Нет тюрьме!

Пытаясь построить рай на земле, за всю историю своего существования Россия пробовала разные его варианты: и капитализм, и социализм, и анархию, и монархию — не пробовала она пока только одного: отказаться от своей главной и наиболее отвратительной скрепы.

Нам предстоит построить Россию без тюрьмы.

Разумеется, такого никогда еще не было (кроме Ватикана и Монако, отдающих своих заключенных Италии и Франции). Но, правду сказать, такой милитаризации государства, какую мы переживаем сейчас, — без всяких экономических и политических предпосылок, — тоже не было. Уж такая у России судьба — не усмотрите тут новых похвал ее национальной исключительности, — что все у нее впервые. В Финляндии нет экзаменов и школьных оценок, и ничего — страна не рухнула. Германия и Япония были уникальными государствами без армии (вообще злоупотребление каким-либо институтом приводит к тому, что государство этого института лишается):

Если этот проект назовут утопичным, это будет для него наивысшим комплиментом: без утопии кардинальное переустройство не затевается. Я знаю сегодня множество людей, опускающих руки исключительно из-за того, что всякие кардинальные изменения заканчиваются всеми неизбежными стадиями русского цикла.

Существуют два наиболее очевидных способа избежать очередного круга российских повторений (реформы, самоубийственные для власти, — националистический реванш — новый заморозок — новая катастрофа — новые реформы и т.д.).

• Первый — изменить сам формат страны, то есть разрушить ее территориально. Считается, что российская власть больше всего боится именно этого варианта и потому за его обсуждение карает с особенным пристрастием. Думаю, что как раз этот наименее желательный для руководства вариант никак не увеличит количества институтов и свобод на бывшей имперской территории: после распада СССР где-то стало лучше, где-то хуже, но в одних вариантах победили условные ворюги, а в других — условные кровопийцы. Средняя Азия откатилась в средние века, Украина и Грузия погрязли в коррупции и социальной нестабильности — что, конечно, лучше средних веков, но если бы не соседство с Россией, всегда служащей дурным примером, их постсоветский опыт можно было бы оценить куда объективней. Иными словами, распад России приведет лишь к вечной усобице и сделает вполне легитимными, увы, стенания по временам Путина.
• Есть другой способ, при котором вечный круговорот оттепелей, заморозков и застоев упразднится: это не просто реформа, а радикальная отмена российской пенитенциарной системы, которая на протяжении последних семи веков была главной, если не единственной, скрепой этого режима. Именно в эту скрепу ударил Солженицын в своей главной книге: в стратегическом чутье ему не откажешь.

Российские тюрьмы разрушались и перестраивались — в порядке модернизации, но никогда не гуманизации. Содержание в российских тюрьмах само по себе всегда было пыткой, заключенные никогда не имели никаких прав, никакие правозащитники не получали реального влияния на тюремное начальство. Никогда не возникало ситуации, когда нравы на воле оказали бы хоть минимальное влияние на замкнутый и чудовищный мир тюрьмы; напротив, тюремные законы неизбежно распространялись на общество и становились механизмом его криминализации.

Российская тюрьма с ее нечеловеческими условиями была и остается самой страшной угрозой для россиянина (и любого иностранца, попавшего в Россию):

Российская тюрьма намного хуже смерти, почему заключенные и предпочитают идти на *** («специальную военную операцию»). Пока в России есть эта изнанка жизни, этот пыточный подвал, где любой может очутиться без вины, без повода и без объяснения причин, — ни о какой свободе, ни о каких долгосрочных реформах и психологических переменах говорить нельзя.

Тюрьма никого не исправляет в принципе — после работ Фуко и его последователей об этом можно не спорить; тюрьма способна развратить, ожесточить, выстроить новую систему криминалитета, превратиться в государство в государстве со своей иерархией и культурой — но вернуть стаду заблудшую овцу она не может. Наказывает она чаще всего невиновных, ибо закоренелый преступник в системе тюремной иерархии занимает высшую позицию и оказывается неуязвим. Развитие тюремной субкультуры достигло в России исключительных высот — она пронизывает всю светскую эстетику, блатной шансон вытеснил все остальные виды фольклора, и не зря Андрей Синявский называл лагерную песню и анекдот единственным оригинальным видом фольклора в России XIX–XX веков: в других странах это, несомненно, присутствует, но далеко не в таком количестве. Еще Достоевский — один из главных радикалов русской литературы — писал о том, что в заключении оказываются самые талантливые, самые инициативные представители страны, и никого из них тюрьма не исправляет: только полное упразднение острогов послужило бы реальной борьбе с преступностью в России.

О том, как это сделать, человечество успело уже передумать довольно много. В Калифорнии живет и работает французская исследовательница Гвенола Рикорду, принципиальная противница пенитенциарных систем всего мира, чью книгу Free them all я горячо рекомендую для обсуждения. В этой книге есть обширный список литературы, предлагающей продуманные альтернативы тюремному заключению. Возможны психиатрические службы, отфильтровывающие патологические случаи (Институт имени Сербского мог бы сыграть тут свою изначальную роль, а не фабриковать фальшивые экспертизы «экстремистам»). Возможны дискуссии об альтернативных системах наказания: когда Эдуарду Лимонову в колонии предложили написать статью в тюремную стенгазету, он написал текст «Новое казачество» — о том, что из заключенных следовало бы вербовать отряды для работы в экстремальных ситуациях, да хоть бы и новые штрафбаты (Евгений Пригожин уже пошел по этому пути, его трудно одобрить, но, по крайней мере, можно обсуждать). Мне могут не нравиться варианты «нового казачества», но обсуждать альтернативы тюрьме в любом случае интересней, чем продолжать бесконечный sratch в соцсетях или раздавать ярлыки на подлинную оппозиционность.

На неизбежный же вопрос о том, готов ли я жить в соседстве тысяч преступников, выпущенных на волю, — отвечу со всей возможной честностью: готов, ибо это лучше, чем постоянно сознавать, что в моей стране пытают около миллиона человек, большинство из которых ни в чем не повинны.

Сегодня в России в разы увеличилось количество людей, знакомых с системой ФСИН не понаслышке, — они и есть экспертное сообщество будущей реформы, то есть отмены. Спросите любого из них, верят ли они в реформируемость российской пенитенциарной системы. В стране, где страх ночного звонка в дверь до сих пор парализует любые чувства, говорить о свободе и демократии столь же постыдно и бессмысленно, как обсуждать пейзаж со слепым. Тем более что 

Этот текст — не более чем приглашение к разговору, но разговор на эту тему продуктивней мечтаний о всеобщей люстрации. Не следует думать, будто российские тюремщики зубами вцепятся в возможность работать в системе ФСИН. Они тоже в тюрьме, и пребывание там, о чем есть множество свидетельств, не доставляет им ни радости, ни процветания. Упразднение смертной казни спасает не только приговоренных, но и палачей: одних — от гибели, других — от растления. Думаю, миллионы людей ощутили бы, что жили не зря, — увидев Россию, сбросившую страшную сеть ГУЛАГа, Россию, где существует этика, построенная не на страхе.

Я так и слышу вопрос: но что же будет гарантировать законопослушность и вообще дисциплину в стране, где не будет тюрьмы?

Ответ прост: если законопослушность и дисциплина в стране обеспечиваются только наличием в ней разветвленной и утонченной системы пыток и угроз, — этой стране незачем предлагать экономические либо культурные паллиативы.

* Признан в РФ иноагентом.