Не рубите!

Береза, рябина, ель

Когда в начале 1910-х художники Михаил Нестеров и Павел Корин расписывали московский Покровский собор Марфо-Мариинской обители — по заказу основательницы монастыря, великой княгини Елизаветы Федоровны, летом 1918-го — убитой на Урале, теперь — святой и преподобной, — в пространстве храма впервые появились три самых русских древа. Береза, ель, рябина. Таково было решение мэтра Нестерова и рука Корина (он, молодой подмастерье, писал орнаменты стен). До 1910 года в качестве сакральной растительности на фрески удостаивались попасть лишь кроны, ветви и листья, проверенные историей, «осевым временем» человечества.

Средиземноморская олива — в сюжете Благовещения.

Всемирно родное древо — дуб Авраама над ликами ветхозаветной Троицы.

Конечно же, пальма: ее лопасти, вайи, что постилались на дорогу перед Господом, грядущим на ослике в Вербное воскресенье, которое для церкви — «цветоносная неделя» и «седмица ваий».

Так расписывали храмы на Руси девятьсот с лишним лет.

И вот, в самый канун Великой — Первой мировой — войны на внутренние стены церкви в Москве, на белую плоскость, которую так любят дизайнеры интерьеров до сих пор, легли северные, восточно-славянские, новые и молодые «зеленые насаждения». Они и сейчас там — и обаятельно ветхие, странные (графические моды все же меняются), и юношественно свежие. Береза, рябина, ель.

Для Нестерова, любившего эти три дерева, то был случай сказать: пришел их час. 

Но — как бы сказать? То были — как мы узнаем из других книг Ветхого Завета — ветхозаветные же травы, злаки и деревья, эндемичные, присущие месту событий, Святой Земле. Их, в разных книгах обоих заветов, — примерно 130 видов; самый обильный гербарий — в книге Исхода: семнадцать. С явором и буком, например, все понятно, но ученые до сих пор спорят о том, как понимать некоторые имена.

Даже далекий от библейских штудий человек назовет смоковницу и пшеницу, да заодно и чечевицу, за похлебку из которой старший, Исав, оголодав, продал младшему, Иакову, свое первородство. А виноград и лилии, а терн и венец из него…

В церковнославянском переводе даже не все растения названы по имени, иногда просто — «трава»; и часто в национальных переводах Библии и латыни названия растений различаются: то, что с греческого перевели на русский как «ель», на немецком оказывается «пихтой».

Но и ели из Псалма, те, что «жилище аисту», до XX века избегали писать в храмах на стенах, смотрящих прямо на алтарь: какое-то таежное, сумрачное, «языческое» древо, непонятно чего от него ждать. Ни мирт, ни финик.

Так было. Пока Москва — как всегда, Москва — не рискнула. Московский художник, конечно, пусть и уралец по рождению.

Как бы созрела земля, как бы получила право Россия, в XIX веке отметившая свое тысячелетие от летописного «призвания варягов», причесть свой лес к священным дубравам заветов. Вложить свои скудные, но непередаваемо изящные листики и иглы в гербарий христианских, христианнейших, освященных произращений земли.

Это был триумф. Эпоха веры, надежды, кризиса — всего вместе.

Храм, задуманный как праздничное пространство вечной Пасхи, длящегося воскресения, расписывали два года: от Пасхи 1910-го до Пасхи 1912 года.

По следующему за ним 1913 году здесь дети еще исторически недавно вымеряли и оценивали материальное развитие своей страны, а что случилось в 1914-м вы, конечно, помните, хотя там и не были. Как там у Ахматовой? «Короткое уже кончалось лето, дымилось тело вспаханных равнин».

Стих «Памяти 19 июля 1914». Это был день объявления Германией войны России; манифест Николая II о вступлении России в войну вышел на следующий день, 20 июля по старому стилю.

«22022022»

У нас теперь есть свои даты. И открывающая фраза первой ахматовской строфы — не про нас. Вот это: «Мы на сто лет состарились, и это тогда случилось в час один».

Мы незадолго до предрассветного часа 22 февраля 2022 года, когда одна речь анонсировала миллионам будущее, — этой почти невозможной зеркальной бритвы-даты «22022022», — мы, напротив, совершенно неожиданно на сто лет помолодели.

Как же иначе можно перевести на язык цифр и возрастов слова «возвращение в архаику»?

Мы молодеть начали — в 1990-х.

Нет, в самом деле: в 1908 году архитектор Алексей Щусев начинал строить на Ордынке храм с елью, березой и сосной, а спустя век, в 2008-м, патриарх Алексий II — кто говорит, что время идет в одну сторону? — вновь освятил тот самый Покровский собор в восстановленной Марфо-Мариинской обители. Там просто с 1920-х был дом санпросвета, а потом — центральные государственные реставрационные мастерские под руководством Игоря Грабаря.

Реставраторы и сохранили абрисы растений для нас, как могли, в итоге. Сто лет висел какой-то Миг. Не самолет (тот — МиГ), а момент истории, вращательный момент, когда она, обладая неистовым динамизмом — кто откажет коммунизму в энергии? — все же стояла в каком-то удивительном вечном (казалось!) «нигде». Крутясь так бешено, что казалась неподвижной. История страшно стремилась двинуться дальше. И вот, в 1990-х, — пошла. По дуге. Рвано. Иногда неумно. Иногда безумно. Но — не вращательно.

Мы еще не поняли, «что это было». Нет, правда. Мы — не поняли.

Жизни родителей наших родителей иногда остались — целиком, без остатка — в тех скобках, в пространстве 1917–1991, и мы тупо смотрим в даты, «понимаем», что ничего не понимаем. Но мы понимаем это. Мы понимаем, что история стала запечатанной. Что послание в той «капсуле времени» — помнится, такие любили оставлять комсомольцы в 1970-х потомкам для прочтения через сто лет, — стало не то что нечитаемо, но и непредставимо. Для всего, кроме искусства, во всяком случае.

Говорят, есть такая секта «граждан СССР». Но, если без дураков, граждане СССР без кавычек, — мы сами, отчасти, — и вправду сохранили для нас абрис растений русского рая, образ России как рая — наличного в воображении, а значит, как-то криво (на траектории неэвклидова пространства) присутствующего и здесь. Они его просто берегли в сознании и на стене, как репродукцию «Вечернего звона» Левитана или — вспомните, впишите, что там висело на стене у ваших близких.

Август никто не отменял

Александр Солженицын писал в романе «В круге первом» (1955–1958 — годы создания), что у коммунистов бомба не залежится. How wrong, как говорят британцы; как неточно.

8 марта 1971 года выдающийся британский театральный критик Кеннет Тайнан записал в дневнике: «Ни одна коммунистическая страна никогда не сбросила бомбу на гражданского человека. 

Незадолго до того президент США Никсон признал, что его страна участвует в гражданской войне в Лаосе.

Сейчас, когда над миром реально зависла тишина, какая-то оркестровая люфт-пауза бессобытийности при гуле множества новостей, — страшная тишина мировых каникул, лета (август же никто не отменял?) — еще раз повторите и запомните это.

Ни одна коммунистическая страна никогда не сбросила бомбу на гражданского человека. Перед словом «бомба» можно поставить предикат «атомную».

Советский Союз, агрессивная империя, «империя зла», растворился, не приведя в действие никакого аргумента от академиков Ю.Б Харитона и М.К. Янгеля. Можно сколько угодно говорить о том, что сейчас на бывшей территории СССР все длится его распад, что он оказался не «бескровным», как восторженно уверяли — и в чем недальновидно уверили — когда-то себя; еще недавно.

Все это не отменит факта: СССР ни на кого не сбросил последнего оружия.

Белее меня по взглядам — только беленая известью стена, но вот таков, в моей оптике, главный факт красного века России. Где ответ на вопрос, поставленный этим фактом?

Парадокс?

И — главное: ни — мы, ни — на нас. Никто не сбросил ни на кого атомную бомбу. Ни коммунистическая Россия, ни на нее.

Россия оправдала тем свое сопричтение к святому в начале модернистского XX века. Она доказала, что не солгала, что художник — высшее ее выражение, иконописец, — был прав.

Душа Мира

Деревья в это лето страшно шумят — много ветров, ураганов, сильный зной, влага испаряется из плоти листов, и этим фарфоровым, хрустальным звоном из песни Пугачевой, они нас не спрашивают по теме, спасем ли мы, люди, поздние создания, врученное нам Бытие от общего армагеддона, от погружения Земли в дорастительный — примерно второй — день творения.

Я толкую их звон и шум, шелест рощ и дубрав середины Евразии иначе. Из их крон с нами также не говорят святые: ведь современное человечество, Россия и другие страны, вы и я — не коллективная Жанна д’Арк, чтобы из ветвей «бука, дерева фей» обратилась к нам святая Екатерина и архангел Михаил, святая Маргарита (в общении с «голосами» инквизиция и винила Орлеанскую деву, любившую, как и ее подруги, прийти к местному «красивейшему дереву мира» и к роднику под ним).

С нами в это лето — говорит иное. Не конфессиональное. Не антропоморфное. Сквозь душистую листву — не «духовное». Душа. Пытается дошелестеться до нас допотопная, чудная, материальная Душа Мира: питающаяся водой, растущая из земли, овеваемая ветром, стремящаяся в эфир, светолюбивая органика. Дочеловеческие братья и сестры молят не предать их атомному огню.

Мы забыли о них. Мы забыли о себе.

Не знаю, как вам, — мне кажется, что в мире сейчас очень (как в цирке — в момент смертельного трюка без страховки) тихо. Все эти отстреленные уши Трампа не в счет. Не в счет ни одни выборы.

Как там у Арсения Тарковского? Начинайте с любой страницы — везде гул бессловесной святой органики рвется вам в слух.

Я учился траве, раскрывая тетрадь,

И трава начинала, как флейта, звучать.

Голос дриады, нимфы леса говорит у него в стихах, будто так и надо.

Чем стала ты, сестра моя дриада,

В гостеприимном городском раю?

Стих «Дерево Жанны» прорывается к вершине:

Привет тебе, высокий ствол и ветви

Упругие, с листвой зелено-ржавой,

Таинственное дерево, откуда

Ко мне слетает птица первой ноты.

Неужели кто-то захочет нанести по лицу земли первый удар, первую недипломатическую ноту огнем и мраком?

Нам говорят, что мир без России не стоящ. Но ведь мир без России и невозможен. За нас стоит не атомная бомба, а весь русский рай: весь сонм творения. Береза, рябина, ель. Пятая часть мировых лесов — здесь, и само «здесь» — это, в каждом втором случае, пядь земли под лесом, лиственным и/или хвойным. Почти половина, 48% России, — дубравы, рощи, лесные урочища, колки, бора, тайга, дебри — и да, «чета белеющих берез», и шишкинские сосны во ржи, и особенно рябина Цветаевой. Хор, хорал жизни.

Ах, Жанна, Жанна, маленькая Жанна!

Пусть коронован твой король — какая

Заслуга в том? Шумит волшебный дуб,

И что-то голос говорит, а ты

Огнем горишь в рубахе не по росту.

В мире многие клянут сейчас нашу родину, но памятуя, что в военных действиях бывает, хотя бы теоретически, — фазовый переход, я прошу для мира и нее только милости. Не потому, что я не сострадаю соседней стране, — а потому, что я сострадаю всей совокупности творения больше, чем только людям.

Потому что сейчас — момент мысли о будущем, а не о мести.

Мы несем ответственность не перед себе подобными лишь: мы отвечаем за весь космос. Вся жизнь на земле — это сто километров ввысь от поверхности глобуса. Таково расстояние от уровня моря до линии имени Теодора фон Кáрмана, верхней границы государств, замыкающей нашу ойкумену. Стокилометровая пленочка над головой вмещает материальную «троицу»: тропосферу, стратосферу и мезосферу. Сто километров — столько некоторые люди на работу и с работы проезжают. 

Это мир без людей и растений. Без влаги и тверди. А вот свет там — есть. Там есть, непрерывное и линейное, — время. Вот оно-то от исчезновения дуба Жанны и «Ивановой ивы» (снова Тарковский) ничуть не пострадает. Оно лишь — вы следите, как опрокидывается вселенная? — утратит смысл.

Без «клейких листочков» березы и рябины, без молодых игл ели — и без созерцающего их человеческого ока — время станет одной большой ошибкой. Математическим нонсенсом. Это будет мир с силой притяжения, с гравитацией, генерируемой планетами и звездами, но без событий. В мировом конусе света без нас будет нечему происходить.

Но разве это возможно?

Сонное шествие лунатиков

10 июля британская Financial Times опубликовала обращение восьми выдающихся исследователей России; среди них — историк Анатоль Ливен, лорд Скидельски, экономист по образованию, и политолог Ричард Саква, а также дуайены дипломатии: бывший посол Великобритании в Москве (2004–2008) сэр Тони Брентон и бывший посол США в Москве (1987–1991) Джек Мэтлок. То был призыв начать мирные переговоры с Россией и прекратить огонь. Последние слова статьи: «Чем скорее начнутся переговоры о мире, тем больше жизней будут спасены, тем быстрее начнется восстановление Украины и тем скорее можно будет оттащить мир от очень опасной грани, на которой он в данный момент стоит».

Это было слово западных интеллектуалов к западным же лидерам.

В те же дни 51 лауреат Нобелевской премии призвал к миру весь мiръ. Дмитрий Муратов*, наш коллега и нобелиат, обратился с призывом немедленно прекратить огонь и начать переговоры о мире. Свой ко своим и ко всем.

Коллега Владимир Пастухов* отметил, что со стороны России обмен — демонстрация «договороспособности» Москвы. Обмен узниками — доказательство того, что доверие возможно.

Но и сейчас — в мире, помешанном на доверии, — нашлись люди, усмотревшие в несовершенном и рискованном этом деле освобождения моральный дефект. Ну-ну.

«Ухватитесь за предложение мира на Украине, пока не поздно», — писали восемь западных знатоков России. От многих, в том числе и от наших соотечественников, не проведших в своей жизни ни одних переговоров, кроме как о личном, они пожали лишь брань.

Черное — антипод белого, а принципиальный, геометрически совершенный антипод доверия — безумие. Сонное шествие лунатика.

«Лунатики» — так называется бестселлер начала 2010-х британца Кристофера Кларка о европейских элитах, вошедших, как во сне, в Первую мировую в 1914 году. Элиты в 2024-м — бодрствуют ли они? Не спят ли они с широко открытыми глазами в летнем лесу? Мы не знаем ответа на этот вопрос, а ответ будет скоро — и не в словах.

И потому лес, мировой лес, шумит, надрываясь, он полон речей о самосохранении: в пересчете на целлюлозу, на виртуальные свитки сети, он — вторая вселенная информации. Неужели люди откажутся прочесть его знаки? Неужели это увещание рощей, увещание всех, окажется тщетным?

Элиты мира… Мы, народы, переросли их, как деревья перерастают траву. А трава — вытянулась выше всех нас, она нас перемудрит влегкую. Этот гипноз и нирвана, сон в летнюю ночь, эта шекспировская «мечта середины лета» не должны кончиться срывом лунатика в бездну.

Остановите огонь. Здесь и сейчас.

* Внесены властями РФ в реестр «иноагентов»