Комбинат ритуальных услуг

Саратов. Утром 24 февраля 2022 года я проснулся затемно от страшного гула за окном. Я давно уже его не слышал. Года с 95-го… Я разбудил жену, она тоже услышала его. А потом я включил новости, и в глазах потемнело. Этот рев стоял много дней и недель. И мы знали, откуда он и куда направляется. Небо ревело смертью, которая ползла по нему в другую страну. Так это начиналось.

Я помню, тогда мы все были растеряны. Мы — это многие мои знакомые, друзья, сослуживцы, священники. Для кого-то это был шок. Несколько дней до этого все вокруг было в напряжении и ожидании, но не хотелось отпускать надежду, очень не хотелось. А потом…

Нет, в те первые страшные дни не было никакого победно-упоительного настроения ни у кого, с кем я общался. Все случится потом. 

Я ее не разгадываю, не хочу мучиться. Каждый из нас все равно сделал тот или иной выбор. Тех, кто не проснулся, — нет. Разница лишь в том, что выбрали.

В 2014 году в нашем храме преподобного Серафима Саровского меняли кровлю. Делали это украинцы, строительная бригада из Тернополя. Работали кропотливо, старательно. Я замечал, как рабочий день у них начинался с того, что они перед подъемом на крышу совершали крестное знамение, останавливались перед иконой — и шли работать.

Да, тогда зимой, в начале года, еще ничего не было, никаких возвращений в «родную гавань», никаких митингов на востоке Украины. А ощущение сломанной реальности уже было. И ощущение, что уходит время, надежды, привычная жизнь.

Когда работа по кровле закончилась, они купили большой торт и бутылку вина и принесли в трапезную. Они завершили работу. И для них это тоже был праздник — храм обновлен! Дело Божье…

Как случилось, что сегодня с амвонов таких вот храмов жителей Украины называют «нацистами», «сатанистами», «иноплеменными»? Как случилось, что совесть многих говорящих с кафедры посчитала возможным называть происходящее — подвигом, в котором «душу полагают за ближних» и защищают какие-то традиционные ценности? Как стало возможным такое благословлять?

В ноябре будет два года, как я уехал. Я смотрю на многое теми же глазами. Шок прошел, а боль нет. Один затянувшийся на девятьсот с лишним дней февраль, в котором просто меняется погода.

В моей жизни очень многое стало другим. Но в ней и много сожаления о том, как долгие годы жилось по инерции, думалось, что само все наладится, что своим примером можно что-то изменить. Тихое несогласие, молчание, когда надо было бить в набат, — и те, кто был в тишине, в ней же и остались. Возможно, теперь и в одиночестве.

Трудно винить. Нельзя. При любой попытке вершить суд придется смотреть на себя и задавать себе вопросы. И они будут неудобны, потому что когда надо было поступить по совести, ты о чем-то с ней договорился.

Хорошая знакомая рассказывала, как отец Георгий Чистяков (священник, правозащитник, последователь Александра Меня. — Ред.) после литургии бежал на акции протеста против войны в Чечне. Только ряса развевалась.

Другие времена? Больше свободы? А больше ли ее на самом деле было в церкви? Не тюкали ли и тогда по голове всякий раз, когда не в ногу шагаешь? А что подумают чиновники, а как же симфония, а вот наконец-то времена возрождения, традиционные ценности, скрепы и прочее. 

Думаем, думали ли мы об этом? Что случилось после начала <***>? А ничего. Шок и растерянность вскоре сменились буднями. Череда богослужений, требы, повседневность.

Когда мы служили в месяцы карантина, привыкали к новым реалиям. Вот и здесь, видимо, привыкли. Потом были спущены эти обязательные (хотя с чего бы обязательные в литургическом тексте?) молитвы, что-то невнятное про «супостатов, брани хотящих» и «Святую Русь». Это не только не хотелось произносить, но и просто сам текст вызывал оторопь и боль. Где призыв к миру и прекращению огня? Где то, на что оказался способен покойный патриарх Алексий, воззвавший к миру и диалогу в 2008 году вслед за грузинским патриархом? На это оказались не способны ни управленцы в Московской патриархии, ни мы на приходах. А те, кто попытался сказать, что с ними стало?

Мы служим Слову? А что мы произносим, читая вот эти вот все «запобедные» словостроения? Вдуматься бы. Кто там мешал нам жить и служить в Челябинске, в Екатеринбурге, в Саранске, в Казани, в Новороссийске? Там кто-то из Одессы, Днепра, Мариуполя, Херсона, Луганска и Донецка нам мешал служить? Мы помним о том, что это была одна с нами церковь? Вы и сейчас считаете ее таковой? Что мы скажем о храмах, которые стираются с лица земли сейчас?

В ответ на многие вопросы идут стандартные объяснения про защиту Донбасса. Сидящий сейчас в пошивочных цехах исправительной колонии реконструктор Гиркин честно признал, что этот пожар на востоке Украины разжег он и его пособники. Но кто теперь об этом вспомнит?

К чему мы пришли? Откуда это стремление во всем вторить глупостям пропаганды, откуда желание обряжать лживую политику в святые слова? Нам действительно было нечего восстанавливать в своих брошенных и забытых деревнях? И в незабытых тоже? Точно ли в очередном микрорайоне большого города новый храм был нужнее, чем священник в селе, где литургия совершается раз в несколько месяцев? Точно ли там, в этом спальном районе, ждали строительства больше, чем приезда священника в селе?

Ответы мы прекрасно знаем. Как и на вопрос, что мы сделали для того, чтобы всерьез, не лукавя, рассуждать о традиционных христианских ценностях и их важности для России. Всерьез — это значит, без сказок о светлом прошлом и пугалок о темном будущем, это значит, честно о настоящем. И неясно, что нас на самом деле больше пугало: то ли само настоящее, то ли слово «честно».

А честным было бы размышление, 

И настоящее, в котором церковь воспринимается как комбинат ритуальных услуг или же нафталиновый угол, совершенно не беспокоило почти никого из участников всей этой создающей видимость деятельности возни под названием симфония.

Страшно ли нам, стыдно ли за то, что с амвона мы рассказываем и повторяем лукавые россказни о врагах, ополчившихся на Отечество, вспоминаем ли о том, что среди погибающих сейчас — единоверцы. Хотя бы по факту крещения.

Что мы скажем тем, кто задаст нам неудобные вопросы? Что спасали в очередной раз церковь? А от чего? 

Репрессивная машина заработала и завертелась, убивая и ломая жизни людей. А что мы? Вновь проводим круглые столы и дарим грамоты сотрудникам ФСИН? Чтобы потом с удивлением узнавать, что в окормляемых нами учреждениях в прессхатах ломают и гнобят людей? Точно ли во всем этом ужасе вселенском мы — вселенская церковь? Или же уже проще и честнее считать себя все-таки ведомством по духовной и патриотической работе?

Я не знаю. Я хочу не разучиться думать. И знаю, что есть многие, кто тоже хотел бы этого. Думать о том, не пришел ли через нас тот соблазн, по которому мы заслужили горе, как об этом сказано в Евангелии. Что-то исправлять надо в себе. Эта опция не закрыта для человека никогда. А Бог безусловно и всегда спасает Церковь Сам.

Сложно, поворачиваясь в храм, говорить: «Мир всем», — когда повестка совсем иная. Беда в том, что важные и нужные слова, которые не были сказаны, могли бы не дать расти этим страшным кладбищам за горизонт.

Могли бы.