Да, этот человек с длинными волосами и бородкой наполнил блюзом жизнь нескольких поколений, насытил блюзом воздух и дождь, дал блюз в каждую радиоточку и чуть ли не в каждый утюг, так что блюз из прибитого пылью цветка на обочине мировой культуры стал огромным подсолнухом, нагло заместившим солнце.
В незапамятные годы Корейской войны никому не известный рядовой британской армии Джон Мейолл в Токио купил себе электрогитару с шестью струнами, приделал к ней ещё три струны и в казарме на свой страх и риск запел, забулькал и завыл блюз. Это был исконный блюз дельты Миссисипи, блюз Ледбелли, Роберта Джонсона и ещё сотен босых, одетых в рванину чернокожих бродяг, которые хрипели горькие стихи о любви и несчастье и сплёвывали жёлтую табачную слюну в нагретую на солнце пыль. Эта музыка несказанно влекла к себе молодого англичанина, который, вернувшись в Лондон, забросил свой диплом дизайнера за шкаф, облачился в замшевую куртку с бахромой длиной чуть ли не полметра и ухнул в музыку, как в блаженный омут. Вечерами он играл блюз в клубах.
В Лондоне в начале шестидесятых годов его группа Bluesbreakers выдавала смачный и густой звук, от которого першило в горле, как от алкоголя, и слёзы выступали на глазах, как от прощания на ночном перекрёстке.
Но блюзы Мейолла не были калькой и копией тех, что пели уважаемые им негры в Техасе и бандиты в Чикаго. Блюзы Мейолла были как сивуха, очищенная хлебным крошевом. Это был блюз, расцвеченный радугой и перевитой хипповыми бусами, блюз, звучавший в душе европейца.
В том, что — и как! — играл и пел Мейолл, никогда не было ничего этнографического, ничего музейного, никогда ничего из передачи «а теперь мы познакомим вас с культурой других стран и народов». Он делал блюз как музыку здесь и сейчас, блюз как музыку сегодняшней любви и сегодняшней тоски. Его мастерством и волшебством молодого гитариста Эрика Клэптона, который играл в Bluesbreakers, блюз стал средой жизни рок-поколения и морем, в котором поплыли другие группы. Сотни, тысячи групп в то богатое на музыку время вслед за Мейоллом играли блюз и из его протоплазмы стартовали в иные пространства. Rolling Stones называли себя блюзовой группой, Pink Floyd искали себе название, перебирая имена блюзменов из дельты Миссисипи. Они экспериментировали, усложняли звук, отрывались от корней, уходили в иные края, а Мейолл не уходил из блюза, он на всю жизнь остался в нём.
Его группа Bluesbreakers была инкубатором для всего рок-н-ролла. По составу этой группы можно изучать историю рока. Клэптон в Bluesbreakers напился блюза, нахлестался блюза — и ушёл на высоты, где можно было играть с The Beatles и в Cream. Но не успел он закрыть за собой дверь, как в Bluesbreakers пришёл Питер Грин и выдал вместе с Мейоллом незабываемо высокую ноту. Грин тоже ушёл — первой его остановкой были Fleetwood Mac, второй психиатрическая больница св. Софии. Джон Макви и Джек Брюс — оба бас-гитара — согревались блюзом в инкубаторе Джона Мейолла, прежде чем рвануть в иные края. Пол Баттерфилд со своей пронзительной губной гармошкой, Мик Тейлор с гитарой, прежде чем ушёл в Rolling Stones, Джон Олмонд с саксофоном, другой Тейлор, Ларри, из Canned Heat, и ещё многие, многие побывали тут и сыграли на одной сцене с англичанином в лихой помятой шляпе, чувствовавшим блюз, как никто другой.
Его группы никогда не имели долговременных прочных составов. Постоянный круговорот, один выходил в дверь, другой в то же время входил в неё. Он брал в группу никому не известных музыкантов, которые быстро делались известными, у него играли мальчишки восемнадцати и даже пятнадцати лет. Это было музыкальное перекати-поле, вариант разъездного блюз-бэнда, который мчится на автобусе по шоссе и просёлкам нашего мира, чтобы сегодня вечером сыграть тридцать песен в Париже, а завтра прихватить с собой джазового трубача и улететь в Нью-Йорк, где в ночном клубе подмешать к виски-блюзу струйки джаз-импровиза.
Мейолл десятилетия играл блюз и никогда не уставал от него, так же как блюз не уставал от Мейолла; они были созданы друг для друга.
Есть фигуры в истории, открывающие пути, по которым с успехом и славой идут другие. В русской поэзии это Иннокентий Анненский, поговорить с которым мечтал Осип Мандельштам и даже ездил к нему на велосипеде, но войти не рискнул; Анна Ахматова, читая его стихи, поняла о себе, кто она. В американской литературе это Шервуд Андерсон, его скупые и сильные рассказы создавали звук прозы, который так отчётливо, так ясно услышал Эрнест Хемингуэй. И не он один. Так и Джон Мейолл был предтечей тех, кто пришел после него, — многочисленных молодых и дерзких музыкантов, которые глотнули блюза, обожгли им горло и душу и расширили музыку до границ Вселенной, у которой, как известно, нет границ.