если будет к этому стремиться. И именно для этого существует система научного диспута: научные статьи в рецензируемых журналах, конференции, споры в которых стороны высказывают свои аргументы. При таком организованном обсуждении появляется возможность эти субъективные факторы исключить и получить более объективное знание.

Самое главное, о чем я всегда говорил студентам, рассказывая об источниках: «Учитесь их критиковать. Этот навык работает на чем угодно, хоть на летописи XII века, хоть на берестяной грамоте, хоть на современных новостях, хоть на инструкциях к лекарству. Кто, когда, зачем, с какой целью это написал, и насколько обоснованна его позиция. И в большинстве случаев мы, разложив все по полочкам, можем установить если не истину, то по крайней мере приблизиться к ней».

— Как вы решили стать историком, археологом, были ли у вас сложности с выбором профессии?

— С одной стороны, мой выбор сложился довольно случайно. Когда я учился в школе, то интересовался гуманитарными науками, и история была одним из любимых предметов. Но когда я в 1999 году оканчивал школу, мы с родителями жили в Ханты-Мансийском округе в городе Урае (а родился я в Узбекистане). Это город нефтяных промыслов, и я, как и большинство живущей там молодежи, стал готовиться к поступлению в Тюменский нефтегазовый институт. Как раз тогда началась война в Чечне, я не испытывал никакого интереса к военной службе (мягко говоря), а поступление в вуз было самым надежным способом избежать призыва. Я начал ходить на подготовительные курсы. В какой-то момент к нам в Урай приехали представители петербургских вузов, набиравших талантливых школьников из северных регионов и из Сибири.

В итоге мне предложили вариант пойти в Институт кино и телевидения на факультет фотографии. А на месте уже выяснилось, что это не факультет, который готовит фотографов, а инженеров по изготовлению кинофотоматериалов. Чисто инженерная специальность, к которой я не имел ни особого желания, ни способностей. Я там провел год, доучиваясь, думал, куда бы мне перепоступить. В итоге решил поступать на исторический факультет, но подумал, что, наверное, в СПб я экзамены не потяну, надо куда-то еще. А мой сосед по комнате был из Новгородской области. Мы как-то с ним съездили в Новгород, он мне показал город, который мне понравился. И я решил, что это прекрасное место для занятия историей, хотя даже про берестяные грамоты я тогда не знал. И на следующий год приехал туда поступать, но на исторический я не поступил. В итоге я поступил в педагогический колледж на учителя начальных классов, где проучился еще три года.

Летом, после первого курса колледжа, нас повезли на двухнедельную археологическую практику, к Елене Владимировне Тороповой, которая у нас преподавала. Так я впервые попал на археологические раскопки, и мне там сразу понравилось. На практике я себя достаточно хорошо проявил, и когда после каникул, в конце августа, вернулся в Новгород, чтобы успеть занять место в общежитии до начала учебного года, то поехал обратно на раскопки в Старую Руссу. Приехал, там работы еще продолжались, и с тех пор приезжал туда уже ежегодно.

— А почему не в Новгород, а в Старую Руссу?

— Это стечение обстоятельств. Е.В. Торопова вела у нас археологию, она же повезла нас на свои раскопки, поэтому там я и остался работать. Был бы другой преподаватель, было бы другое место.

— А чем интересна Старая Русса?

— Прежде всего, это средневековый город, второй по значению, населению, экономике город в Новгородской средневековой земле, и в нем также прекрасно сохраняется культурный слой. До отделения Пскова в самостоятельное княжество в конце XIII — начале XIV века он был третьим, а после отделения Пскова он, по сути, стал вторым городом по значению. Те же самые московско-новгородские войны XV века показывают его значимость — основные боевые действия разворачивались вокруг Руссы (так она тогда называлась, а «Старой» стала позже).

Если кратко, то московские войска захватывали Руссу, новгородцы пытались ее отбить, оба раза терпели поражение в этих попытках, и после этого они уже не видели возможности вести войну дальше. После потери Руссы для них война уже была бесперспективна. И они шли на заключение мира. Вот насколько велико было для Новгорода значение этого города!

Археологические раскопки там дают богатый материал для исследования. 

Получены огромные интереснейшие материалы, и, соответственно, меня как археолога это привлекало.

С той практики в 2001 году я ежегодно работал в Старой Руссе, принимал участие в исследованиях в Новгороде и Новгородской области. И до 1 июня 2024 года моя жизнь была связана с Новгородским университетом: вначале был студентом, а по окончании, с 2007 года, был его сотрудником. 23 года получается.

— А теперь вам придется жить по песне Бориса Гребенщикова*, «поколение дворников и сторожей», да?

— В целом да. Хотя сейчас в этом отношении проще. Можно вести самостоятельную деятельность. Я даже представляю как. Есть возможность практической работы в поле и в блогах, можно заниматься экскурсиями и онлайн-образованием, и есть люди, которые меня в этом поддержат, в том числе финансово. Но в современных условиях невозможно заниматься чем-то, планируя далеко наперед. Потому что в любой момент может что-то произойти: объявят мобилизацию, заведут уголовное дело, что-нибудь запретят. Например, сейчас в качестве подработки я взялся проводить экскурсии по Новгороду. Людям нравится, как я рассказываю об истории города, все, кто был у меня на экскурсиях, хвалят.

Они у меня разные. Стандартная длится два с половиной часа. Этого хватает, чтобы посмотреть главные исторические памятники в центре и рассказать про главные этапы истории Новгорода. Но с 1 июля 2024 года экскурсоводу надо обязательно иметь государственную аттестацию. И это лишнее препятствие, которое мешает жить.

— А корочка кандидата исторических наук не поможет?

— Во-первых, она без курсов экскурсоводов не поможет. А во-вторых, у меня нет ученой степени. Я начинал работу над диссертацией, но не увидел смысла в этой работе, потому что нужно было потратить довольно много времени, мне как полевому археологу это бы мешало. К тому же в России сейчас система научных степеней полностью дискредитирована. Здесь слово «дискредитация» как раз полностью соответствует фактическому состоянию дел.

— Когда лжеученому Мединскому дают диплом доктора наук!

— Абсолютно ничего не давшие науке люди получают степени кандидатов и докторов исторических наук, и это происходит на твоих глазах. Я наблюдал присуждение ученых степеней в своем университете, когда у нас был еще диссертационный совет. И говорили: «Ну он же дурак и диссертация ни о чем, но кандидата дадим. Это же хорошо, если у нас защитится новый кандидат». Так что наличие ученой степени совершенно не отражает уровень и вклад человека. Хотя сейчас я бы, наверное, поступил по-другому, получил бы эту чертову степень, потому что с ней в некоторых случаях легче.

— Каким своим научным результатом вы больше всего гордитесь?

— Археология — командная работа, и главная наша находка — ранее неизвестные страницы истории города! Старой Руссы или Новгорода. Мы находим усадьбы, в ней остатки домов, хозяйственных построек, вещи, которыми пользовались люди, отходы, которые они выбрасывали. И все это формирует целостную картину нашего прошлого. Причем мы сейчас даже не можем полноценно оценить все найденное, потому что мало исследований, которые бы сводили воедино все полученные данные по той же городской усадьбе. При этом каждый год информации становится все больше и больше.

— Что для вас самое интересное и что наименее привлекательное в работе археолога?

— Самое главное — мне это интересно! Это же наше прошлое. И мы пытаемся установить ту самую истину о прошлом, читая своего рода зашифрованную книгу. Ну а минусов особо-то и не вижу, кроме зависимости от государства.

Все события последних лет показывают, что нам нужна правда о прошлом. Потому что ради достижения политических целей историей очень легко манипулируют. Той самой историей, которая не наука, а общественный нарратив. И, соответственно, только чистая история, в том числе археология, может этому противостоять. Когда-то самой большой угрозой я считал лженауку. Когда я начинал свою активную просветительскую деятельность в интернете, мы боролись с лженаукой: фоменковщиной и др., но главный враг подкрался с другой стороны, со стороны государства. Когда официально транслирующийся абсолютно лженаучный нарратив стал политическим обоснованием… И ни как человек, ни как историк я с этим смириться не смог.

— А научное историческое сообщество с этим либо смирилось, либо уехало?

— Оно такой же срез общества, как и в любой другой профессии. Есть те, кто против, есть те, кто за. Большинство же занимает более безопасную позицию. А сейчас безопасно молчать или поддерживать государственную позицию.

— Но вы же сами сказали, что у историков вырабатывается критический взгляд на источники, почему же этот навык не срабатывает?

— Всему виной — собственная политическая позиция. Иногда это прекрасно видно даже по тому, как историк вторгается в другую сферу. Это может быть прекрасный специалист по Средневековью, генерирующий замечательные идеи и объективно, с опорой на источники, их доказывающий… Но когда речь доходит до событий XX века, то этот же человек говорит, что «сталинских репрессий не было. Все это ложь! Все документы о расстрелах — подделки». И переубедить его невозможно. То же касается современной политической позиции. Человеку кажется, что правда транслируется «партией и правительством». И все! Это чисто политическая позиция, и ситуация зависит либо от критического мышления, когда человек понимает: да, здесь ложь, либо от позиции моральной.

Ну и, опять же, на высших должностях находятся люди, прошедшие жесткий отбор на конформизм. Ты не можешь стать руководителем, если ты нелоялен. И этот отбор на лояльность сильно эти ряды прореживает. Это прекрасно видно хоть на университетском сообществе, хоть на научном. Поэтому они либо поддерживают или делают вид, что поддерживают, но, по крайней мере, свою настоящую позицию никак не транслируют. Многие ко мне подходили и говорили: «Ты, конечно, прав, мы тебя очень поддерживаем, но только ты никому наши слова не передавай».

— Такие есть, да?

— Да, и их немало!